Долг! Если бы я разделял Ваше представление о долге, я бы никогда не пошел в среднюю школу, в университет, никогда — я бы так и остался чернорабочим.
С детства мое тело и душа привыкли к лишениям, к голоду — так неужели они не обойдутся без некоторых излишеств на этом этапе игры?
Да, я ушел из дому, но и тогда разве я убежал от долга? Семья получала от меня немало золотых монет. Когда я возвратился из семимесячного плавания, что я сделал со своим жалованьем? Я купил подержанную шляпу, несколько сорокацентовых рубашек, две пары нижнего белья по пятьдесят центов да подержанный пиджак и фуфайку. Ровно семьдесят центов я потратил, угощая ребят, с которыми дружил до того, как ушел в море. Остальное пошло на оплату долгов моего отца и в семью. Когда я работал на джутовой фабрике, я получил сорок долларов и еще приз в двадцать пять долларов на литературном конкурсе[15]. За десять долларов я купил костюм и выкупил из заклада часы. Вот и все, что я потратил. Два дня спустя мне пришлось снова заложить часы, чтобы добыть деньги на табак.
А как часто, когда я убирал классы в средней школе, ко мне прямо во время работы приходил отец и брал полдоллара, доллар или два доллара? А ведь у меня нашлось бы на что их потратить самому! И когда отец приходил, а у меня не было ни цента, я шел к ребятам из «Иджиса»[16] и занимал под те деньги, которые должен был получить за будущий месяц.
Знаете, сколько мне пришлось выстрадать, пока я учился в средней школе и университете? Даже бесы из ада рыдали бы, будь они на моем месте. А разве кто-нибудь об этом знает? Разве может знать? Долг! Два долгих года я без конца отбивался от него и рад этому. Вы меня знали прежде, до этих двух лет, — принесли они мне пользу?
Вы говорите: «Это Ваш долг, если Вы хотите сохранить уважение тех, чьим одобрением и дружбой следует дорожить». Если бы я придерживался этого правила, разве я познакомился бы с Вами? Если бы я придерживался этого правила, кого бы я теперь знал, чьей дружбой я мог бы гордиться? Если бы я придерживался его с детства, то чьей дружбы был бы я теперь достоин? Теннисона? Или шайки хулиганов на уличном углу?
Я не могу обнажить, не могу излить на бумаге свое сердце и только указал на некоторые конкретные факты моей жизни. Они могут послужить ключом к моим чувствам. Ведь если не знать инструмент, на котором играют, вы не оцените музыку. Что я чувствовал и думал во время этой борьбы, что я чувствую и думаю сейчас — это Вам неизвестно. Голод! Голод! Голод! С тех самых пор, как я украл кусок мяса и не слышал иного зова, кроме зова желудка, и до сего времени, когда для меня зазвучал более высокий зов, всегда это был голод, только голод.
Вы не можете этого понять и никогда не поймете.
И никто этого никогда не понимал. Все получалось само собой. Долг требовал: «Не продолжай, иди работать». Так говорила моя сестра, хотя и не мне в глаза. Все смотрели на меня косо; хотя они ничего не говорили, я знал, о чем они думают. Ни слова одобрения, а только осуждение. Если бы хоть кто-то сказал: «Я понимаю». Со времени моего голодного детства на меня смотрели равнодушными глазами или с недоумением или подсмеивались и издевались. И всего тяжелее было то, что я встречал такое равнодушие у моих друзей, не мнимых, а настоящих друзей. Я оделся в броню и принимал удары, словно не замечая их, а какую боль они причиняли мне и моей душе, не знает никто, кроме меня и моей души.
Пусть так. Это еще не конец. Если мне суждено погибнуть, я умру, сражаясь до конца, и ад не получит обитателя более достойного, чем я. Но и в добре и в зле я, как и прежде, буду один.
Но запомните, Мэйбл, что прошло то время, когда меня прельщала джентльменская этика во вкусе Джона Галифакса. Мне безразлично, если мое настоящее, все, что у меня есть, погибнет, я создам новое настоящее; если завтра я буду наг и голоден, я не сдамся, а пойду нагой и голодный; если бы я был женщиной, я бы стал отдаваться любому встречному, но я бы добился успеха, короче — я его добьюсь.
Прошу извинить, что я так много говорил о себе, я рад, что Вам лучше. Мне так хочется побывать у Вас, и я приеду, если смогу.
Пока я это пишу, Фрэнк играет на скрипке, а Джонни[17] бесится в комнате как может, поэтому извините за бессвязность письма.
Скажите Тэду[18], я напишу ему через пару дней и попрошу его подробнее объяснить, что это за гимн он мне прислал.
