И тут он сказал такое… такое, что и не придумаешь:
— Ма, я есть хочу, — вот что сказал наш Лёха, едва открыв глаза.
И это после того, что все так из-за него перепугались, что я даже плакал, думая, что он умер насовсем.
И тогда все сразу же заулыбались, заулыбались, но тётя Оксана сказала, что Лёху всё равно надо показать доктору, потому что у Лёхи был шок, и мало ли что — всякое бывает. А папа сказал, чтобы я поскорее пригнал Лёхин мотик, потому что мы уезжаем, потому что вот-вот начнётся гроза, но чтобы без фокусов.
И я побежал к Лёхиному мотику.
Лёхин мотик лежал на боку. Он отлетел совсем недалеко. Я посмотрел на след, который от него остался, и увидел яму. Не такую чтобы большую, скорее ямку, но всё-таки. В такую ямку если попадет переднее колесо, обязательно перевернёшься. Хоть Лёха, хоть я, хоть какой чемпион мира.
Но откуда здесь яма? Я ж эту трассу знаю как свои пять пальцев и никакой ямы до сегодняшнего дня не видел. Может, её крот выкопал? Или ещё какое чудище-юдище? Но откуда здесь чудище-юдище? Не может тут быть никаких чудищ-юдищ. А кроты копают ямки очень маленькие и совсем в других местах.
Я сунул ногу в эту яму, и нога моя провалилась по самое колено, так что я её еле вытащил, и увидел там дыру. Я бы и ещё разглядывал эту яму, но тут ударил страшный-престрашный гром, и сразу стало темно. Я поскорее завёл мотик и погнал к машинам.
Когда я приехал, Лёха сидел, ел бутерброд с ветчиной и запивал чаем. Как ни в чём ни бывало.
Вспыхнула молния, и мне показалось, что небо разорвало пополам, а большие черные куски его с треском стали падать на нашу машину, на все другие машины, на дома, стоящие вдалеке, на деревья и кусты, на зелёные лужайки с битым стеклом, а потом эти куски отскочили и с грохотом покатились в овраг.
И только после этого пошёл дождь. Сперва редкими большими каплями, которые плюхались в пыль, превращались в живые комочки и затихали. Потом капли стали падать всё чаще и чаще, и наконец сверху полило со страшной силой и загудело по крыше нашей машины. И ничего не стало видно.
Тогда папа включил зажигание, потом фары, и мы поехали к доктору, чтобы узнать, почему Лёха так долго был неживым.
Глава 20Лёха и дядя доктор
К доктору мы пошли вместе с мамой и со мной, потому что Лёха ужасно боится докторов. Особенно зубных. И тех, которые делают уколы. Поэтому, чтобы не бояться, он и берет меня с собой. И я сижу рядом с ним. Или стою. Помогаю ему раздеваться и держу его за руку. И про это мама сказала доктору, чтобы он меня не прогонял.
И доктор не прогнал. Он осмотрел Лёху со всех сторон, пощупал его там и сям и сказал, что ничего страшного не случилось, что все кости целы, что у Лёхи был просто шок, что он, доктор, впервые слышит, чтобы такие маленькие ездили на гоночных мотоциклах, что это, скорее всего, очень для маленьких вредно, хотя он и не знает, почему вредно, потому что никогда не видел таких маленьких мотоциклистов, и что надо сделать рентген. На всякий случай.
А Лёха ему сказал, будто его кто-то спрашивал:
— И совсем я не маленький, — сказал Лёха самому дяде доктору. — Я маленьким был, когда меня снимали на телик и показывали, а Юру тоже снимали, но не показали. С тех пор прошло вон сколько лет, — и Лёха загнул четыре пальца. — И я уже перешёл во второй класс.
— Не знаю, не знаю, — сказал дядя доктор, покачал головой в белой шапочке и добавил: — Всё может быть.
А Лёха спросил:
— А вы умеете ездить на мотиках?
— Мотики? А-а! — обрадовался дядя доктор. — Это мотоциклы? Да? Нет, малыш, не умею.
— А на велике?
— На велике умею.
— А я и папину машину умею водить, — соврал Лёха, потому что только пару раз папа подержал его на коленях и разрешил порулить на дороге, где не было других машин. Он и мне разрешает порулить, и даже чаще, чем Лёхе. И даже не на коленях.
— Да ты, брат, молодец, как я посмотрю, — сказал дядя доктор. — Но всё-таки будь поосторожней. Хорошо?
— Я буду, — пообещал Лёха. И спросил: — А вы мне шоколадку дадите?
— Шоколадку? — удивился дядя доктор. — Шоколадки у меня нет. А вот витаминку дать могу.
— Ну ладно, — сказал Лёха и вздохнул. — Давайте вашу витаминку. И Юре тоже.
И дядя доктор дал нам по две витаминки: одну кислую, а другую не очень. Но мы всё равно сказали дяде доктору «спасибо» и «до свидания».
А мама сказала, когда мы вышли от дяди доктора, что нехорошо попрошайничать, что у нас дома есть шоколадки, что дядя доктор подумает о нас что-нибудь плохое.
— И ничего он не подумает! — сказал Лёха. — Потому что добрый. Как Айболит из мультика. Хотя и без бороды. А еще потому, что не стал делать мне уколы. И не брал из пальца кровь. А сделал только рентген — и всё. А рентген — это совсем не больно, а холодно и щекотно.
