Я разорвала телеграмму и выбросила в корзину.
Потом села за стол и спросила девочек, как прошел день и что они делали.
Какой прекрасной была бы жизнь, если бы все в ней оставалось столь же чудесным, каким было вначале. Но как это ни печально, последний глоток вина не сравнится с первым.
Луна, хотя и неполная, так освещала комнату, что пол сверкал. Ночь выдалась холодной, но безветренной, и стояла тишь. Я все ворочалась в кровати, тело ломило от бессонницы. Я отбросила подушку и положила голову на матрас.
В памяти всплыл тот миг, когда Жанна достала нож. Я отчетливо вспомнила свои исступленные попытки вырваться и ощущение, будто она вовсе не человек, а хищный зверь и может меня растерзать. Я постаралась дышать глубоко и размеренно, чтобы успокоиться, и наконец уснула.
Наутро опустился густой туман, и дальше нашего сада ничего было не разглядеть. Сквозь его толщу едва пробивался бледный свет – значит, я проснулась вместе с солнцем. Я чувствовала, что мои глаза опухли от усталости.
Я приготовила завтрак, помогла девочкам с их утренним туалетом, надела пальто, шляпу и вышла, чтобы поехать на работу. Но у калитки меня охватили сомнения. Отчаянно хотелось вернуться и остаться дома, однако я подавила в себе этот порыв. Всю дорогу до вокзала я двигалась в пелене тумана – и неотступно преследовал страх, что сейчас вот-вот кто-то выскочит и нападет на меня.
В поезде я перешла в самый людный вагон и всю дорогу пристально вглядывалась в лица пассажиров, стараясь запомнить их черты. Мне было нечем дышать, но я с благодарностью затерялась среди случайных попутчиков в этом переполненном вагоне, где едва удалось найти свободное место. Жанна угрожала мне с пугающей решимостью. Меня ужаснули ее точный расчет и способность терпеливо ждать за кулисами, чтобы выйти на сцену в нужный момент.
В последующие месяцы меня не покидало ощущение, будто под моими ногами не твердая почва, а качающаяся лодка. Я держалась на плаву, пока удавалось сосредоточиться, не засматриваясь по сторонам, и дышать размеренно. Но меня постоянно подкарауливала опасность угодить в водоворот посреди штормящего моря.
Поль вернул ключи от квартиры на улице Банкье ее хозяину и перебрался к Генриетте и Жану Перренам – единственным из своих друзей, кому он рассказал про нашу связь. Опасаясь, что Жанна не ограничится угрозами и пустит нож в дело, он заходил домой лишь на несколько часов, перед закатом, повидаться с детьми.
Я же решила принять приглашение участвовать в научном конгрессе в Генуе. Приглашение было неожиданным и исходило от Эмиля Бореля, поистине талантливого математика, – в те времена он был заместителем директора Высшей нормальной школы в Париже. Предполагаю, Борель пригласил меня по подсказке нашего общего друга Жана Перрена, который предоставил мне возможность удалиться на время из Франции.
Сперва я немного смутилась, ведь за все годы, прожитые в Париже вместе с Пьером, мы редко заходили к Борелям, а между тем они удивительная пара. Эмиль, мужчина привлекательный, имел на счету десятки любовных историй, но затем решил остепениться и уже в зрелом возрасте остановил свой выбор на Маргарите, дочери Поля Аппеля, заведовавшего факультетом точных наук в Сорбонне. Маргарите в ту пору едва исполнилось восемнадцать, и Эмиль Борель рассчитывал иметь с ней детей.
Маргарита забеременела через считаные месяцы после свадьбы, но сделала аборт и получила заражение крови – и навсегда потеряла надежду стать матерью.
Я всегда думала, что именно поэтому начала восхищаться этой молодой женщиной. О ее несчастье говорили мои коллеги-ученые на совместных ужинах, и злые языки пророчили скорый конец семейной жизни Борелей и заключали пари о том, насколько быстро Эмиль подыщет себе новую пару. Но Маргарита, вместо того чтобы впасть в отчаяние и отдаться во власть коварных пророчеств, пошла наперекор судьбе. Она стала мужу верной опорой и вместе с ним основала ежемесячный журнал, где публиковались самые интересные статьи французских интеллектуалов того времени. Вдобавок под псевдонимом Камилла Марбо она написала и издала десятки романов, имевших успех у читателей.
Поездом мы добрались до Ниццы, где должны были пересесть в другой состав, следующий в Италию. В пути мы с Маргаритой перебросились лишь несколькими фразами.
Эта молодая женщина имела тонкие черты лица и напоминала образы с полотен художников. Бледное лицо с чуть тяжеловатым подбородком, темные блестящие глаза – и такие же волосы. Но, собственно, изюминкой ее внешности были изящно очерченные, налитые губы. Роскошное дорожное платье темно-коричневого цвета выгодно оттеняло светлый тон ее кожи. Мадам Борель сидела, опершись локтями на вагонный столик и сплетя пальцы. Она выглядела спокойной, чего о себе я не сказала бы. Маргарита разглядывала пассажиров в вагоне, ее глаза на миг встретились с моими, и немного покоя как будто передалось и мне.
Я сразу встала, несколько смутившись, и занялась дочерьми. Когда между нами завязывался разговор, я избегала обсуждения теории меры, которую разрабатывал Эмиль, чтобы у моей попутчицы не возникло ощущения, будто я ею пренебрегаю.