28 января 1899 года
Я убежден, все, что я написал, почти полностью отражает ту мысль, тот образ, который жил в моем сознании. Я знаю, что, если бы я полностью нарисовал образ Мельмута Кида[19] в одном коротком рассказе, то пропал бы смысл создания серии рассказов с этим героем…
Кстати, забыл сообщить Вам в последнем письме, что в списке кандидатов в почтальоны я стою первым[20]. Я получил 85,38 % баллов. Наш почтальон говорит, что меня возьмут почти наверняка. Сначала они берут тебя помощником, долларов на 45 в месяц. Примерно через полгода можно попасть в штат с окладом в шестьдесят пять долларов. Однако может пройти целый год, прежде чем я вообще получу что-нибудь…
Джон Китс писал мисс Джеффри: «Англия рождала самых лучших писателей в мире отчасти потому, что англичане плохо обращаются с ними, пока они живы, и прославляют их после смерти».
Что Вы об этом думаете? Пусть у Вас ни на секунду не возникнет мысль, будто и я зачисляю себя в эту категорию. Себя я считаю неловким подмастерьем, изучающим опыт мастеров искусства и старающимся им овладеть…
КЛОУДЕСЛИ ДЖОНСУ[21]
22 февраля 1899 года
«Предъявите счет компаний» или «Коршун и К0» были бы хорошими заглавиями для Вашего рассказа. Я бы предпочел первое, но мне кажется, если бы Вы немножко поломали голову, то нашли бы еще лучше. Но с самого начала я бы хотел сказать, что я не могу справедливо судить о стиле и вообще ни о чем, если текст не отпечатан хотя бы на машинке. О рукописи, написанной от руки, можно судить только на слух. Но то, что пишу я сам, я оцениваю на глаз. А потому мне приходится все печатать. Под словами «судить на глаз» я подразумеваю следующее: когда кто-то начинает сочинять стихи, он обязательно считает слоги по пальцам, но, набираясь опыта, он постепенно и бессознательно утрачивает эту привычку, а я точно так же взглядом воспринимаю ритм и структуру.
Но вернемся к теме: Ваш рассказ зрелый, в нем есть дыхание грубой жизни, настоящей жизни он посвящен. А посоветовал бы я Вам вот что: вычеркните все прямые ссылки на компанию «Нортон-Дрейк» и добавьте еще тысячу слов, чтобы превратить своих мексиканцев в реальных людей (пока они куклы) и развить образ Маккарти и О’Коннела. Оба они правдивы, но сделайте их еще более убедительными, проникните поглубже в психологию и национальные особенности. Короче говоря, раскройте побольше их миропонимание, характеры и т. д.
На словах трудно объяснить, что я имею в виду. Например, о мексиканцах. Статистика не вызывает эмоций, если подавать ее как статистику. Не рассказывайте, что компания обращается с людьми вот так-то, обманывает их так-то. Пусть читатель узнает об этом через восприятие ваших героев, пусть читатель увидит ситуацию их глазами. Есть много способов, как это сделать, и самый простой — это заставить их разговаривать друг с другом. Пусть они ругаются и изливают свою горечь, рассказывая о несправедливостях, которые творит компания (или так им кажется), о своей ненависти к хозяевам и т. д. и т. п. Ну, вы понимаете.
Кроме того, заставьте нас больше сочувствовать Маккарти. Покажите отчетливее его достоинства, которые Вы, несомненно, имели в виду. Помните, что читателю он неизвестен, а известен только Вам. Для Вас каждый поступок Маккарти — это поступок известного Вам человека, а для читателя же — это поступок Маккарти, которого Вы описали, и т. д.
Что же касается компании «Нортон-Дрейк», то ее осуждает полмира, и по этому поводу написано немало романов. Но это неподходящая тема для беллетристики. Чтобы обличить такую компанию, нужна статья (в 3000 слов) разоблачительная и сенсационная, а вовсе не рассказ, и взяться за это должна газета, — видите ли, на все есть своя манера.
Не нужно давать компаниям их настоящие названия, выдумайте им другие или, еще лучше, говорите отвлеченно. Любой дурак прочтет между строк.
Себя в рассказ не вводите. Я заметил в тексте несколько «я», они режут слух. Пусть он весь будет в третьем лице.
Избегайте повторений (иногда они позволительны, но редко). На стр. 1, в абзаце 3 из четырех слов слово «волны» появляется дважды, замените на «валы» или на что-нибудь другое…
В заключение я хотел бы сказать, что у Вас в этом рассказе есть впечатляющий материал, сильные типы, расовые контрасты, первобытные инстинкты и т. д. Я бы посоветовал Вам все переписать заново. Попробуйте внушить читателю больше сочувствия к актерам трагедии и т. д. Сейчас рассказ неплох, но в нем заложено еще много нераскрытых возможностей. Я понимаю, что переделал все не так, что Вы не поймете меня правильно и не раз назовете ослом и т. д. Но что поделаешь! Мне еще не приходилось заниматься критикой, а поэтому я говорю, что думаю и могу дать Вам хотя бы искренность, по крайней мере. Будь бы у меня возможность поговорить с Вами лично, достаточно было бы нескольких минут, чтобы все стало гораздо яснее…
Остаюсь искренне Ваш
27 февраля 1899 года
Дорогой сэр… Не могу выразить, какое впечатление произвело на меня известие, что написанное мной нравится кому-то еще. Ведь из всех людей автор менее всего способен судить о своих произведениях… Когда я кончаю вещь, я, как правило, не могу сказать, хороша она или никуда не годится…