Глава 21Дорога, Пушкин и стихи
Мы вышли из больницы, сели в машину и поехали домой. То есть на дачу. Потому что как раз завтра и послезавтра должны состояться гонки на первенство России. И надо хорошенько отдохнуть.
И пока мы ехали, мама подумала-подумала и спросила у Лёхи, потому что он уже совсем здоровый:
— Как же ты, Лёшенька, умудрился так чебурахнуться?
Но Лёха только пожал плечами, потому что ещё не придумал, как он умудрился.
И тогда я рассказал о яме, в которую Лёха попал передним колесом.
— Откуда там яма? — удивился папа.
— Откуда-откуда? — закричал Лёха. — Террористы сделали — вот откуда! Они бомбу подложили, ка-ак жахнули! — вот яма и образовалась!
— Какие там террористы! — сказал папа. — Глупости.
— Не выдумывай, — сказала мама строгим голосом. — Вечно ты чего-нибудь выдумываешь.
— И не глупости, и не выдумываю, — сказал Лёха. — Это по телеку говорили, что террористы взрывают бомбы, поэтому и получаются ямы. И даже такие большие, что во-от такие! — и Лёха раскинул руки, чтобы стало видно, какие бывают ямы.
— А я знаю, — сказал папа. — Эта яма образовалась не от бомбы, а от дождя. Дождь шёл-шёл, вода текла-текла, нашла себе дырочку, и образовалась промоина. В эту промоину вода песок и унесла. Вот откуда яма.
— Точно! — сказал я. — Там дырочка и есть. Я в неё ногу совал — вот такая глубокая! — показал я руками, но при этом подумал, что я ведь не руками её мерил, а ногой, а в машине ногой никак не покажешь, и мне могут не поверить.
И тогда я решил пояснить, что яма глубиной по самое моё колено и даже глубже. Но не успел я открыть рта, как в моей голове что-то клац-клац:
Если яма от дождя,
Значит ездить там нельзя.
Вот что получилось у меня в моей голове. Может, не совсем складно, но всё равно стихи. Только я про них никому не сказал, потому что… не знаю, почему. И про глубину промоины — тоже. Может, она даже глубже, чем моя нога.
Тут мы остановились на переезде перед красным сигналом светофора. Все стали смотреть на светофор, чтобы не пропустить зеленый. И я тоже смотрел, но, несмотря на это, в моей голове опять клац-клац-клац:
Лёха наш на газ нажал,
В яму въехал и упал.
И случился с Лёхой шок
С головы до самых ног.
Я даже чуть-чуть подпрыгнул от радости, но не слишком высоко, потому что в машине высоко не подпрыгнешь. И подумал, что хорошо бы придумать что-то ещё удивительное. Я нахмурил лоб изо всех сил, но ничего удивительного не придумывалось и не придумывалось, — даже когда я почесал в затылке, — так что я решил, что и не придумается. Но тут опять клац-клац — и стало придумываться само собой:
Тётя Ксана тут без спросу
Поднесла к Лёхину носу
Пузырёк с нашатырём,
Жизнь опять очнулась в нём.
И тогда в моей голове что-то как запищит, как засвистит, точно птичка какая. И мне захотелось то ли запеть что-нибудь весёлое, то ли побежать куда-нибудь, то ли полететь — так вдруг стало хорошо и радостно. Но машина катила по шоссе, и уже показался наш дачный посёлок. И я заспешил, потому что в машине особенно хорошо получается придумывать стихи, а дома, на стуле, не получается.
Надо ещё про то, подумал я, как Лёха, очнувшись от шока, попросил есть. Но про это долго никак не получалось и не получалось. Уже мы свернули с шоссе на дорогу в наш поселок, а оно все не получалось и не получалось. Я уж подумал, что и не получится, но оно все-таки получилось, и опять совершенно неожиданно:
Не поддался Лёха… плачу,
Не сказал: хочу на дачу,
А сказал, что хочет есть,
Прямо счас и прямо здесь.
Фу! До чего же трудно придумывать стихи. Интересно, где Пушкин лучше всего их придумывал: на лежанке или в санках? Ведь машин тогда не было. Я думаю, что в санках даже удобнее, чем в машине: лежишь себе на сене и придумываешь. Поэтому Пушкин и напридумывал так много всяких стихов. В том числе и про Балду, и про Золотого петушка, и про дядьку Черномора. Вы думаете, откуда я про них знаю? А вот оттуда: дедушка Витя мне их читал перед сном, чтобы я лучше спал, когда я и разговаривать-то еще не умел. Может, поэтому и приходят мне в голову всякие стихи сами собой, что дедушка читал мне Пушкина. Особенно часто про лукоморье, где зеленый дуб с ученым котом. Я нашего Кузьку пробовал сделать ученым котом, но из этого ничего не вышло. И ничего, кроме мяу, он говорить так и не научился.
Тут мама сказала папе:
— Саш, может, мы с Алексеем не поедем на гонки? Всё-таки он так упал… А вы поедите вдвоём с Юрой?..
— Нет, я тоже поеду! — закричал Лёха. — Ну и что, что упал? Ничего страшного. Я и раньше падал. А с Петровичем как мы упадали давно-давно! Во как мы с ним здорово упадали! Только без этого… как его?.. Без шока.
— Завтра посмотрим, — сказал папа.
Но Лёха смотреть завтра не хотел и сказал, что тогда он сам убежит на гонки: встанет рано и убежит.