аги или теперь экран компьютера. Это своего рода волшебство, в котором ты никого не угнетаешь и ни с кем не взаимодействуешь. Ты и он – чистый лист, который выжидательно на тебя смотрит.)
Однажды я разговорилась с Сашей Хмеликом и в очередной раз пожаловалась на судьбу, которая сложилась не так, как я хотела.
Он хмуро поглядел на меня и неожиданно жестко сказал: «Что ты всё ноешь и ноешь. Возьми и напиши сценарий!»
– Как? – обиженно ахнула я. – Ты же знаешь мои обстоятельства.
– У всех обстоятельства. Есть что сказать – пиши. А нет – сиди и помалкивай.
Я была обескуражена и задета. Даже рассердилась на него за непонимание и резкость. Но через несколько дней Хмелик вызвал меня в свой кабинет и сказал:
– Мы задумали сделать фильм по морским рассказам Бориса Житкова. Режиссеры – Сахаров и Светлов. Будешь писать?
– Буду! – не задумываясь бухнула я. Житков мне нравился в далеком детстве. С тех пор не перечитывала. Но самолюбие не позволило отказаться.
Я довольно быстро написала сценарий из нескольких новелл, предварительно согласовав их с режиссерами. В объединении сценарий понравился, режиссеры тоже не возражали. Всё складывалось как нельзя лучше. Хмелик хмыкнул: «Ну вот видишь. А то на судьбу валила».
И вдруг меня вызвал тогдашний главный редактор студии Рекемчук, довольно известный писатель, неглупый и приятный человек. На столе у него лежал мой сценарий.
– Что это такое? – спросил он, ткнув в него пальцем.
– Сценарий, – тупо сказала я, похолодев.
– Как можно позволять себе писать сценарии в объединении, где вы работаете редактором? Это же неприлично. Я себе не позволяю писать для «Мосфильма». Заберите и больше никому не показывайте.
Я забрала. Вышла в коридор и расплакалась.
Хмелик пробовал протестовать, ходил к Рекемчуку, но тот был неумолим: «Одной разрешишь, все начнут писать». Замечу в скобках, что потом так и было. После ухода Рекемчука спустя некоторое время многие стали писать сценарии в свои объединения. И никого это уже не волновало.
Сценарии к фильму «Морские рассказы» написали сами режиссеры, выбрав другие новеллы, благо их там было достаточно. Фильм получился очень неплохой, хотя теперь, вероятно, прочно забыт.
Эта история имела удивительное продолжение. Когда фильм был закончен и принят, режиссеры (они же сценаристы) получили постановочные и потиражные. Потиражные платили за сценарий.
Как-то раз мы собрались идти обедать в наш так называемый творческий буфет. Я полезла в стол за кошельком, взяла его и вдруг почувствовала, что он какой-то странно тяжелый. Открыла и обомлела. В кошельке лежали огромные деньги, каких я никогда в руках не держала.
– Катя, что это? – испуганным голосом спросила я свою соседку по редакторской комнате Катю Лебедеву.
Она подошла, посмотрела и хмыкнула:
– Не знаю. Тут за вашим столом, когда вас не было, всё Сандрик Светлов вертелся. Наверное, он положил.
Я сразу всё поняла и побежала искать Сандрика. Вообще-то его звали Александр Михайлович – сын знаменитого в наши времена поэта Михаила Светлова, – а поскольку мать у него была грузинка Родам Амирэджиби, его с детства все звали Сандриком.
Я нашла его на одном из этажей и сразу напустилась:
– Что это такое? Вы же снимали по своему сценарию, а не по тому, что я когда-то писала. Заберите немедленно!
Он спокойно посмотрел на меня и сказал:
– В науке существует такое правило: если сделано открытие, то ученые, которые раньше работали над этой проблемой и не решили ее или решили неправильно, считаются причастными к открытию. Они отсекли лишние ходы, ошибочные решения. И тому, кто открыл, не пришлось тратить на это время.
– Ну при чем тут это, Сандрик? – взвыла я. – Вы же совсем другую новеллу делали!
Он приобнял меня за плечи:
– Мила, вы нашли интонацию. Показали, как можно компоновать материал. Вы работали, положили много сил. Мне нравилось то, что вы написали. И не ваша вина, что так всё получилось. И вообще, я грузин. Я не смогу жить, если не поделюсь с вами. У нас так не принято.
Мы долго еще препирались. Наконец я сдалась, поняв, что если не возьму, то, правда, обижу его.
Вот такой человек Сандрик Светлов, один из лучших людей, которых я знала в жизни. К сожалению, он потом забросил режиссуру по неизвестным мне причинам. Может, новые времена не приняли его. Или он их.
А мы на эти деньги поехали с мужем в путешествие на Дальний Восток. Объехали на пароходе Курильские острова, Сахалин, Находку. Я немало поездила по свету, но это стало самым замечательным путешествием в моей жизни.
В нашей редакторской комнате вдоль одной стены тянулись полки, забитые папками со сценарными делами. Внизу у полок была такая приступочка, на которую приходящие обычно ставили свои портфели и дипломаты, как тогда называли маленькие прямоугольные чемоданчики для книг и рукописей.
