ечался с Раманом, читал лекции и принимал деятельное участие во всех событиях местной научной жизни. Оттуда в качестве гостя Тата-института я на неделю вернулся в Бомбей. В городе в это время собралось много первоклассных ученых, индийских и иностранных, так что у меня было сколько угодно возможностей учиться и учить и, в частности, сотрудничать со многими молодыми математиками и критиковать их работу.
В Бангалоре моим самым близким другом был профессор Косамби, который мальчиком учился в кембриджской средней школе, в то время как его отец, беженец из Британской Индии, изучал богатое собрание санскритских книг и рукописей, находившееся в библиотеке Гарвардского университета. Может быть, благодаря тому, что Косамби получил начальное образование в Америке, он был немного более бойцом и немного менее невозмутимым ученым, чем большинство его соотечественников. Но он не единственный индиец, вызвавший мое восхищение сочетанием специфически индийского спокойствия с чисто западной деловитостью.
Из бомбейских ученых я встречался с Масани и Чандрасекараном. Масани — парс, и благодаря знакомству с ним я часто виделся с его коллегой парсом Бабой из рода Тата. У меня создалось впечатление, что парсы — одна из самых интересных групп, полностью ставших на сторону новой Индии. Правда, в душе они колебались между патриотизмом и ультраевропеизмом почти так же сильно, как пришельцы с запада, которых они еще во время господства англичан приняли в свою небольшую общину из сотни тысяч Душ.
Пребывание в Бомбее оказалось одним из наиболее плодотворных периодов моего путешествия, и благодаря этому я имел возможность познакомить индийских коллег со своими самыми новыми работами. Еще перед отъездом в Индию я начал заниматься проблемой прогнозирования многомерных временных рядов, таких, как, например, ряд значений температуры воздуха в двух или нескольких различных пунктах. Эта проблема может быть сведена к аналитической задаче о разложении на множители того, что в математике называется матрицами. Я думал, что уже нашел полное решение, но, когда я поговорил с Масани, он показал мне, что здесь требуется более подробный анализ, чем тот, который имелся у меня, так что мне еще многое нужно было доделать. Живя в Бомбее, я потратил массу сил на то, чтобы разрешить эту проблему, и очень обрадовался, получив хотя бы некоторые окончательные результаты.
Я думаю, что мне удалось достигнуть гораздо большей близости с индийскими математиками, чем я вначале надеялся, главным образом потому, что, находясь в Индии, я упорно работал над новыми задачами, а не только рассказывал об уже сделанных работах. Во всяком случае, я пытался жить в согласии со своим убеждением, что лучший и, пожалуй, единственный способ обучать хорошо подготовленных студентов, занимающихся наукой, — это делать что-то вместе с ними.
Читая в бомбейском клубе Ротари лекцию об отношениях между нациями и расами, я встретил интересную группу бывших студентов МТИ, которые, как мне показалось, принимали самое активное участие в создании новой независимой Индии. Кроме того, я посетил основанный испанскими иезуитами колледж святого Франциска Ксаверия, где группа испанских священников, которых, по-видимому, здесь все очень любили, одинаково дружелюбно относилась к студентам-индусам, парсам и мусульманам. Вообще, я обнаружил, что в Индии церковь — несравненно более свободное и либеральное учреждение, чем, скажем, в Испании, откуда пришли преподаватели этого колледжа.
Из Бомбея я на самолете вылетел в Калькутту, так как мне оказали честь, разрешив поработать одну неделю в Индийском институте статистики, возглавляемом профессором Махаланобисом. Махаланобисы пригласили меня остановиться у них, и я получил большое удовольствие от знакомства со своеобразным укладом жизни индийской семьи. Поместили меня в комнате, где в преклонном возрасте часто жил большой друг Махаланобисов Рабиндранат Тагор.
В институте статистики собралась очень интересная группа индийских и иностранных ученых, и я имел возможность воспользоваться ценными замечаниями профессора Бозе, крупного ученого из Калькуттского университета, по поводу новых физических идей, развиваемых Арманом Зигелем и мною. Я прочел несколько лекций для сотрудников института и с удовольствием принимал участие в обсуждении проводимых в институте исследований.
Занимаясь математикой, я часто обдумывал пришедшие мне в голову соображения, гуляя около соседнего храма, того самого, на фоне которого снят ряд эпизодов из фильма «Река» (The River). Эти прогулки доставляли мне особенное удовольствие, так как у меня завязались дружеские отношения с одним из верующих. Это был служащий почты, ежедневно приходивший в храм для молитвы. Он носил бороду и был одет в национальный костюм, в котором чувствовалась щепетильная опрятность индийца. Благодаря ему мне удалось осмотреть внутренние дворы храма, которые до недавнего времени были закрыты для всех, кроме индусов.
