ующие известия о поражении келморийцев.
Колонны морпехов и сотни надраенных до блеска осадных танков мельтешили на экране; чрезмерно рефлексирующий диктор рассказывал о трусливой капитуляции всех вражеских сил, подавая новость так, словно военная машина Конфедерации победила самый кровавый режим, какой можно вообразить, а не свободный союз пиратов и шахтеров.
Не по этому ли поводу вызвали Айлина Пастера?
Вскоре Арктуру надоел этот фарс. Чувствуя легкое отвращение к склонности UNN расхваливать победы своих кормильцев, Менгск отключил питание. Вернувшись в дом Пастера, он решил выпить бренди, который согревал его не хуже, чем потрескивающий в камине огонь.
Арктур наслаждался редким моментом одиночества и вдруг услышал, как за его спиной в комнату вошла Юлиана. Он почувствовал неуверенность в ее шагах и понял, что сейчас опять начнутся претензии к его методам воспитания.
– Что на этот раз, Юлиана? – спросил Арктур, не оборачиваясь.
– Твой сын опять в слезах, – ответила она.
– Меня должно это удивлять?
– Почему тебе нравится это? – Юлиана обошла кресло и встала перед Арктуром.
– Нравится что?
– Почему ты так строг с Валерианом? – спросила Юлиана, не обращая внимания на вопрос. Ее лицо превратилось в маску и пылало гневом. – Разве ты не видишь, что он обожает тебя? При всем при том, что ты унижаешь его каждый раз, когда видишь! Он только-только познакомился с отцом! А ты только и делаешь, что талдычишь ему, что он ни на что не способен!
– Это потому, что он плох во всем! – разозлившись, Арктур отодвинул от себя бренди. – Он не то, что стрелять, даже удержать оружие не может. Книги, которые ты ему навязываешь, превращают его в божьего одуванчика, который пытается обрести вселенскую гармонию. Он худой, как скелет! На костях ни грамма мускулов, и он устает даже от легкой гимнастики. Если я строг к нему, то лишь потому, что пытаюсь наверстать упущенное! И это все из-за твоего потворства!
– Мы его любим, Арктур, – сказала Юлиана. – Мы не заставляем его делать то, что, по нашему мнению, он должен делать. Я думала, что уж кто-кто, но ты будешь уважать подобный подход. Наш сын волен выбирать, что изучать и чем увлекаться.
Арктур покачал головой.
– Это просто какой-то кучерявый бред. Хочешь оставить его неподготовленным к жизни за пределами уютного пузыря, в котором, благодаря тебе, он сейчас живет? Ты воспитываешь женоподобного книголюба и слабака, Юлиана. Галактика – жестокое, мерзкое место. Если ты продолжишь воспитывать его в таком духе, он не выживет, когда столкнется с реальностью один на один. Ты понимаешь это?
– Я все прекрасно понимаю, – отрезала Юлиана. – Ты хочешь вырастить из него точную копию себя!
– А разве это плохо? – возразил Арктур, вскакивая на ноги. – По крайней мере, я чего-то добился! Я вышел в галактику, набрался реального опыта и создал свою судьбу собственными руками! Сможет ли мальчик когда-нибудь управлять собственной судьбой? Он Менгск, а для большого корабля – большое плавание! Но ему никогда не достичь подобных высот!
– Вне зависимости от того, как он распорядится своей жизнью, это его выбор, – сказала Юлиана. – Мы не можем решать за него.
– Сущий вздор, – махнул рукой Арктур. – Детям нужна дисциплина, а ты явно не в состоянии обеспечить ее. Он слишком мал, чтобы понять, верный ли путь выбрал. Поэтому мы обязаны направить его в нужное русло.
Юлиана сжала пальцы в кулаки, и Арктур отметил, что она, вопреки его предположениям, вовсе не утратила внутренней силы.
– Хотелось бы мне, чтобы ты услышал эти свои слова. Тот ты, которым ты был раньше. Юный ты.
– О чем это ты?
– Всем тем, что ты отвергал, когда был юнцом, вот чем ты стал. Ты стал как твой отец.
– Не говори глупостей, Юлиана. Я не похож на отца, – отчеканил Арктур.
Юлиана горько рассмеялась.
– Столь образованный человек, как ты, не может быть настолько слепым. Я выслушивала все, что ты рассказывал мне все эти годы. О грандиозных планах, об амбициях и величии. И я верила тебе. Думаю, где-то в глубине души я до сих пор верю, что ты совершишь великие поступки, но уже не в одиночку. У тебя есть сын, и он нуждается в отце.
– Я и делаю то, что требуется от отца, Юлиана. Я даю ему шанс воспользоваться моим опытом, чтобы стать настоящим мужчиной.
– Ему всего лишь семь! Он еще ребенок, – с мольбой в голосе произнесла Юлиана. – Разве ему нельзя чуть-чуть подрасти?
Арктур уже собрался поставить уничтожающую точку в диалоге, как открылась дверь, и в комнату вошел один из слуг Пастера. В ту же секунду Арктур почувствовал всю безотлагательность его появления.
– Ну что такое? – гневно спросила Юлиана, обернувшись.
– Информация для мистера Менгска, – ответил слуга.
– Письмо? – спросил Арктур. – И ради него вы побеспокоили нас? Я прочитаю его позже.
– Нет сэр, – уточнил человек. – Это не письмо. Это прямой канал с Корхалом.
Арктур нахмурился. Общение в реальном времени между планетами стоило невероятно дорого и было возможно лишь для тех, кто имел доступ к самому мощному и современному оборудованию.
– С Корхалом? – переспросил он. – Это моя мать?
