Как раз в тот момент, когда Седов подбирался к выработке конкретной версии, он узнал, что мужа его сестры убил Фирсов. Таким образом, появилась версия мотива для зверских убийств и поджогов. Он забросил другие направления в расследовании и стал активно интересоваться личностью своего соперника. Вскоре Паша наткнулся на ряд фактов, дающих простор сыщицкому воображению.
На имя Фирсова были сняты две очень интересные квартиры. Обе до сих пор оплачены, но там никто не живет. В первой, по улице Гагарина, были обнаружены отпечатки пальцев Иры Китаевой, а во второй — отпечатки Ангелины Черкасовой. Вот отпечатков самого Фирсова или кого-нибудь еще не было, то есть, они были уничтожены. Первая квартира больше ничего не сообщила о себе, а во второй нашли много странных предметов: ящики с бутафорским оружием, бутафорской взрывчаткой, театральными костюмами и гримом. Судя по следам в пыли, покрывавшей комнату, отсюда вытащили еще несколько таких же ящиков.
Затем Седов выяснил, что серый «Мерседес» Фирсова регулярно покидал свою стоянку накануне дат убийств. К сожалению, охранники в подземном гараже менялись регулярно, и вспомнить, точно ли сам Фирсов брал свой автомобиль, они не могли.
Фирсов играл в театральной институтской студии.
Фирсов знал итальянский язык.
Фирсов был худощав и выглядел лет на двадцать пять — тридцать.
Фирсов был знаком со всеми жертвами лично.
Наконец, главное, мотив! Мотив был самый реальный! Фирсов рвался к власти, а его оппонентом являлся очень уважаемый человек, притом доказавший, что он может успешно руководить городом на деле. По-видимому, Ванечка знал о причастности Петра Володченко к некому сообществу, интересующемуся сатанизмом. Но доказать это было очень трудно, да и что там такого шокирующего в этой секте? Павел был уверен, что сатанизм воспринимается богатыми мужиками просто как декорация, щекочущая нервы, и ничего больше. А если что и всплывет, то мэр живенько замнет такой малюсенький скандальчик. Вот убийства с поджогами церквей не замять! А стоит только мяукнуть в одной подворотне о причастности Володченко к секте убийц и вандалов, как его карьера рухнет вмиг.
Фирсов сотворил страшное для того, чтобы избавиться от политического соперника. Потом пустил кое-какую информацию в прессу. Кстати, Седов, не без удовлетворения, узнал, что некая Лана Житкевич, ставшая ныне главным редактором «Алхимика», состоит в интимных отношениях с Иваном Павловичем Фирсовым. И все в редакции это знают! В связи с этим обстоятельством Паша не раз задумывался о планах Фирсова относительно собственной жены. Насколько реальна угроза ее жизни? Нет ли у преступника плана под шумок избавиться от супруги, заодно попасть в ряды пострадавших от рук гадких сатанистов и получить возможность узаконить свои отношения с любовницей?
С другой стороны, Фирсов фактически уже добился поставленной цели — Володченко сошел с дистанции еще до предвыборного забега. Зачем бы теперь ему убивать свою жену? Убийцу и поджигателя разыскивают как в детском стишке: «Ищут пожарные, ищет милиция...» Стоит ли рисковать?
И все бы у Ванечки сошлось и выгорело, но вот только у Маловичко случилось несчастье: его дочери понадобилась дорогая операция, и он решился шантажировать «сатаниста». Фирсов, понимая, что Маловичко может сорвать его планы, да еще и копнуть глубже, до самых обгорелых трупов, убивает журналиста. Конечно, никогда бы его не поймали на этом, при его-то уме и способностях! Вот только случай распорядился так, что жена Маловичко оказалась сестрой Павла Седова. Гродин — маленький город!
Казалось бы, Паша сделал все как надо. Он нашел «поджигателя», защитил любимую женщину, восстановил справедливость. Но червь сомнений точил его изнутри. Оставалось несколько вопросов, горстка несовпадений и вполне осязаемое ощущение промаха...
После ухода Светы, после ее слов, он скорее почувствовал, чем осознал умом, что позволил чувствам затмить доводы разума. Следовало задать себе самый правильный из возможных вопросов: насколько Фирсов был действительно виноват, а насколько этого хотел Паша?
Сегодня утром можно и нужно было подумать еще раз, набело. Но для начала надо было избавиться от похмельного синдрома. Ничто так не помогало привести себя в норму, как холодный душ, кофе, сигарета и много работы. Расположившись на кухне с чашечкой кофе и дымя «Мальборо», вкус которого будоражил воспоминания сердца и тела, Павел открыл свой органайзер, проверяя забытые в спешке дела.
«Сейчас подчищу хвосты и поеду к Фирсову, поговорю!» — принял он самоотверженное решение. Надо поискать еще или, на худой конец, убедить себя в своей правоте!
Запись в его блокноте гласила, что на сегодня была перенесена встреча с директором Гродинского драматического театра Веселовским, который уезжал куда-то в то время, когда Павел искал его, чтобы поговорить об институтском шабаше.
Тогда, пару недель назад, он успел встретиться с некоторыми танцорами из ансамбля, приглашенного организаторами студенческого вечера для придания зрелищности их мероприятию. За десять лет почти все разъехались кто куда, в Гродине остались лишь трое танцоров. Они описали праздник, как помнили его, но ансамбль состоял не из студентов исторического факультета. Танцоры не знали тех, кто участвовал в шабаше лично, и не могли рассказать ничего особенно интересного.
