За время пребывания в Копенгагене я несколько раз ездил к Шмидту в Киль. Сначала он очень пылко относился к моему новому методу, но постепенно потерял веру в то, что я делаю, и совершенно устранился. На первых порах в моем доказательстве действительно были пробелы, но уже тогда было ясно, что в конце концов их удастся заполнить. Отказавшись от участия в работе, Шмидт оказал мне большую услугу. Я получил возможность совершенно самостоятельно трудиться в очень интересной области, и результатом этого явилась если не самая лучшая, то, во всяком случае, одна из лучших работ, принесшая мне гораздо большую известность, чем все, что я делал до тех пор.
Курант приезжал на съезд в Дюссельдорф и уговаривал меня провести еще один семестр в Геттингене. Я сказал ему, что не вижу в этом никакого смысла. Мы с Маргарет совершили небольшое путешествие по Бельгии и поездом возвратились в Копенгаген, страшно устав от этой поездки.
Чтобы попасть в Копенгаген на поезде, нужно от Варнемюнде до Гессера ехать на железнодорожном пароме. Мы путешествовали в третьем классе и провели ужасную ночь в салоне с выкрашенными красной краской стенами и торчащими над головой бимсами[59] из нетесаных бревен. Если у вас есть настроение предаться размышлениям о всех своих былых прегрешениях и упущенных возможностях, более подходящего места нарочно не выдумаешь. Сбившиеся в кучу пассажиры спали в самых неудобных позах, а раскачивающиеся фонари отбрасывали на пол зыбкие тени, колеблющиеся в такт убаюкивающему движению судна и скрипу досок.
Мы добрались до Копенгагена еле живые от усталости и проспали целый день, но вскоре я полностью пришел в норму, нанес визит Харальду Бору и занялся приготовлениями к работе. Мы часто бывали у Боров. Я вспоминаю, что у одного из них, кажется у Нильса, дома на стене висела фарфоровая тарелка с изображениями обоих братьев в детском возрасте. С годами их наружность сильно изменилась, но тут они больше всего напоминали двух подпасков. Одна из постоянных посетительниц этого дома — профессор классических языков Копенгагенского университета, женщина, непрестанно курившая большие черные сигары, — рассказала нам, что однажды кто-то из друзей выразил мадам Бор соболезнование по поводу того, что у нее такие неудачные дети. Если вспомнить, что благодаря своим научным заслугам Нильс Бор стал национальным героем Дании и получил право жить в знаменитом дворце копенгагенского пивовара[60], а Харальд Бор — безусловно самый выдающийся из математиков, родившихся в Дании, то эта история кажется, мягко выражаясь, несколько смешной.
Копенгаген — удивительно приятный город. Живя в нем, мыслящий человек может наслаждаться всеми благами европейской столицы и одновременно радоваться уюту маленького городка. Все интересующиеся наукой знакомы друг с другом, и это создает какую-то особенно приятную атмосферу.
Боры очаровали нас своей любезностью; их друг профессор Нерлунд, с которым я раньше встречался в Страсбурге, тоже отнесся к нам с большой теплотой. Высокий, красивый мужчина с бородкой, Нерлунд оставил чистую математику ради того, чтобы возглавить геодезическую службу в Гренландии; в Копенгагене его дом постоянно посещали обветренные капитаны с Арктики. Его жена, красота которой так поразила меня в Страсбурге, с тех пор не изменилась; она нянчилась с нами больше всех. Мы решили изучить датский язык и брали уроки у одного школьного преподавателя, который немного жил в Соединенных Штатах. Г-жа Нерлунд тут же пришла нам на помощь и взялась читать с нами сказки Андерсена в оригинале. У нее была удивительно приятная манера чтения, которая в соединении с нежностью и благозвучием датского языка придавала этим сказкам особое очарование.
В Копенгагене я главным образом занимался тауберовыми теоремами и теорией чисел; одновременно я сделал несколько попыток разобраться в двух-трех важных вопросах гармонического анализа. Приезд в этот город оказался для меня истинным спасением, и я с удовольствием отдыхал здесь после сумятицы Геттингена.
Я уже говорил, что мы ненадолго уезжали из Копенгагена в Германию. Моя жена навещала там своих родственников, а я работал с Робертом Шмидтом. Вернулись мы как раз к рождественским и новогодним праздникам, которые в Дании продолжаются довольно долго. Две недели все заняты только приемами, и множество людей с огромным удовольствием ходит взад и вперед по узким, обычно весьма деловым улицам Стройета[61].
Наконец настало время отъезда. Мы возвращались в Штаты через Англию. Одна из американских приятельниц Маргарет училась в Лондоне, у нее мы и остановились. Стояла мягкая зима. Зная, что замечания Харди могут быть мне весьма полезны, я воспользовался благоприятным стечением обстоятельств и побеседовал с ним о своей работе. Добравшись до Америки без всяких приключений, мы решили отложить устройство собственного дома и остановиться на несколько дней у Констанс.
