Под конец его жизни мы очень сблизились, полюбили наши общения и беглые разговоры. Думаю, он даже стал нуждаться во мне – в притоке моей молодой энергии и моей восторженной любви.
В актив ЦДТ я попала почти случайно. Ненавижу эти советские словечки и аббревиатуры. Но именно так мы и говорили: «актив ЦДТ».
Какие-то незнакомые ребята прикрепляли кнопками к доске приказов объявление. Рядом с ними стояла наша завуч, моя родная тетя Эмма. «Значит, всё законно», – подумала я. Вокруг толпилось много народу, поскольку само по себе появление мальчиков в женской школе было событием.
Объявление гласило, что при Центральном детском театре создается «актив старшеклассников» и желающие могут прийти на собеседование в указанные дни и часы.
Объявление крайне заинтересовало меня, потому что к этому времени я уже была сумасшедшей театралкой и старалась всеми правдами и неправдами попасть на все спектакли, которые шли в Москве. Билеты тогда стоили сравнительно недорого. Маме нравилось моё увлечение, и она охотно давала мне деньги, выкраивая их из нашего более чем скромного бюджета. А тут, подумала я, может быть, появится возможность бесплатно ходить на спектакли. Я мечтала хоть немного приобщиться к волшебному миру театра.
В школе я никогда не подходила к тете Эмме, скрывая наше родство, о котором, само собой, все знали. Но тут не выдержала и робко спросила, могу ли я попробовать. Она снисходительно кивнула: «Отчего же не попробовать. Дело хорошее».
Совершенно не помню, как проходило собеседование, на которое я пошла с моей тогдашней приятельницей Ирой Калиновской. О чем-то нас спрашивали, на какие-то вопросы я, обмирая от страха, отвечала. Происходило это в педагогической части театра, которая вскоре стала нашим милым домом, куда мы приходили запросто, где нас приветливо встречали и всегда были нам рады.
Ира Калиновская, более бойкая, сразу понравилась, а меня приняли, по-моему, с ней за компанию.
Первое собрание вновь набранного «актива» проходило в фойе театра. Кроме педагогов, с которыми нам в основном предстояло иметь дело, пришел сам директор Шахазизов и любопытствующие актеры. Я смотрела во все глаза и слушала, боясь пропустить слово. Передо мной открылся новый мир. Не закулисье – это тоже будет, но потом, позже. А мир создателей искусства, тех, кто трудится, думает, ищет и находит. Лучше или хуже – как придется. Они хотели быть понятыми и нужными. Об этом и говорилось в первую очередь на собрании – о том, что творческому коллективу очень важно наше мнение, что мы представители зала и юных зрителей, для которых и создавались спектакли.
Я ушла ликующая и подавленная одновременно. До сих пор никогда никого не представляла, только самое себя. А тут такая ответственность.
Но всё оказалось легче и веселее, чем я воображала. Мы дежурили на спектаклях – ходили между рядами, унимали шалунов и болтунов-говорунов. Иногда даже выводили из зала – успокоиться и остыть. Злостных хулиганов среди них не было. Просто на ребят в театре обрушивалось столько нового и необычного, что они как бы защищались этими выплесками энергии. Впрочем, помню, как однажды Андрей Передерий привел за шиворот в педчасть двух третьеклашек, которые стреляли по актерам из рогаток. Их не стали «прорабатывать», просто посадили на стулья, и они, притихнув, стали свидетелями повседневной жизни нашего актива. Кто-то рассказывал о новой прочитанной книге или увиденном фильме. Кто-то жаловался, как трудно дежурить, когда приходят целыми классами, без родителей. Педагоги не успевали за всеми следить. А кто-то просто мирно беседовал с друзьями или педагогами. Когда прозвенел звонок на антракт, хулиганов отпустили, сказав, чтобы они больше так не делали. Они смирненько вышли, а потом сразу мы услышали топот и ликующие крики – они помчались к своим делиться новыми впечатлениями.
Ох, эти антракты в детском театре! Очереди у буфета, беготня по фойе, время от времени вспыхивающие драки или просто возня. Мы крутились среди этого хаоса, покрикивали, успокаивали и чувствовали свою причастность к театру.
Но главным для нас были обсуждения спектаклей. Среди нас были блистательные ребята, замечательно умевшие говорить и анализировать. Игорь Мельчук, впоследствии всемирно известный лингвист, уехавший в Канаду. Стасик Токарев и Алик Шерель – журналисты. Ежик Амбатьелло – крупный хирург. Элла Леждей – киноактриса. Позже появился Миша Шатров, побывавший до этого вместе с матерью в ссылке, будущий знаменитый драматург. Обсуждения проходили живо, горячо, интересно. Создатели спектакля внимательно слушали нас, иногда спорили, не соглашались.
А еще были вечера поэзии, встречи с интересными людьми, капустники.
На один из таких вечеров я привела папу. Он сидел за начальственным столом вместе с Сергеем Михалковым. Вечер был посвящен творчеству Симонова и Алигер. Я говорила о Маргарите Алигер и читала ее стихи. Папа на глазах расцветал от гордости и всё время кивал мне, чтобы немного успокоить, потому что я очень волновалась.