– Нет, сэр. Это мистер Фелд, – ответил вошедший. – И я боюсь, что у него для вас плохие новости.
Арктур баюкал на коленях бутылку бренди. Он знал, что осушить ее до дна будет неправильно, но «правильное» и «неправильное» его более не заботило. Его слезы давно высохли, но горе, ни на секунду не утихая, разрывало сердце холодными стальными когтями. Слова, произнесенные Фелдом, эхом повторялись в голове Менгска: «Они мертвы… их всех…»
Слова отпечатались в памяти так крепко, что ничто и никогда не сотрет их оттуда. Это просто невозможно.
Никто не мог проникнуть через барьеры службы безопасности.
Никто не мог одолеть разнообразные системы, которые защищали их от зла.
Это было невозможно.
«Они убили их. Боже, Арктур… Мне так жаль…»
Он понял, что что-то не так, с того самого мига, как увидел лицо Эктона Фелда. Зернистое изображение на видеопанели то «залипало», то искажалось рябью помех – качество сигнала было ужасным из-за межзвездного расстояния, включая множество реле, ускорителей и несущих трактов.
Такой сеанс связи равнозначен телефонному звонку посреди ночи, выдергивающему из сна глубоким гложущим страхом, что поднимается откуда-то изнутри. Никто не звонит ночью с хорошими новостями; никто не станет связываться с проблемной и дорогостоящей связью в режиме реального времени, если у него хорошие новости.
– Что такое, Фелд? – сказал Арктур, сидя напротив аппаратуры видеосистемы, через которую он отправлял на Корхал новость о рождении Валериана.
– Мне так жаль, Арктур. Мне так жаль… – повторял Фелд, и по его щекам текли слезы.
– Жаль? Чего? Послушай, Фелд, выкладывай. Что случилось? – задал вопросы Арктур, и в его животе прочно обосновался тяжелый леденящий страх.
– Они мертвы… все… – Мужчина зарыдал.
– Кто? – надавил Арктур, когда Фелд замолчал.
– Все они… – всхлипнул Фелд, с трудом подбирая слова. – Ангус… Твоя мать. Даже… даже Дороти.
Внутри Арктура словно образовалась огромная черная пустота. Его пробил озноб, руки задрожали. Во рту пересохло, мыслительные процессы оборвались. Разум отказывался принимать реальность того, о чем рассказал Фелд.
– Нет, – сказал Арктур наконец. – Нет, ты ошибаешься. Этого не может быть. Ты ошибаешься. Ты должен ошибаться, Фелд! Они не могут быть мертвы! Нет, я не допущу этого!
– Мне так жаль, Арктур. Я не знаю, как это случилось. Все было в порядке… Все системы безопасности функционировали. И функционируют до сих пор… Я просто не понимаю.
Арктур ощутил, как отнялись руки и ноги, словно он их лишился. Нарастающий звук, похожий на удары морской волны об утесы под летней виллой, зазвучал в его голове. Губы Фелда на экране двигались, но Арктур не слышал слов. Он прижал руки к вискам, и слезы скорби, ярости и всеобъемлющей, ужасающей потери потекли по его лицу.
Словно приняв эмоциональное рвотное, вместе со слезами он изливал свое человеколюбие, пока все, даже самые крошечные теплые чувства, какие он когда-либо испытывал к семье, способность к состраданию и все барьеры самоограничений не смыло потоком жгучих слез.
Он осознал абсолютный, невообразимый масштаб случившегося. Это было слишком. Никто не сможет пережить такую потерю, такую травму и остаться невредимым. Сила скорби разорвала его на части, словно ураган, разбивая цепи самообладания, чести и милосердия, унося с собой все мысли, кроме одного сияющего маяка, который предлагал луч надежды, тонкую спасительную соломинку, за которую он мог уцепиться.
Месть.
Те, кто заставил его так страдать, умрут. Все до единого.
Арктур знал, что такие убийства – это работа Конфедерации.
Лишь у нее есть агенты, обладающие навыками и дерзостью вершить нечто столь гнусное.
Лишь конфедератам хватает безрассудства считать, что они могут так просто уйти.
Что ж, Арктур Менгск готов избавить Конфедерацию от подобных иллюзий.
Как там говорил отец? Если у тебя есть лишь молоток, то все остальное становится похожим на гвозди…
Кристальная ясность мыслей помутнела от тяжести горя. Арктур набрал в грудь как можно больше воздуха, чувствуя, как вместе с ним душа наполняется праведным гневом. Слезы высохли, плечи расправились.
– Расскажи мне, что произошло, – сказал Арктур ледяным голосом, вновь обретя самоконтроль.
– Я… Они мертвы. Разве этого недостаточно? – сказал Фелд. – Тебе необходимо вернуться на Корхал.
– О, я вернусь, и довольно скоро, – пообещал Арктур. – Но расскажи мне, что произошло.
Увидев немую мольбу в глазах Арктура, Фелд кивнул и вытер слезы рукой. Этот жест произвел на Арктура впечатление. Что бы ни говорили об Эктоне Фелде, он все равно оставался профессионалом.
– Я пришел утром с ежедневной сводкой безопасности, как делаю всегда, – сказал Фелд, отгораживаясь от скорби стеной безупречной дисциплины. – Прошел биометрический контроль, потом воспользовался карточкой доступа и пошел дальше в пентхаус. Обычно Ангус ждал меня там… но не этим утром, что мгновенно вызвало у меня подозрения. Кэтрин… то есть твоя мать, в это время обычно пьет кофе, но я не ощутил аромата. Как правило, это первое, что я отмечаю, понимаешь? Аромат свежего кофе. Но не этим утром. Я понял, что что-то случилось, и ворвался в апартаменты.