Встретился Седов и с Маслаковым, ведущим программы вечера. Однако тот ничегошеньки не смог вспомнить из-за глубокого многолетнего погружения в белую горячку. Тогда Павел нашел кое-кого из однокурсников Светы. Поговорив с ними, создал для себя более или менее ясную картину вечера. Упустил он тогда только Симоняна, убывшего за кордон на отдых, и Веселовского, проводившего свой отпуск в санатории, где-то на водах. Кстати, и Симонян, наверное, тоже уже вернулся!
Седов допил кофе, принял душ и направился в театр.
В огромном кабинете директора Гродинского Художественного царила эстетическая пустота, оживленная лишь несколькими афишами спектаклей этого сезона. Директор сидел в своем кресле и, когда вошел рыжий сыщик, привстал, протянув ему руку.
— Здравствуйте! Чем обязан? Вы частный детектив?
Веселовский немного шепелявил, а может, и картавил тоже. Паша очень удивился услышав дикцию ведущего, некогда, гродинского актера. Внешность Веселовского тоже была маловыразительна и весьма потрепана немилостивым временем.
— Я, — начал Паша, интуитивно выбрав почти дружеское настроение для беседы, — уже не сыщик, знаете ли. У меня просто милицейское прошлое. А сейчас меня попросили немного помочь в одном расследовании. Так что вы не обязаны отвечать на мои вопросы!
— Да? А о чем спрашивать будете? — поинтересовался актер чуть игриво, предлагая жестом присесть на стул с протертой обивкой, стоявший напротив директорского стола.
— О делах давно минувших дней, — ответил в тон ему Седов.
— Поконкретнее можно?
— Нужно! — Павел дружелюбно улыбнулся и спросил: — Это вы вели драматический кружок в Гродинском Педагогическом?
— Да, — с достоинством кивнул собеседник.
— А Ваню Фирсова помните?
— Конечно! — оживился Веселовский. — Прекрасно помню. Тем более, что он теперь персона заметная. Блестящая карьера! И блестящее актерское дарование. Надо было только работать над собой, день и ночь работать, и получился бы талантливый актер. А он выбрал иной путь и тоже очень преуспел.
— Да-да, — лицемерно согласился Седов. — А вот характер у него какой был в то время?
— Немного раздражительный, я бы сказал. — припоминал актер. — И вообще он был достаточно избалован папиными возможностями. Ленив, амбициозен. Но добр, порядочен, обязателен...
— Вы помните, какое мероприятие устроили на Вальпургиеву ночь однокурсницы Фирсова? Десять лет назад. Десять с половиной, — уточнил Павел.
— Да! Ой, помню! — невесело рассмеялся Веселовский. — У меня тогда случился нервный припадок прямо на сцене. Должен объяснить, что с детства обладаю возбудимой психикой. В юности сильно мучился, врачи считали, что это эпилепсия. Потом решили назвать мою болезнь нервной и редкой. А когда мне лет тридцать стукнуло — припадков почти не стало. И уж на сцене — никогда такого не было! Но, на самом деле, я не пью. Совсем не пью, ни грамма. А тогда выпил! И понесло меня! Такое орал — вспомнить страшно.
— А вот кое-кто утверждает, что вы выкрикивали настоящие магические заклинания. Такие, как на черных мессах произносят сатанисты.
— Ну... — актер отвел глаза. Он явно хотел бы помолчать на эту тему.
— Вы можете не отвечать, — успокаивал его сыщик. — Но если скажете, никто ничего не узнает. Я понимаю, вся эта бурда в прессе! Не хотите быть связанными с сектой.
— А я уже связан. — признался Веселовский. — Рано или поздно, кто-нибудь вспомнит, что это я начинал. Только тогда это была всего-навсего шутка. Просто сборище парней, которые хотели повыпендриваться. Потом сборище превратилось в частный клуб для скучающей элиты. Но к тому времени меня там уже не было. Вот так, изобретая ритуал для этой опереточной секты, я и узнал все эти заклинания. Почитал то, се, добавил этого, того! А когда припадок начался — стал выкрикивать заклинания. Зря я выпил тогда!
— А почему пили?
— Сдуру! Решил, что так будет веселее. Студенческая вечеринка, все такое. У меня до того случая припадков не было несколько лет, я и выпил! Пацаны из кружка предложили. Ваня тот самый, Фирсов, и еще армянчик там был, приятель его.
— Игорь Симонян?
— Нет, не Игорь... Как-то по-другому... Герман — не Герман! — он посмотрел в сторону, вспоминая, и вдруг воскликнул: — Да! Гарик его звали!
Седов уже развесил уши, надеясь на продолжение мемуаров, но Веселовский замолчал. Замолчал и как-то скис. Паша почуял неладное.
— Василий Андреевич, — вкрадчиво произнес он. — О чем задумались?
— Да, так...
— Мне кажется, — доверительным тоном завел Седов, — что на той вечеринке, на шабаше мистика какая-то творилась. Вот произошло там нечто, так мне кажется. Только не все это заметили. Но вы-то актер, творческая личность, у вас особый дар замечать нечто в поведении людей, запоминать, чтобы потом использовать в своих ролях! Вот у меня случай был в милицейской еще практике: убили человека! Никто не видел как. Я со свидетелями, не поверите, два месяца бился! Ничего не помнят. И тут нахожу случайно еще одного, видевшего как произошло убийство. А он — актер! И вот этот а