Боже, как давно это было и как светло и чисто мы тогда жили! Мы с ребятами очень подружились. Бесконечно бродили после театра по улицам и разговаривали. Все ведь жили в коммуналках, и Москва была нашим залом, кабинетом, комнатами. Нам ничего другого тогда и не нужно было. Некоторые дружбы я пронесла через всю жизнь. Витя Коршунов, Женя Лагутин, Андрей Передерий, ставший потом моим мужем и отцом моей дочери. До сих пор самая близкая моя подруга – Надя Аниканова, актриса, преподавательница в училище имени Щепкина.
Много мне дал этот театральный актив, чрезвычайно много, и я до сих пор с благодарностью и счастливым чувством вспоминаю те годы. Думаю, они во многом сформировали меня и определили судьбу.
Школу я окончила в 1952 году. Вопрос, куда идти дальше, встал задолго до этого. Одно время я романтически мечтала о географическом факультете МГУ. Мне хотелось путешествовать, открывать новые места, может быть, даже новые земли. Меня нимало не смущало, что они все уже открыты. Вокруг лежал огромный мир, а впереди огромная жизнь. Всё казалось возможным, достижимым, все трудности преодолимыми.
Все, кроме экзаменов. На географический факультет был большой конкурс, и нужно было сдавать предметы, в которых я была не очень сильна.
Потом возник в перспективе Полиграфический институт – редакторский факультет. Я даже ездила туда и узнала из разговоров поступающих, что огромное внимание обращают на грамотность. В ней я тоже была не слишком уверена.
Папа предлагал поступать в Литинститут, где у него были большие связи с довоенных времен, когда он там преподавал.
Я немного сочиняла в старших классах – стихи, рассказы, вела подробный дневник. Но, во-первых, мне тогда по наивности претил всякий блат. Хотела всего добиться сама. А во-вторых, а может быть, в главных, я так благоговела перед литературой и литераторами, что мне казалось, я недостойна учиться в таком престижном и высоко чтимом мной учебном заведении.
Школа была окончена, а куда поступать, я так и не могла решить. И тут однажды, когда мы рассуждали на эту тему с моей подругой Надей Аникановой, ее сестра Майя Харол, учившаяся в Институте кинематографии на киноведческом факультете, сказала: «А у нас в этом году идет набор на сценарно-редакторское отделение. Не получится из тебя сценарист, будешь редактором. Хорошая профессия».
Я как-то сразу загорелась желанием попробовать. Кино я тоже очень любила. Оно занимало тогда огромное место в нашей жизни. Отечественных фильмов еще было очень мало, зато трофейные!..
Майя сказала, что сама отведет меня в приемную комиссию.
До ВГИКа я добиралась одна. Первый раз прошла, проехала этот путь, который потом стал таким привычным и родным – почти на всю мою жизнь.
С Майей мы должны были встретиться у фонтана, который и до сих пор стоит у левого крыла киностудии имени Горького. Он уже тогда не работал. Для студентов он был привычным местом свиданий и разговоров. С этим фонтаном многое связано для поколений вгиковцев.
Майю я увидела еще издали. Она обнималась и целовалась с каким-то молодым человеком.
– Твой друг? – осторожно спросила я, когда она подошла ко мне.
– Нет, так, знакомый. Просто давно не виделись. Он был на практике.
Это поразило меня. Свобода нравов мне была еще не знакома. Я сразу решила, что Наде об этом рассказывать не буду.
И мы вошли в здание института, который тогда помещался в нынешнем левом крыле студии. Новый корпус еще не был построен.
Меня сразу поразила какая-то легкость и свобода, которая была разлита во всём – во встречных юношах и девушках, в том, как весело приветствовали друг друга, перебрасываясь словами на ходу, в педагогах, которые запросто останавливали студентов и расспрашивали, как идут дела, как прошло лето. В школе я не привыкла к такому общению. Там всё было чинно и по распорядку. Здесь, казалось, все знали друг друга и радовались встрече. Меня это так пленило, что еще сильнее захотелось учиться именно здесь.
Через очень много лет я вспомнила это ощущение, когда мой внук, поступив на подготовительные курсы ВГИКа, серьезно и радостно сказал мне: «Наконец-то я попал в свою среду».
У меня тоже сразу возникло такое чувство и не оставляло все годы обучения.
Но в приемной комиссии я немного скисла. Оказалось, нужно пройти предварительный творческий конкурс – подавать рассказы, очерки, рецензии на фильмы. Я испугалась. Мне казалось, всё, что я написала, слишком незрело – для домашнего употребления, на радость родным и близким. К тому же меня спросили: «Сразу после школы? На сценарный мы предпочитаем брать людей с жизненным опытом».
Майя, стоявшая рядом, сказала: но ведь в этом году набирают на сценарно-редакторский.
– А, да, – как-то не очень уверенно согласилась женщина из приемной комиссии.
Но хоть я и не отличалась особым упорством и самомнением, желание учиться именно здесь уже засело во мне так глубоко, что я решила попробовать.