перенять эту манеру, у нас бы ни фига не получилось.
Галя: Нет. Мы другие. Она – космос. А мы… Разные планеты.
Саша: Я не раз видела интервью детей или внуков известных, монументальных людей. И среди них много обиженных. «Он весь был там. Мы для него были просто тапки в доме». А бабушка была уникальна. Она, ухитряясь не раздавать поцелуи и объятья, обволакивала, как устрица песчинку. Вот она из нас жемчужины создала. Мы попали в ее пространство, втиснулись, щекотали и, вероятно, раздражали в чём-то, но она не пыталась от нас избавиться, как от помехи, а обволакивала своим теплом, умом, интеллектом и тем самым превращала в жемчужины – каждая разного размера и цвета. И все – её. Мне от неё досталась… Как это определить? Я себе обязательно ставлю задачи дня. И не успокоюсь, если не выполню. Пишу себе списки дел и не могу заснуть, если понимаю, что недоделала хотя бы один пункт. Хотя я ленивая просто до умопомрачения. Но эта требовательность к себе, которая переходит в требовательность к окружающим, – мне кажется, это от неё.
Галя: А между прочим, и я ленивая. Вовк, ты ленивый?
Володя: Да!
Алиса: Мы все ленивые.
Галя: И это на самом деле – мама. Потому что она мне всегда говорила: «Я страшно, патологически ленива. Именно поэтому ставлю себе задачу и не разрешаю себе ее не выполнить. Потому что если я не сделаю одно, на следующий день я не сделаю два, потом не сделаю три, а потом скажу „гори оно всё огнём“».
Саша: Вот я такая же.
Галя: А в Алиске я знаю, что есть от мамы. Повышенное желание найти справедливость. Вот это Алиса. И мама точно так же… всюду грудью: «Он тебя обидел? Он неправ. Я пойду разбираться!» Это Алиса.
АЛИСА (помолчав): Да.
Саша: А еще у меня от неё это желание всё облагородить, обуютить. Любимое ее выражение: «чтобы было уютно».
Галя: «Уютно», да.
Саша: И аккуратно. Вот это – бабушка. И порядок. Порядок должен быть даже там, где не видно. Если открыть шкаф – там должен быть полный порядок.
Галя: Я и в себе это чувствую. Вот ты едешь в поезде, ты поселился в купе. Первое, что ты делаешь, – на столик положить салфеточку.
Саша: Я очень это почувствовала, когда мы въехали в тот дом в Княжево. Темный, сырой, пустой внутри, абсолютно заброшенный, покосившийся, и бабушка села посреди этого дома на разваленный какой-то стул – совершенно кинематографическая картина! – там стоял большой шкаф платяной, а в нем была куча какого-то тряпья. Она достала что-то пестрое и начала на руках заметывать, зашивать краешек. Я говорю: «Ты чего?» – «Занавесочку делаю». – «Зачем?» – «Чтоб уютненько было». И первые дни она посвятила тому, чтобы на каждое окошко повесить из разных тканей сделанные занавески. А там была классическая пятистенка – здесь три окна, на кухне, и вот на каждое окошко она повесила занавеску. Это делалось первым пунктом программы. Пол скрипел, проваливался, не на все доски можно наступать, но – занавесочки. И это в меня вошло. Ты не свинья, ты человек, вокруг тебя должно быть аккуратно, уютно и красиво.
Галя: Это вообще было ее правило: женщина должна приносить с собой уют. Даже если ты на одну ночь тут.
Саша: А еще ее правило: как бы плохо себя ни чувствовала, ты, вставая, должна убрать кровать. Застелить постель. Плохо тебе, тошно, собираешься ты в ней валяться… неважно: ты встала и должна аккуратно застелить постель.
Галя: Ну, мне она это не привила.
Саша: А мне – да. Ты знаешь. Я каждый день застилаю.
Галя: Просто у нас с Сережей есть отдельная комната, где мы только спим. Если бы туда кто-то еще заходил, я бы, наверное, тоже застилала.
Володя: А я застилаю.
Галя: А он застилает! Вот молодец!
Саша: Когда я жила у бабушки и ранним утром уезжала на съемки, а возвращалась поздно ночью, чтобы поспать от силы два часа, я застилала эту постель каждое утро. Я могла не позавтракать, но застилала ее. У меня было ощущение, что стены расскажут, если я не застелю.
Галя: Вот ты спрашиваешь, какая она была мама, какая бабушка. А ведь это на самом деле не важно. Важно то, что получилось в результате. А в результате получилось, что мы все выросли людьми, очень любящими друг друга. Правда, Вов?
Володя: Ну, конечно.
Галя: И, в общем, по большом счету, мы хорошие ребята. Можно было бы к чему-то в прошлом придираться: она то не сделала, другое не сделала. Но зачем? Ведь по большому счету всё пришло к тому, что мы все очень счастливы.
Саша: Я помню, какая у меня возникла мысль в первые дни, когда бабушка умерла. Кто-то грустит, кто-то корит себя за то, что недодал ушедшему. А у меня возникла и не оставляет до сих пор мысль, что я недовзяла. Рядом со мной был настолько уникальный человек, у нее столькому можно было научиться, а я общалась к ней просто как внучка с бабушкой. Хотя с ее стороны не раз были попытки вывести наше общение на другой уровень. Но я… А теперь, когда я, видимо, доросла, меня мучает, что я о стольком не спросила, столького не узнала, столько не выслушала. Я как будто не задала ни одного вопроса. Всё, что я могла дать ей, я дала. В любой момент, когда я была нужна, я была рядом. Потому что на общении нельзя было настаивать. К сожалению. На своем присутствии в ее жизни. Звала – я сразу прибегала. Но я была всё время тем, в качестве кого она меня призывала в этот момент, и я каждый раз боялась сесть и сказать: я хочу тебя спросить… Потому что у меня было ощущение, что я буду задавать не те вопросы. Даже в своих вопросах я боялась показаться глупой. Рядом с ней было очень легко почувствовать себя глупым человеком.
