Андре лишь пожал плечами и пропустил меня вперед. Я ускорила шаг, готовая сражаться дальше, если это будет необходимо.
– Мари, поздравляем!
Я закрыла лицо руками. За столом меня ждали не только дочери и сестра. Маргарита Борель поспешила встать и обняла меня. А вслед за ней – Генриетта Перрен с мужем и Эмиль Борель. Андре закрыл дверь на улицу, так что дружеское тепло осталось внутри дома, расходясь кругами, словно на поверхности воды от брошенного камня.
Таким стало завершение этого безумного дня: большой шоколадный пирог и единомышленники за столом, сплотившиеся вокруг меня и даже не ведавшие, что происходило в нескольких километрах отсюда.
В редакции газеты Le Petit Journal Анри Буржуа только что отправил в печать заявление Жанны, где она утверждала, что разрушит планы всех тех, кто посмеет втоптать ее в грязь.
«Из достоверных источников нам известно, что сейчас разворачивается новый эпизод в сенсационной истории любви Кюри и Ланжевена, способный пролить свет на неизвестные ранее обстоятельства их связи» – на следующее утро эти строки прочтет весь мир.
Интервью было недвусмысленным. Жанна Ланжевен заявила, что ее муж Поль «тешился с любовницей у семейного очага», а в те годы это преследовалось французским законодательством.
– Она угрожает тебе, Мари, причем не имея никаких доказательств!
Воздух в нашем доме налился свинцовой тяжестью, мы словно задыхались. Броня, видимо, устала повторять одно и то же и бессильно опустилась на стул, отбросив газету. На ее лице словно сильнее залегли морщины.
– Все наши письма у нее.
При этих словах сестра сперва улыбнулась и, кажется, чуть не рассмеялась, но ее губы так и остались приоткрытыми от изумления. За окном погода менялась: зарядил осенний дождь, беспросветный и холодный.
– Кто-то проник в квартиру на улице Банкье и забрал наши письма.
Броня, насторожившись, подалась вперед и пристально посмотрела на меня.
Я почувствовала, что у меня даже кожу стянуло.
– Что было в этих письмах?
На миг мне показалось, что от ее вопроса я упаду со стула.
– Мари, что ты писала Полю?
– Я писала, что люблю его, – ответила я, словно проваливаясь в пропасть.
– А кроме этого?
– Что хочу его. И мне нравится заниматься с ним любовью… Тебе нужны подробности?
Я будто падала в пропасть и, казалось, вот-вот разобьюсь.
– Можно обойтись и без них, – отрезала она.
Броня, похоже, собрала все свое самообладание, стараясь не высказать напрямик того, что думала.
– Не бойся сказать мне все, что ты думаешь. Отныне ведь никто не стесняется говорить мне все в лицо, – поддела я ее.
Мое тело напоминало пробирку, наполненную взрывоопасным газом, как те, что мы использовали в лабораторных опытах: в любой миг может разлететься на осколки.
– Я думаю, что о некоторых вещах тебе не следовало писать.
– Так, значит, проблема в том, что я написала все это, а вовсе не в том, что письма украли? Ты можешь говорить мне все, не скрывая, но только не становись такой, как эта толпа.
У меня возникло ощущение, будто по спине бегут мурашки и одновременно ломит тело. Я встала.
– Я не такая, как они, и все-таки ты…
– Кто я? Женщина? И за это заслуживаю наказания?
– Нет, Мари! Ты Мария Склодовская. Ты приехала из Польши без гроша в кармане, а теперь возглавляешь научную лабораторию, преподаешь в Сорбонне и получила две Нобелевские премии, и мне досадно, что из-за одного только легкомыслия все эти заслуги пойдут прахом.
Я поставила чашки в раковину и, чтобы чем-то занять руки, принялась мыть их.
– Возвращайся вместе со мной в Польшу, – уговаривала меня Броня. – Твои девочки вырастут на родине, а правительство даст тебе средства на исследования…
Я попыталась напрячь каждую мышцу своего тела, какую только могла обнаружить, чтобы превратиться в неодушевленный предмет. Я знала, что найду в словах Брони зерно истины. В Варшаве меня ждет новая жизнь, и наладить ее будет нетрудно.
– Здесь Пьер. Я не могу бросить его, – ответила я.
– Если бы сейчас он был жив, то дал бы тебе тот же совет.
Я уловила, как у Брони дрогнул голос, словно она поняла, насколько нелепы ее слова.
– Если бы Пьер был жив, ничего этого не случилось бы.
О том, что происходило в последующие дни, тянувшиеся в странном безмолвии, я узнала только 23 ноября, когда газеты опубликовали наши письма.
В то утро на пороге нашего дома появились Маргарита Борель и Андре.
– Скорее собирайте чемоданы, – сказала мне Маргарита. – Оставаться здесь небезопасно.
Прочтя в прессе угрожающие заявления Жанны в мой адрес, которые она сделала на следующий день после моего дня рождения, пообещав стереть меня в порошок, Эмиль Борель и Жан Перрен явились к префекту Лепину и, воспользовавшись своим авторитетом, сообщили ему, что тревожатся за мою безопасность.
– Если профессор Ланжевен не согласится уступить жене и полностью доверить ей заботу о детях, а также платить каждый месяц по тысяче франков на их содержание, скандал будет продолжаться, – ответил префект, и возражать ему оказалось напрасно.
