– Они на побережье, – пояснил мужчина. – В летней усадьбе.
– Они сами не могли меня встретить?
– Это небезопасно.
Арктур вздохнул. Ему не стоило удивляться, но он лелеял слабую надежду, что родители смогут побеспокоиться и приехать, чтобы возвратить блудного сына в лоно семьи.
Он увидел, что Фелд оценивает его проницательным взглядом.
– Что?
– Ты изменился, – отметил начальник службы безопасности семьи Менгск. – Что-то в тебе не так, как было раньше.
– Что ты имеешь в виду?
– Пока не определил, что конкретно, но ты выглядишь лучше, это точно.
– Я рад, что ты так думаешь.
Фелд отнесся к сарказму Арктура спокойно:
– Хорошо… Тогда пройдем в машину.
Из окна спальни Ангус наблюдал за серебристой машиной, которая двигалась по дороге в сторону виллы, и тяжелое чувство сдавило его грудь. Прошло два года с тех пор, как он видел сына в последний раз, но эмоции того дня, когда заплаканная Кэтрин рассказала, что Арктур ушел в армию Конфедерации, кипели в нем как никогда сильно. Ангус изо всех сил старался держать себя в руках, когда вспоминал слезы Дороти, зная, что Кэтрин возлагает большие надежды на сегодняшнее примирение семьи. А счастье Кэтрин для Ангуса было важнее всего в мире. Он надеялся, что сможет провести этот вечер, не ругаясь с заблудшим сыном.
– Ты готов? – спросила Кэтрин, войдя в спальню. – Он почти приехал.
Ангус повернулся и улыбнулся супруге.
– Не знаю готов ли я, но в любом случае идем.
– Пожалуйста, Ангус, – взмолилась Кэтрин. – Ты обещал!
– Я знаю, – сказал он, протягивая супруге ладонь. Она прошла через комнату и взяла его за руки. – Но я не могу забыть, какую боль он причинил тебе. Какую боль он причинил всем нам.
– Ты должен. Арктур – твой сын.
– Но вступление в армию… – хмыкнул Ангус, качая головой. – Из всех способов, какие он мог выбрать, чтобы меня разочаровать…
– Прекрати, – сказала Кэтрин тоном, предупреждающим Ангуса, что тот ходит по краю пропасти. – Он наш сын, и мы будем приветливы с ним, несмотря ни на что. Ты понял меня?
– Конечно, дорогая, но этот парень выводит меня из себя.
Кэтрин улыбнулась.
– Никто не может ранить нас сильнее, чем люди, которых мы любим.
– Особенно семья, – подчеркнул Ангус.
– Особенно семья, – согласилась Кэтрин. – Они не расстраивали бы нас так, если б мы не любили их.
– Согласен, – сказал Ангус. – Где Дороти?
– В своей комнате.
– Она спустится?
– Пока нет, – расстроенно сказала Кэтрин. – Она закрылась в комнате вместе с Понтием и сказала, что не хочет видеть Арктура.
– Я не понимаю, почему она может избежать всего этого, а я нет, – проворчал Ангус.
– Ты серьезно дуешься из-за того, что тебе надо что-то делать, а шестилетней девочке – нет?
– Нет, конечно, но…
– Тебе должно быть стыдно, Ангус Менгск, – сказала Кэтрин. – А сейчас пошли. Пора спускаться.
– Хорошо, – сказал Ангус, глубоко вздыхая и поправляя жилет. – Как я выгляжу?
– Как отец, – улыбнулась Кэтрин.
Машина въехала во двор поместья и остановилась. Арктур вылез как раз в тот момент, когда мать и отец появились на верхних ступенях парадного крыльца. Отец в строгом, без единого пятнышка, ладно скроенном костюме пепельно-серого оттенка с эмблемой в форме волчьей головы на груди, мать в фиолетово-синем элегантном платье.
В воздухе стояла свежесть, пахло соленой водой. Со стороны океана тянуло приятным холодком. Арктур заметил пятерых вооруженных охранников, стоящих в тенях внутреннего двора. Широко развернув плечи, молодой человек остановился перед родителями. Всматриваясь в лица родных, Арктур попытался прочесть их чувства. Мать тепло улыбнулась ему, и, как Арктуру показалось, даже в строгих чертах отца проскользнул слабый намек на приветствие.
Эктон Фелд прошел мимо него, неся сумку. Молодой человек последовал за ним.
Как только Арктур поднялся на первые ступени, Кэтрин спустилась и обняла его. Отринув все мысли о сдержанности, она заплакала, и слезы покатились по ее щекам.
– Арктур, дорогой… – сквозь слезы воскликнула она. – Так хорошо, что ты дома! Мы так сильно по тебе скучали!
Он ответил на объятья матери, испытывая всепрощающее чувство возвращения. Арктур не стал противиться ему, и накопившаяся за годы горечь начала исчезать под наплывом искренней и чистой материнской любви.
Когда Кэтрин, наконец, отпустила его, Арктур встретился лицом к лицу с отцом.
Момент затянулся, и предшествующая теплота растаяла как далекое воспоминание. Наконец Ангус протянул сыну руку.
– Рад тебя видеть, сын, – сказал он.
Арктур через силу улыбнулся:
– И я тебя, отец.
Несмотря на сухое рукопожатие, Арктур почувствовал, что отец на самом деле рад видеть его.
– Ты изменился, – отметил Ангус.