Галя: И это невзирая на такой тренинг, как ваш отец.
Саша: И всё равно: ты рядом с ней недостаточно красноречив, у тебя жалкий словарный запас, ты задаешь не те вопросы, не про то и не так, не можешь оперировать какими-то датами, какими-то фактами. Мне всё казалось: если я задам вопрос, она задаст мне вопрос в ответ – и я не отвечу. И я не спрашивала. Я боялась. И теперь я так жалею. Я упустила возможность научиться тому, чему меня вряд ли кто-то еще научит. Но, может быть… она меня учит изнутри.
Галя: Я тоже жалею, что о многом не спросила. Но это многое связано скорее с историей семьи. Есть такие моменты в истории наших предков, которые нам с Вовкой неизвестны или непонятны. Не узнали, не спросили вовремя. А потом, когда я уже начала спрашивать, мама говорит: «А я не помню».
Саша: А есть свойства, которые она очень хотела в нас вложить, но так и не смогла. Например, уважение к вещам. К мелочам. К семейным реликвиям. Она придавала этому большое значение и могла пользоваться какой-нибудь вещью, только если она в пух и прах не рассыпается, и всегда нас осуждала: «А зачем вы купили новое, у вас же есть хорошее?» – «Ну, мы хотим новое, красивое». – «Но у вас же это есть». И вот этого она не смогла в нас вбить.
Галя: Хотя уже после того, как она ушла, у нас вдруг начались сюсюканья над какими-то вещами: ах, вот это я помню из детства… Вот Вовка не даст соврать.
Саша: Но эти вещи – они у неё хранились. Мы их все сейчас понемножку разобрали – и как будто бы через нас она продолжает их ценить и любить. В нас не было это вложено. Но мы приняли это как эстафету.
Алиса: Мы ценим вещи, которые она ценила.
Саша: Да. Мы уважаем ее отношение к этим вещам и не можем предать – предать не столько вещи, сколько ее отношение к этим вещам.
Галя: Это именно эстафета. Правда.
Саша: И мы будем дальше хранить, не потому, что мы испытываем к ним какое-то невероятное уважение, а потому, что была она и она эти вещи уважала.
Галя: Вот, наверное, поэтому у меня сейчас и началось: ой, надо будет туда сходить, к этому сходить, ах, боже мой, на мне все эти могилы теперь и все эти кладбища.
Саша: Потому что это надо не тебе, а это надо было ей.
Галя: Да.
Саша: И вот это уважение мы, да, переняли. Потому что это делалось настолько ответственно с ее стороны, настолько четко, обязательно, что невозможно допустить, что может быть как-то иначе. Что можно предать этот порядок. Может, и она это переняла в своё время от старших, но мне казалось, ее установки по отношению к жизни, к себе, к нам – уникальны. Они ею рождены, ею прожиты, и мы уже воспринимали это как ее порядок.
Галя: Мы с Вовкой помним какие-то вещи, которые были завязаны на бабушке, на Эмме. И что-то мама от них переняла, приняла эту эстафету.
Саша: Но вот послушать наших других бабушку с дедушкой – вот они перениматели были. А она тянула какое-то своё.
Галя: Никогда не уточнялось, от кого это шло. Неважно, какими путями пришло. Просто было понятие: надо. Это надо сделать.
Владимир Громов
Кинодраматург, редактор, преподаватель кинодраматургии, автор сценариев фильмов «Городской пейзаж», «ВМаяковский», телесериала «Версия».
Внук Л. В. Голубкиной.
Рассказать о бабушке… Что я помню… Почему-то вспоминается, как мы долго ловим машину на Плющихе и ни одна не останавливается. Бабушка нервничает. В конце концов, мы пешком доходим до Садового кольца, и там удается найти какое-то такси. Куда мы поехали, сказать не могу, ведь мне тогда было лет шесть-семь. Или рассказать о том, как мы играли в бабушкиной комнате в китайских фарфоровых человечков? Да, у неё всегда на полке среди разных сувениров, привезенных из заграничных командировок, стояли девять фарфоровых старичков в национальных китайских костюмах. Все разные, все необычные. Иногда, когда у бабушки было время, она приглашала меня к себе. Аккуратно ставила старичков на стол и принималась рассказывать какие-то истории, которые происходили с ними. Главного старичка звали Ду Фу, и он постоянно втравлял всю свою компанию в какие-то приключения. Мне всегда было безумно интересно, и я просил о новой сказке со старичками каждый раз, когда видел, что бабушка не занята. Самому брать фарфоровые фигурки строго воспрещалось, но как-то я нарушил запрет и отколол от одного из старичков большой кусок. Бабушка ужасно расстроилась и больше со мной в них не играла. Так они и стоят у неё в шкафу в аэропортовской квартире. Кажется, я лет тридцать их не трогал. Что еще вспомнить… Лето. Я живу с бабушкой на даче у одной из ее подруг. Бабушка меня постоянно воспитывает, говорит, что «посади свинью за стол, а она ноги на стол». Мне эта поговорка кажется безумно смешной, и однажды, ожидая, когда бабушка придет к обеду, я и впрямь закидываю ноги на стол. Мне кажется, она поймет мою шутку и будет веселиться вместе со мной. Бабушки долго нет, становится уже скучно, наконец, она появляется и страшно на меня злится. «Это что такое?! Как так можно?!» – кричит она суровым голосом. Кричала она всегда не сильно, но очень неприятно. Я тогда ужасно расстроился, так расстроился, что до сих пор это помню.