– И знаешь, что ответил Поль? – спросила Маргарита, помогая мне собирать чемоданы.
Я опустила взгляд в пол. Услышав его имя, я почувствовала, как иссякли последние силы, и села на кровать. Меня по-прежнему влекло к нему, и от этого желания ныло тело.
– Знаю. Он ни за что не расстанется с детьми… Впрочем, Жанна охотится за моей головой, а не за головой Поля. Даже если он пойдет на все уступки, война не закончится, – ответила я.
Я встала и уже в который раз поправила волосы. Снова начала собирать их на затылке в узел, как обычно, и закалывать шпильками, но в тот день они не слушались.
Нужно постараться не думать о нем.
Я надела свое лучшее платье и стала расправлять подол, полагая, будто складки разгладятся от одной только силы моего намерения. Потом я одела Ирен и Еву – тоже в лучшие платья. Никто не должен подумать, что мы сбегаем из собственного дома. Сделав несколько глубоких вдохов, я сложила в два чемодана то, что должно было нам пригодиться.
Потом мы все вышли в прихожую.
– Идите быстро, не оборачивайтесь. И поскорее садитесь в экипаж.
Я открыла дверь и пропустила всех вперед, по очереди, а сама шагнула за порог последней. Им нужна была я, и если бы они захотели, то ударили бы все равно именно меня.
Идти через сад – все равно что ступать по кладбищу.
На земле, на траве пестрели разбросанные газеты. На первых страницах темнели оскорбительные слова в мой адрес: меня называли чужестранкой, еврейкой, грязной разлучницей. На глаза мне попался выпуск скандальной газеты L’Œuvre, которую издавал Гюстав Тери, настоящий пройдоха в парижской журналистике, прославившийся тем, что он почти никогда не соблюдал законы и умел выйти сухим из воды. Ему было почти нечего терять – или совсем нечего.
Я сжала руки так сильно, что почувствовала, как напряглись мышцы до самых плеч, и стиснула зубы, словно тащила тяжелый мешок с песком.
Мы сели в экипаж. Никто не проронил ни слова. Даже Ева. Сердце стучало у меня в груди так гулко, что я опасалась, как бы моих спутников не охватил страх от этого стука.
У Борелей дома не оказалось никакого сборища любопытных, только отец Маргариты.
Поль Аппель, глава факультета естественных наук в Сорбонне – именно его первым известили о смерти Пьера, и он взял на себя ответственность сообщить о случившемся мне, – ждал нас у порога.
– Да вы с ума сошли – как вас угораздило явиться сюда? – воскликнул он, словно одно только наше присутствие приводило его в ужас.
Не ответив ему, Маргарита прошла в комнату и махнула мне рукой, чтобы я следовала за ней.
– Этот дом выделила вам Высшая нормальная школа, чтобы твой муж занимался здесь научной работой, а вовсе не для того, чтобы устраивать тут возмутительный спектакль…
Маргарита промолчала.
Отец схватил ее за руку и так сильно сжал запястье, что она резко обернулась.
– Зачем ты ввязываешься в эту историю, Маргарита? Вы с мужем погубите себя!
Ева прижалась ко мне, а Ирен готова была расплакаться. Чувство бессилия, которое я испытала в тот миг, навсегда наложило бы на меня свой отпечаток, если бы Маргарита не сказала Полю Аппелю: «Моя подруга Мари Кюри стала жертвой чудовищной клеветы. Больше сказать мне нечего. А теперь покинь мой дом. Я сейчас слишком занята!»
Серые глаза Поля грозно сверкнули, пронзив меня. Потом он ушел. Мы все молчали.
– Я провожу Броню и девочек в комнату. Подожди здесь, Мари.
Маргарита поднялась вместе с ними на второй этаж, а я покорно осталась ждать, не в силах ничему противиться.
Вдруг у себя за спиной я услышала чье-то дыхание. Я вздрогнула.
– Мари!
Голос Поля попал прямо мне в сердце, пробившись сквозь людской гомон на улице и воркование голубей, облюбовавших дерево за окном.
Все напряжение прошло. Поль обнял меня, и я наконец заплакала.
Вытерев слезы рукавом пальто, которое не успела снять, я посмотрела на Поля.
– Я пробовал все уладить, Мари. Возвратился домой, умолял ее. И даже уверял, что у нас с ней получится жить вместе, но…
– Ей нужен не ты, а я…
Поль взял меня за руки и усадил на стул. Свет заливал всю кухню, где Маргарита устроила нам встречу. Если бы у меня на душе не было так темно и беспросветно, я бы подошла к окну погреться в лучах солнца.
– Я решил вызвать Гюстава Тери на дуэль.
Тишина, подобно волне, накрыла комнату. И длилась всего секунду – или вечность.
– Что? – пробормотала я.
Голова закружилась, словно от нехватки кислорода. Казалось, я наблюдаю за тем, как моя жизнь взрывается, разлетаясь на частицы. Сила взрыва высвободила ядовитые, токсичные вещества, которые проникли в сознание и заполнили его.
– Но это же сумасшествие! – воскликнула я.
В кровь хлынул адреналин, и каждый нерв, каждая мышца моего тела забили тревогу и напряглись, готовые к действию.