– То же самое сказал мне Фелд, – ответил Арктур. – Хотя не смог сказать, как.
– Твои глаза. Ты стал старше. Ты прошел через вещи, которые заставили тебя повзрослеть.
– Это хорошо?
– Пока не знаю, – сказал отец, отпуская его руку.
Арктур увидел, как сузились глаза матери.
– А где Дороти? – обратился он к ней.
– Она наверху, – ответила Кэтрин. – Спит. Не стоит ее сейчас будить.
Арктур уловил колебание в ее голосе.
– Перестань, мама. Где она на самом деле? – спросил он.
– Она наверху, – повторила Кэтрин. – Она просто… Все еще злится на тебя.
– Спустя два года?
– Люди могут таить обиду гораздо дольше, – сказал Ангус.
Арктур кивнул.
– Я понимаю. Она в своей комнате?
– Да, – сказала Кэтрин, – но, может быть, ты позволишь ей спуститься, когда она сама сочтет нужным, дорогой?
– Я другого мнения, – возразил Арктур. – Есть одна вещь, какую я накрепко усвоил. Проблемы, как правило, нужно встречать лицом к лицу.
– Армия научила тебя этому? – спросил Ангус.
– Нет, этому я научился у тебя, – сказал Арктур, оставляя родителей и входя в дом.
Главный зал встретил юношу в точности таким, каким он запомнил его: пол с шахматной плиткой, темные панели, портреты в золотых рамах. Работы матери все так же стояли на мраморных тумбах. Как только Арктур пересек порог, на него нахлынули сотни воспоминаний детства.
Он остановился в теплом коридоре, ощущая, как запахи родного дома штурмуют его чувства: запах втертого в деревянный пол воска, аромат готовящегося ужина, запах полированного столового серебра. Арктур слышал, как копошится на кухне прислуга, скрипы и стоны согретого солнцем старого дома, и жужжание генератора где-то глубоко в подвале.
Дом говорил с ним на языке чувств, комбинацией тысяч различных картин, звуков и запахов, которые смешивались в одно простое чувство.
Он – дома.
Какой солдат не грезит о доме? Грезит абсолютно любой. Даже тот, у кого на гражданке нет ничего такого, чтобы с нетерпением ожидать конца службы. Дом – это идеализированный образ для большинства военных, и Арктур, находясь в доме, где проводил в детстве каждое лето, осознал, что это не фантазия.
Арктур пошел наверх по ступенькам, избегая тех, что скрипели (как он делал это, будучи ребенком), и направился к комнате Дороти. Он улыбнулся, когда увидел, что на ее двери до сих пор красуются разноцветные записки.
Арктур постучал в дверь: три медленных стука, затем три быстрых – секретный код, который они использовали, с тех пор как Дороти научилась ходить.
– Уходи! – послышался голос из-за двери.
– Малютка Дот, это же я, Арктур!
– Я знаю.
Сообразив, что таким способом в комнату не попасть, Арктур просто толкнул дверь и зашел внутрь. Комната Дороти изменилась с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Игрушек в комнате не убавилось, но теперь среди них был порядок, в соответствии с иерархией Дороти.
Сестра лежала на середине кровати, заключив в объятия Понтия. Старый пони выглядел довольно изношенным, но девочка не переживала по этому поводу и что есть силы стискивала игрушку руками.
– Здравствуй, Малютка Дот, – сказал Арктур. – Я вернулся домой.
– Меня больше никто так не зовет, – фыркнула Дороти. – Я уже не малютка.
Арктур пересек комнату и остановился рядом с кроватью. Дороти на самом деле выросла с тех пор, как он ее видел. Она превратилась в прекрасную маленькую девочку с характерными высокими скулами мамы и грозными бровями отца.
Даже лежа на кровати в нарядном платье и с заплетенными в косички волосами, Дороти всем своим видом демонстрировала, что она тоже Менгск.
– Хорошо. И как же теперь тебя все называют? – улыбнулся Арктур.
– Дороти, глупый, – сказала сестра таким тоном, словно это самая очевидная вещь во всем мире. Арктуру пришлось признать, что так оно и есть. – Как же еще меня называть?
– Прости, я как-то не подумал об этом, – сказал он, присаживаясь на край кровати.
– Я не хочу разговаривать с тобой, – буркнула Дороти, поворачиваясь к Арктуру спиной.
– Ну, это очень плохо, – сказал Арктур. – Тогда подарок, который я собирался тебе подарить, придется оставить себе. Скорее всего, я отдам его какому-нибудь бедному ребенку.
– Мне все равно, – отрезала Дороти. – Мне не нужен твой подарок.
– Очень жаль… Это действительно хороший подарок.
– Я же сказала, мне все равно, – ответила девочка, и Арктур увидел, что он не завоюет ее расположения, взывая к детской жадности. Как всегда, ему снова придется надавить на чувства.
– Я писал тебе каждый день, но ты не отвечала, – сказал он. – Я скучал по тебе. По-настоящему скучал по тебе, маленькая сестренка.
– Тогда зачем ты меня бросил? – заплакав, она перевернулась и запустила в него Понтием. Плюшевый пони отскочил на пол, и Арктур наклонился за ним. Дороти привстала на колени и начала бить его в грудь крошечными кулаками.
– Ты ушел и бросил меня! Ты даже не попрощался со мной! – зарыдала она.
Арктур позволил сестре выпустить гнев без всякого сопротивления, и когда она перестала, обнял ее и крепко прижал к себе.