Отец лежал напротив – ошеломленный, но невредимый.
– Что за черт? – задыхаясь, спросил Валериан, видя снаружи только почерневшие стены и тотальную разруху.
Арктур засмеялся.
– Я же говорил… – произнес он и замолчал, не закончив фразы.
Валериан посмотрел вверх.
Заслоняя падающий в шахту свет, огромный стальной монстр вопреки всем законам гравитации проплывал над разбитой шахтой посадочной платформы.
В поле зрения Валериана появились чудовищные двигатели корабля, окруженные маревом раскаленного воздуха. Юноша закрыл уши, пытаясь снизить уровень шума от зубодробительного гула. С обеих сторон нишу стыковочного шлюза украшала эмблема держащей кнут красной руки на черном фоне. У Валериана ушло несколько секунд, прежде чем он сообразил, что смотрит на днище линейного крейсера Доминиона.
Голос с тяжелым акцентом и невнятным протяжным произношением проревел из внешнего громкоговорителя.
– Кто тут заказывал героическое спасение? – поинтересовался генерал Эдмунд Дюк.
После сражения оказалось невозможным найти хоть какие-то улики, указывающие на то, как смертникам Конфедерации удалось заполучить подробную информацию о визите императора на Умоджу. Также никто не смог пролить свет на личности нападавших или на принадлежность их к ОЗД, о котором говорила Ангелина Эмилиан перед смертью… Впрочем, ответ на эту загадку будет найден довольно скоро – и достаточно кровавый.
Арктур пообещал Айлину Пастеру, что проведет полное и тщательное расследование инцидента. Несмотря на то, что никаких прямых обвинений не выдвигалось, все понимали, что император подозревает умоджанцев в соучастии нападению.
Суда Доминиона все прибывали и прибывали на помощь к императору. Протекторат отправил на перехват флагманские боевые корабли с целью убедить Менгска-старшего в том, что в его же интересах как можно скорее отозвать флот из системы Умоджи.
Тем временем, выжившие собрались посреди руин обеденного зала особняка – контуженные, окровавленные, но счастливые, что остались живы. Когда Валериан увидел мать, то бросил винтовку и кинулся обнимать ее. Юлиана заплакала от радости, увидев его живым.
– Я думала, ты умер! – сквозь слезы воскликнула она.
– Я – Менгск, – сказал Валериан. – Нас нелегко убить.
Эпилог
«Но сначала мы должны ее похоронить…»
Валериан сидел в кожаном кресле у камина с догорающими углями, покачивая в стакане очередную порцию золотистого портвейна. Отец же налил себе густого янтарного бренди – хотя обычно он предпочитал другой алкоголь, но в доме Айлина Пастера всегда пил бренди и сейчас не считал нужным что-то менять.
Заупокойная служба по Юлиане Пастер была недолгой, но величественной. На ней присутствовало большинство членов Правящего Совета Умоджи и несколько ближайших советников императора. Айлин Пастер прочел панегирик дочери, и никто не удивился, когда он не предложил Арктуру что-либо сказать.
Валериан планировал произнести несколько слов, но, когда настал момент, не смог пошевелиться. Тяжесть горя пригвоздила его к месту.
Смерть матери оказалась самым болезненным испытанием, какое когда-либо переживал наследник императора.
Со дня нападения на особняк прошло полтора года. Юлиана испустила последний вздох всего за месяц до двадцать первого дня рождения Валериана. Смерть ее не была легкой: весь последний год мать провела прикованной к постели, лишь изредка обретая ясность сознания.
Валериан провел эти месяцы рядом с ней. Держал ее за руку, прикладывал ко лбу компрессы, читал отрывки из «Поэм о сумерках звезд». Часто Юлиана забывала, кто он такой, либо думала, что он ее давно утерянная любовь – Арктур, ее великолепный принц в сияющих доспехах.
Тяжело было слышать, как она зовет человека, которого больше не существовало, если он вообще когда-либо был.
Ее последнее утро было восхитительным: сияющий бронзовый диск солнца в небе, дующий с реки свежий ветер, приносящий ароматы отдаленных провинций и манящий в неизведанные миры.
Валериан раздернул шторы и произнес:
– На улице сегодня чудесно.
– Тебе следует пойти и прогуляться, – ответила Юлиана. – Ты так давно не выходил на улицу.
– Может быть, – согласился Валериан. – Позже.
Мать кивнула и приподнялась на постели.
Болезнь лишила Юлиану почти всей былой красоты, но медный свет только что взошедшего солнца погрузил ее в перламутровое сияние, искупаться в котором многие здоровые люди, не говоря уж о больных раком, могли только мечтать.
– Ты сегодня прелестно выглядишь, – сказал Валериан матери.
Она улыбнулась и произнесла:
– Посиди со мной.
Валериан сел на стул рядом с кроватью, но она покачала головой.
– Нет, присядь на кровать.
Он сделал, как было велено, и мать обняла его, прижимая к себе. Так же, как она делала это много раз, когда Валериан был маленьким мальчиком. Юлиана погладила его золотистые волосы и поцеловала в лоб.