Гостиница оказалась очаровательной и уютной; вокруг росли деревья, словно она стояла в лесу. Когда мы подъехали, моросил дождик, капли тихо стучали по листьям, и ветви колыхались наш нашими головами.
– За калиткой течет ручей. Завтра наверняка будет хорошая погода, и вы сможете прогуляться туда… – сказала женщина, встретившая нас у порога.
Пока мы ждали портье, который взял бы наши чемоданы, я вышла на крыльцо к Маргарите: она смотрела, как ворона вспорхнула в небо, рассекая крыльями воздух.
– Мы ведь сходим к ручью, да? – произнесла Маргарита, не оборачиваясь.
На миг мне показалось, что, услышав шаги у себя за спиной, она приняла меня за своего мужа.
– Завтра обещают солнце, прогулка будет славной… – добавила Маргарита и ушла, оставив меня с ощущением, будто этими словами она хотела сказать гораздо больше.
Вечером, в назначенный час, мы спустились к ужину, проголодавшись с дороги. Ужин заказали заранее в ресторане своей маленькой гостиницы в Санта-Маргерита-Лигуре. На Маргарите было элегантное платье из зеленого бархата, подчеркивающее ее тонкую талию. Когда она увидела, как мы с дочерьми спускаемся по лестнице, ее лицо просияло.
Нам подали восхитительный овощной суп с подрумяненным хлебом и дымящееся жаркое, а к нему – картофель с хрустящей корочкой. Все это насыщало нашу беседу за столом. Не дожидаясь десерта, Эмиль сказал, что ему нужно подняться в номер и написать речь, которую он должен произнести завтра на конференции.
Он удалился, оставив меня и свою жену одних за столом.
– С годами люди не меняются, – произнесла Маргарита тем же тоном, каким приглашала меня прогуляться к ручью.
– Вы имеете в виду Эмиля?
– Резкий и властный. Время идет, а он не становится мягче. Вот поэтому я и завидую вам, Мари.
– Завидуете мне?
– Вам не приходится играть роль и быть той, кем вы на самом деле не являетесь…
Я совсем растерялась, и наверняка вспыхнувший на щеках румянец выдал меня, но Маргарита как ни в чем не бывало продолжила:
– Жанну следует остерегаться, Мари. Так что не теряйте бдительности.
Я наконец поняла, к чему она клонит.
– Откуда вы знаете все это?
– Поль проводит много времени у Перренов, а мы дружны с ними. Впрочем, Эмиль, даже если он пьян, совсем не расположен выслушивать признания Поля, так что бедняга Ланжевен часто изливает душу мне…
Мне было необходимо услышать эти слова, по-настоящему необходимо. Я мгновенно вся обратилась в слух. Я протянула руку Маргарите и сжала ее ладонь, а потом случилось то, чего я не допускала даже со своей сестрой: пустилась в откровенности.
Да, я любила Поля, но сомневалась, хватит ли у него силы отстоять нашу любовь и все-таки расстаться с этой женщиной. Я боялась за свою жизнь и с того самого вечера, когда Жанна подстерегла меня по дороге домой и угрожала ножом, перестала спать ночами. Однажды я не решалась выйти из дома, думая, что, пожалуй, не стоит оставлять девочек одних с гувернанткой, ведь никто не сможет защитить их, если случится беда. Я стала проводить с ними больше времени и вообще вести себя так, чтобы меня было сложнее выследить.
А потом я сказала Маргарите очень простую вещь.
Я скучала по квартире на улице Банкье, по тихим вечерам в ее стенах, по той свободе, которую давала нам близость – пусть даже всего на несколько часов.
– Все образуется, Мари, – утешала меня Маргарита, когда уже стемнело и ночь словно опустилась плотным занавесом, за которым слышался только стрекот цикад и уханье филинов.
В те легкомысленные, беспечные и не обремененные заботами дни мы с Маргаритой вместе гуляли после обеда – бродили по песку и играли в догонялки с моими дочками. Когда мы с девочками спускались к завтраку, я видела, как светлеет лицо Маргариты, и на душе у меня становилось легче и спокойнее.
– А мы ведь так и не сходили к ручью за гостиницей… – сказала я и посмотрела на свою новую подругу.
Маргарита, не отрывая глаз от моря, ответила:
– Теперь это ни к чему, Мари! Вдобавок мне совсем не нравятся ручьи…
Мы рассмеялись, как сообщницы, которые понимают друг друга с полуслова, – такую дружбу я пробовала на вкус впервые и радовалась ей.
Эта праздная поездка, хотя и короткая, восстановила мои силы. Мысли стали ясными – под стать вычислениям Эмиля, которые он с завидным упорством продолжал показывать мне. Скрепя сердце, я готовилась к будущим трудностям и жила сегодняшним днем.
Весной мы с Полем ловили редкие мгновения, чтобы побыть наедине, – в лаборатории это оказывалось все сложнее. Угрозы Жанны становились все жестче, и, чтобы не подливать масла в огонь, мы решили провести лето в раскаленном, как печь, Париже, где даже ночью нечем дышать и где нам приходилось держать дистанцию.
В июле Поль на несколько недель уехал в свою любимую Англию, туда, где он учился, а потом отправился к супругам Борель в Аверон, который находится на юге Франции и славится своими