6. ТВОРЧЕСКИЕ УСПЕХИ И РАДОСТИ. 1927—1931
Мы жили у сестры на Плезент-Стрит в Бельмонте[62]. Как раз перед нашим приездом над городом пронеслась снежная буря, и я помню, как умиротворяюще действовало на меня приглушенное скрипение снега под тяжелыми цепями машин[63]. Потом начались поиски пристанища. В конце концов мы нашли квартиру неподалеку от Арлингтон Лайн, и я попытался овладеть искусством создания домашнего уюта. Постепенно я достиг некоторых успехов в качестве истопника и даже научился полировать мебель, но у меня явно не хватало природных данных для такого рода деятельности, и она так никогда и не стала моей metier[64].
В МТИ появился новый сотрудник — голландский математик Дирк Ян Стройк (я встречался с ним в Геттингене). Он приехал в Штаты на несколько месяцев раньше меня и уже с головой ушел в работу. Стройк быстро стал своим в тесном кружке сотрудников нашей кафедры, и я начал изучать его работы по дифференциальной геометрии. Через некоторое время мы вместе попытались применить его идеи к дифференциальным уравнениям, в частности к уравнению Шредингера (основному уравнению квантовой механики). Хотя то, чем мы занимались, лежало в стороне от главного направления, по которому шло тогда развитие математики, нам удалось получить несколько любопытных теорем. Наша работа отнюдь не явилась событием, вызвавшим бурю откликов, но через несколько лет ее заметили, и с тех пор, по-прежнему не пользуясь широкой известностью, она продолжает время от времени привлекать внимание ученых.
Лето мы проводили вместе со Стройками в нашем любимом городке Сэндвич в Нью-Хемпшире. В качестве штаб-квартиры был избран один из пансионов, известный нам с незапамятных времен. Маргарет была беременна и жестоко страдала от крапивницы; волей-неволей ей пришлось отказаться от участия в наших прогулках. Зато мы со Стройком облазили все окрестные горы и даже устроили большую экскурсию в Президеншиалс[65], вернувшись оттуда с роскошной щетиной до самых глаз. Стройк сейчас же сбрил бороду — она делала его похожим на одного из стариков Рембрандта. А меня Маргарет понемногу подстригала, пока я не стал обладателем той скромной бородки, которую ношу по сей день.
В Сэндвиче у нас было немало друзей среди соседей. Например, Клэр Джордж, богатая эксцентричная старая дева, больше похожая на мужчину, чем на женщину; Клэр питала горячую любовь к брюкам (задолго до того, как они вошли в моду среди дам) и, оставаясь вдвоем с Маргарет, тайком курила папиросы. Мы часто встречались с ней у наших друзей Корлиссов. Луис Корлисс, инженер с дипломом Корнельского университета, работал когда-то в фирме «Гироскопы Сперри». Потеряв подряд нескольких близких и чувствуя, что постоянное переутомление губит его собственное здоровье, Корлисс разом отказался от карьеры инженера и от жизни в современном промышленном городе с его вечной суматохой и толчеей. Он поселился в загородном доме своих родителей и зажил жизнью фермера. В те времена Корлисс был вдовцом, вместе с ним жили его мать и бабушка. Вся семья относилась к нам с теплым дружелюбием, и мы до сих пор близкие друзья. Бабушка Корлисса умерла лет двадцать назад, а Луис женился на сиделке, которая ухаживала за ней перед смертью. В летние месяцы их дочь Джанет Корлисс стала моим преданным секретарем и помогала мне в работе над рукописью этой книги.
Клэр Джордж и мать Луиса Корлисса знали, как я люблю Сэндвич, и видели, что моя жена вот-вот начнет относиться к этим местам так же, как я. Мы с Маргарет собирались иметь детей, и нам обоим хотелось, чтобы они могли наслаждаться привольем сельской жизни, тем более, что каждый из нас в детстве так или иначе имел эту возможность. Короче говоря, наши друзья начали обследовать окрестности в поисках подходящего летнего жилища. Вскоре им удалось найти свободный дом, расположенный на одном из холмов около дороги, ведущей к пруду Беар Кемп. Дом был в довольно хорошем состоянии, так как, очевидно, недолго стоял пустым. Стоило нам с Маргарет обойти заросшие лужайки и взглянуть через затянутые паутиной окна на великолепно распланированные комнаты, как мы сейчас же поняли — это то, что нам нужно.
Мы разузнали фамилию человека, которому было поручено присматривать за домом, и связались с юристом. Обесценивание земельных участков в этих краях началось еще во времена гражданской войны и с тех пор так и не приостановилось; цены на недвижимость были неправдоподобно низкими. Тем не менее мы не могли немедленно выплатить сумму, которую у нас попросили, хотя было совершенно ясно, что в течение ближайших лет мы справимся с этой задачей. Вопрос о нашей летней резиденции был, таким образом, решен.
Вскоре к нам в гости приехали мои родители. Мы показали им дом, который собрались приобрести. Отец и мать горячо одоб