Однажды в комнату набилось столько народу, что стульев не хватило, и кто-то из более молодых присел на эту приступочку. Мой стол находился у противоположной стены. В какой-то момент я подняла глаза и увидела, что полки медленно наклоняются вперед. Медленно-медленно, но неотвратимо. Я даже не вскрикнула, а как завороженная смотрела на это движение. Через несколько секунд посыпались папки. Некоторые раскрывались на лету. Другие падали на головы и колени сидящим. В первую минуту было даже страшно, а потом почему-то смешно.
Первым опомнился Хмелик. Бросился вперед и руками пытался подпереть падающие доски. Вася Аксенов пришел ему на помощь. Потом опомнились и остальные. Только Володя Амлинский совершенно потерял самообладание от страха. Потом выяснилось, что он на днях вернулся из Средней Азии, где попал в страшное Ташкентское землетрясение и навидался там такого, о чём забыть невозможно. А мы, редакторы, выскочили в коридор и начали хохотать – неостановимо и необъяснимо. Наверное, на нервной почве.
Полки, уже пустые, кое-как прислонили к стене. Потом рабочие их приколотили покрепче. Мы несколько дней разбирали завал и выбрасывали осколки посуды.
До сих пор у меня перед глазами стоит фигура тощего, как палка, Хмелика, который, как Атлант, держит на себе эту тяжесть.
Какое же это было счастливое и плодотворное время! И во многом благодаря Хмелику, веселому, талантливому, необычному человеку, который жил атмосферой творчества. Он был новатором. И именно поэтому не сгодился иным временам, пришедшим на смену оттепели, которым милы были серость, ординарность и вялое спокойствие. Сначала его довели до того, что он подал заявление об уходе из объединения. Потом постепенно стали вытеснять из драматургии и добили окончательно уже в начале перестройки, когда он воспрял, согласился на предложение стать главным редактором киностудии имени Горького и уверенно начал работу, которая оборвалась внезапно надуманным, сфабрикованным делом о недоплате партийных взносов. Его чуть не исключили из партии, и Хмелик снова вынужден был уйти, оставшись почти номинально руководителем созданного им киножурнала «Ералаш».
Всё это в конце концов сломило его. Пошли болезни, печали, уединение. Он перенес тяжелую сердечную операцию и исчез, осел в Красновидово под Москвой. Ничего, насколько знаю, не писал, ни в чем не принимал участия, ни с кем не общался, кроме соседей по даче.
Вероятно, он крепко обиделся на жизнь и на всех нас, потому что, умирая, просил, чтобы на похороны никого не звали и даже не пускали. Прорвался только решительный Валерий Кремнев. Он говорил мне потом, что это были одни из самых печальных похорон, какие он видел в жизни.
Я болела тогда и всё равно не могла бы поехать, но сразу сказала себе, что должна написать об Александре Григорьевиче, о Саше, как мы между собой его называли. Должна не из чувства долга и вины, а потому что нужно восстановить равновесие и справедливость. Смена эпох, его отход в тень и забвение не имеют права заслонить от нас тот непреложный факт, что это был один из самых блестящих людей, творивших время и создававших атмосферу эпохи. Когда-нибудь историки расставят всё по своим местам. Мы слишком субъективны и эмоциональны, наши дети и внуки – те, кто пришел за нами, – тоже, только с другим знаком. Где же истина? Она откроется потом. Наше дело – быть свидетелями, так сказать, ловцами фактов и выразителями правды в той части, в которой она для нас открыта.
В нашем объединении было снято много незаурядных фильмов: «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен» Элема Климова, «Мимо окон идут поезда» Эдуарда Гаврилова и Валерия Кремнева, «Без страха и упрёка» и «Гори, гори, моя звезда» Александра Митты и другие.
Но именно поэтому над «Юностью» стали собираться тучи.
Комитет по кинематографии не жаловал наше объединение. Мы почти всегда делали не совсем то или совсем не то, что они хотели. Кончилось крупным скандалом – теперь не припомню, по какому конкретному поводу. Хмелик подал заявление об уходе. Заявление охотно приняли. На какое-то время мы остались без главного редактора. Потом пришел Сергей Тарасов. Человек симпатичный, но руководитель, во всяком случае, для нашего объединения, никакой. На конфликты не шел, своей программы не имел. Впрочем, пробыл на посту недолго. Ушел в режиссуру. И мы опять зависли. Обсуждались какие-то кандидатуры, но ни одна не казалась нам интересной и «нашей».
И тут случилось неожиданное.
Я была в Доме творчества «Репино» на очередном семинаре. Внезапно туда приехал Юрий Федорович Солдатенко – бывший комсомольский работник, руководивший нашим объединением с момента создания. Приехал лично ко мне, как он заявил с порога. Я испугалась. И не зря. Он предложил мне занять пустующий пост главного редактора, сказав, что это единодушное решение всех штатных и внештатных членов коллегии и что всё уже согласовано с руководством студии и Комитета.
Я решительно отказалась. Я не хотела быть никаким начальником. Мне это не нравилось. Я была не уверена в себе. К тому же семья, дети, и еще я училась в аспирантуре ВГИКа – чтобы, получив ученую степень, не зависеть от единственного места работы. Надеялась писать. В общем, становиться руководителем было мне ни к чему.