Махаланобисы и те приятные люди, которые собирались у них дома, с большой свободой и откровенностью разговаривали со мной о мировой науке и мировой политике. По их совету я осмотрел многие достопримечательности Калькутты, в том числе зоологический сад и музей изобразительных искусств.
После Калькутты я побывал в Бенаресе и потом в Агре. Бенарес поразил меня сходством с какой-то мрачной загадочной страной, Агра со своими дворцами и гробницами, включая и гробницу Тадж-Махал[178], казалась, наоборот, примером того, что можно достигнуть, сочетая королевскую расточительность с дисциплиной и чувством меры.
Из Агры я уехал в Дели. Там я побывал в замечательном Государственном физическом институте, во главе которого стоит профессор Кришнан, и с удовольствием увидел, что в институте одинаково заботятся о научных успехах и о подборе работников, которые могли бы обеспечить эти успехи. Изучение возможностей использования солнечной энергии, которое здесь проводится, уже начинает приносить плоды и обещает еще большие достижения в будущем. Если в результате этой работы удастся использовать солнечную энергию хотя бы для варки пищи, и то уже будет сделан большой вклад в повышение плодородия индийской земли, так как тогда индийцы смогут употреблять коровий помет не в качестве топлива, а в качестве удобрения.
Я выступал с лекциями в институте Кришнана и в университете. В университете я снова говорил на ту же тему, на которую уже прочел популярную лекцию в Милапуре, — о значении заводов-автоматов для будущего Индии.
Пожив в Индии, я задумался о месте, которое предстоит занять этой стране в мировой промышленности и науке. Я уже говорил, что индийские ученые в смысле способностей не уступают ученым любой другой страны. Вместе с тем создать значительный отряд опытных специалистов и младших командиров науки и производства в этой стране очень трудно. Индийские ремесленники, занимающиеся художественным промыслом, достойны самых высоких похвал, но им не хватает точности и единообразия, которые обычно требуются от ремесленников Запада. В Индии была предпринята отважная попытка набрать кадры младших командиров производства непосредственно из армии или из больших новых государственных лабораторий. Государственный физический институт вербует квалифицированных рабочих из сикхов[179]; когда-то они считались опорой индийской армии, теперь они показали, что обладают такими же способностями к труду, как и к военному делу. Однако, несмотря на это, условия жизни в стране таковы, что число квалифицированных рабочих до сих пор еще очень невелико.
В толще населения Индии скрыт неисчерпаемый источник неквалифицированной рабочей силы, пригодной лишь для малопроизводительного труда; это создает чрезвычайно благоприятные условия для опустошительной пролетаризации, которая сопровождается здесь еще более страшными бедствиями, чем в Англии в период промышленной революции. Вот почему я сомневаюсь, что Индия возьмет за образец западный путь индустриализации, рассчитанный в основном на массовый фабричный труд. Это один из самых быстрых путей, и он дал бы Индии возможность использовать свое несомненное преимущество, заключающееся в огромном количестве населения. Но я не думаю, что за эти достижения стоит платить человеческими страданиями. Как ни жалок, как ни голоден индийский крестьянин, промышленный город сделает его еще более жалким; он лишит его даже того ничтожного минимума жизненных благ, который при всей бедности обеспечивает крестьянину деревня. Неограниченный рост заводов и фабрик, характерный для девятнадцатого века, уже превратил пригороды больших городов в места, где отвратительным образом сочетаются индийский голод и безысходная тоска Манчестера.
Но я вполне допускаю, что в Индии можно избежать тоски и нищеты Манчестера или Чикаго, если на ранней стадии индустриализации ввести в строй заводы-автоматы. Нищета — результат безработицы, но еще больше — результат полнейшего отсутствия каких бы то ни было товаров. Заводы-автоматы создают потребность не в дешевой рабочей силе, а в наиболее квалифицированных ученых-инженерах и небольших группах относительно высоко квалифицированных опытных рабочих аварийных команд и команд надзора. Совершенно очевидно, что за несколько десятилетий Индия может обеспечить достаточное количество тех и других, в то же время в этой стране понадобилось бы почти столетие на то, чтобы создать большое количество достаточно квалифицированных рабочих, которые были бы в состоянии обеспечить себе мало-мальски достойное существование.
Возможно, конечно, что я ошибаюсь. При введении заводов-автоматов быстрый процесс индустриализации протекает в тепличной обстановке, таящей, быть может, большие опасности, чем те, которых она помогает избегнуть. Насколько это так, я не знаю. Но зато я знаю, что создание новой экономики, основанной на заводах-автоматах, может произойти в Индии быстрее, чем мы думаем, и оказаться самым коротким из всех возможных путей, ведущих к развитию высокопроизводительной промышленности и к процветанию.