– Мой дорогой мальчик, – сказала она. – Ты воплощение всего, о чем я мечтала. Помнишь тот день на берегу реки, перед нападением на дом дедушки?
– Да, я помню. А что?
– Ты помнишь, что я сказала тебе тогда?
– Помню, – сказал он, опасаясь русла, в которое может свернуть разговор.
– Милый, ты так много для меня сделал, однако пришло время заняться собственной жизнью. Ты больше не можешь быть привязан ко мне.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что пришло время стать хозяином своей судьбы, Вал, – с настойчивостью в голосе произнесла Юлиана. Валериан в буквальном смысле слышал, как сердце матери трепещет, словно птица, пойманная в клетку. – Ты так старался улучшить мое состояние и боролся с тем, с чем бороться бесполезно. Но пришло время отпустить меня.
– Нет, – сказал Валериан, крепче прижимая к себе мать. На его глазах выступили слезы.
– Ты должен, – произнесла Юлиана. – Принятие – единственный способ победить смерть, мой дорогой мальчик. Я смирилась с этим, теперь и ты должен. Скажи, что ты понимаешь меня…
Валериан закрыл глаза, неспособный произнести ни слова. Он знал, что мама права. Он так долго боролся с неизбежным, что забыл – предотвратить неизбежное он не может, как бы ни старался. Мама умирала, и часть его умрет с нею. Но пока он живет, частичка ее будет жить в нем.
Ее наследие. Доброта и сострадание матери всегда были чертой характера Валериана, а ее жизнь, красота и энергичность – частью его души. Но он также унаследовал и отцовские особенности – беспощадность и стремление к победе любой ценой. Родительские качества смешались в Валериане, делая его тем, кто он есть. И только сейчас Валериан понял, что это значит.
Он не копия отца или матери. Он – Валериан Менгск, со своими достоинствами и недостатками. Например такими, как унаследованное положение. То, что он унаследовал и узнал от родителей, всегда будет направлять его шаги, но окончательный выбор, куда ему идти по жизни, остается за ним.
– Я понимаю, – сказал молодой человек, зная, что мама почувствовала правдивость его слов.
– Я знаю, мой дорогой. Я так горжусь тобой.
– Я люблю тебя, – добавил он. По его лицу текли слезы.
– Я тоже люблю тебя, Валериан, – в ответ произнесла она.
Такими были ее последние слова. После чего сердце Юлианы Пастер остановилось. В это великолепное утро на Умодже Валериан ощущал материнские объятия в последний раз.
Сложив руки матери на ее колени, Валериан застыл. Он взирал на умиротворенный лик Юлианы и улыбался в ответ. Смерть стерла с ее лица заботу, беспокойство и боль. Она ушла в мире, и она была красива.
Отец приехал на Умоджу неделю спустя. Пока на похороны прибывали близкие родственники и другие скорбящие, они пристально следили друг за другом, подобно волкам в стае, оценивая сильные стороны противника. Теперь, когда погребение завершилось, и гости потягивали дорогое вино и поглощали канапе, отец с сыном удалились в кабинет Валериана.
– Твой дед замечательно все сказал, – произнес Арктур, наливая себе бокал бренди и усаживаясь напротив Валериана. – Надгробная речь вышла очень трогательной.
– Да, но ты ожидал такой результат, – сказал Валериан холодным и пустым голосом. – Учитывая его политическое прошлое.
– Полагаю, что так, – согласился Арктур.
– Итак, – начал Валериан, когда отец замолчал, – ты собирался рассказать мне о Корхале. О твоем отце. И моей матери.
– Да, – произнес Арктур, в задумчивости поигрывая бренди в бокале. – Ты удобно устроился?
Следующие несколько часов Арктур рассказывал Валериану о своем детстве на Корхале, службе в Корпусе морской пехоты Конфедерации и о том, что произошло между ним и Юлианой. Валериана удивила искренность отца, но вскоре он понял, что Арктуру Менгску нет нужды о чем-то врать.
Большую часть времени говорил отец, но когда рассказ зашел о настоящем, Валериан разбавил монолог, дополняя историю отца собственными воспоминаниями. По окончании экскурса в прошлое комната погрузилась в тишину.
Такая тишина не вызывала дискомфорта. Просто дистанция между двумя мужчинами, которые еще не решили, что сказать друг другу.
Валериан заговорил первым:
– Я не стану таким, как ты.
– Я и не прошу тебя становиться таким, как я, – сказал Менгск-старший, делая большой глоток бренди. – Никогда не хотел этого. Я лишь хочу, чтобы ты стал кем-то, кем я мог бы гордиться.
– Ну и? Ты гордишься мною?
Арктур на мгновение задумался, прежде чем ответить.
– Да, я горжусь тобой. Ты умен и храбр – два качества, благодаря которым ты многого добьешься в нашей галактике. У тебя также есть нечто большее, Валериан. В тебе есть величие, как и во мне. Все, о чем мы говорили сегодня, лишь подтверждает мою веру в то, что мы, Менгски, созданы для деяний более великих, чем серая масса вообще может представить.
– Я хозяин своей судьбы, отец. И я не буду коротать жизнь в твоей тени, – сказал Валериан.
Отец усмехнулся: