В краткой заметке в «Секулу» упоминается о смерти 19 января 1899 года «незадачливого юноши, студента Высшей политехнической школы, который несколько дней назад опубликовал сборник стихов под названием «Жёлчь». Командир полка, где он был капралом, мужчина с усами и в сапогах, так сказал, выходя из ворот восточного кладбища:
– Я слышал, что этот юноша версифицировал с определённой лёгкостью…
Спустя пять лет после похорон поэта его земляк написал публичную петицию с просьбой извлечь останки поэта из общей могилы и с надлежащими почестями отправить их домой. Ходатаю даже не удалось собрать достаточно денег себе на поездку в Лиссабон, по его собственным словам, «ни в чём себе не отказывать».
Даже твои кости не существуют, Поэт Дуру[12], они – пыль Лиссабона, атомы в туннелях и в Тежу, ты распался, мы больше никогда на тебя не посмотрим. Словно бы мы смотрели на чужестранца. Но одному ты нас научил: насколько мы можем положиться на наш собственный род.
Не забывай об этом.
Я не забуду.
Улица Канаштруш настолько узкая, что на поворотах следует установить круглые зеркала, чтобы машины не бились. Пешеходы могут подумать, что они зашли в комнату кривых зеркал какой-нибудь уездной ярмарки.
Ты видишь самого себя искажённым на улице.
Справа находится самое большое платановое дерево в Европе, ему больше ста лет. Оно такое высокое, и потеряло почти десять метров во время ужасной грозы. В ту ночь крона платана защитила улицы города, стала молниеотводом. Оно такое широкое, что напоминает одно из чудовищ Дали, которые держатся в воздухе только на палках из свиного жира. На самом деле у платана порядка десятки огромных железных подставок, как трезубцы, подпирающие его старые ветки с земли.
Наш центр города – это дерево, которое никогда не прекращало расти с тех пор, как его посадили, в отличие от самого города. Центр деревни, а называют Руссиу. Именно под этим монстром вырос клуб «Эштрела». Его основатели собрались под платаном, смотря на звёзды. Есть ещё один клуб, «Депортиво», с которым «Эштрела» имела давнее сердечное соперничество до того дня, когда «Эштрела» чуть было не перешла в первый дивизион, если бы выиграла последнюю игру аккурат с «Депортиво», подожди, им даже не нужно было побеждать, достаточно было сыграть вничью, муниципальный стадион был весь полон, и все увидели такую отвратительную игру, что в какой-то момент мы все крикнули худшему игроку
– давай кончай и убирайся! а «Депортиво» выиграл по странному пенальти на 87 минуте, забитым Катинану, главным бомбардиром района, со следующим вторжением фанатов на поле, которые хорошенько оттрахали «Эштрелу», и, как выяснилось, навсегда. Мужчины в костюмах и галстуках вывалялись в грязи как свиньи, полгорода празднует, другая плачет от злости, а Зэка вспомнил, что был тогда совсем маленьким, но вторым радостно выпрыгнул на поле, засранец.
Ты говорил о плохом… Зэка под платаном, с пустым бокалом виски в руках, рядом с тремя молчаливыми стариками.
– Дружище, ты это видел, ни одного такси, – жалуется он, держа руку на подбородке.
– Ты уже звонил?
– Звонил. Я пошёл в «Офис», возможно, мы сможем вернуться туда вдвоём, промочить горло, что думаешь? Положительно, а ты?
– Бросить пытаюсь.
– Ты такой странный, действительно очень странный и выглядишь больным, Штырь. Тебе не жарко в этой куртке? Есть зажигалка?
Обычно там стоянка такси, рядом с банком. Зэка уныло смотрит вниз и выдыхает дым на тротуар.
– Как ты думаешь, куда они делись? В Лиссабон, к Парламенту, на забастовку.
– Таксисты?
– Хотят запретить здесь такси как официальный транспорт больницы. Управление здравоохранения не хочет платить. Парни расстроены.
– Если они потеряют тебя и больных, будет лажа.
– Это у меня будет лажа. Кстати, дочитай письмо этого ублюдка…
– Ладно, – сказал я, – видя, что он в прострации.
Я пришёл к печальному выводу, что «вы меня не любите, для вас я умер, даже после моей смерти вы не захотите меня видеть» и всё остальное, что вы ещё обо мне говорили!.. Раз так, я должен быть сильным, озлобленным, естественно, но я должен вам категорически заявить – что я больше не желаю вас видеть! Учтите, что это решение я трактую как окончательное, потому что всё, что вы могли бы сейчас изменить, будет казаться «неискренним» и бессмысленным, что для меня неприемлемо! Поверьте, что мне больно принимать такое решение, но я не прошу сочувствия, я никогда этого не делал, и не буду начинать; в моём возрасте!
За имением другого, от всё ещё вашего Отца…
– Он написал имением вместо «неимением»: это, безусловно, опечатка или компьютерное исправление. Твой отец по-прежнему считает, что вся вина лежит на вас, и что он не сделал ничего плохого.
– Ах так, да неужели, – заорал Зэка, засовывая гербовую бумагу в карман, как распутанную верёвку.
Четыре сына-отступника. У короля Лира было три дочери, но он изгнал только одну, ту, которая не приняла подаренный им замок, считая, что отец не должен отрекаться раньше времени. Но те, которые приняли, обманули его и не только натравили на него солдат, но и выкололи ему глаза кинжалом.
Отец Зэки живёт на своей горе в несколько сотен гектаров: двойная дворцовая лестница, фрески с херувимами и розами на лепном потолке гостиной, камин для вертела, часовня со старинными изразцами, благоухающие конюшни, а до самого горизонта простирается роща пробковых дубов, дающих два урожая пробки подряд.
Если он добьётся своего, старик не даст детям даже винной пробки, не говоря уже о замке.
– Мне ничего из этого не надо.
– Верно, Зэка.
– Он никогда не понимал, что он делал. Всегда деньги, деньги, он бросил бы нас умирать, только чтобы не тратить деньги, никто из нас даже не сомневается. Он такой и всегда таким был, ублюдок.
Зэка встаёт. Он тебе нравится, но ты никак не можешь это сказать.
Отсюда можно видеть дом Кодорниж, с другой стороны Руссиу. Это где Зэ Карлуш на свои еженедельные карманные расходы купил охотничий нож, чтобы перерезать горло учительнице Катарине, пока не услышал хруст костей на затылке.
Рядом с нами два семинариста покупают в киоске порнографический журнал. Как я понимаю, им нужен 117 выпуск «Джины», но продавец предлагает им другой номер, говоря, что здесь тоже шлюха делает это с двумя мужчинами, (образцовая история «Джины» – классика для нескольких поколений), так что, всё равно, учитывая цель, для которой они намерены его использовать; но семинаристы стоят на своём, потому что этот номер они уже знают, кричат они, им нужен 117.
У них нет Интернета. Трое стариков смеются. В прошлом они назначали свидание со старухой Пизану под платаном, когда та была жива.
Зэка вздыхает:
– Что ж, сэкономив деньги на такси, применим структурные фонды на исследование и развитие продукции, например, Шотландии. Я возвращаюсь в «Офис». Ты пойдёшь со мной на официальную встречу, пойдёшь сейчас?
– Я сегодня не пью.
– Хмм, правильно делаешь. Это правда, что ты начал говорить сам с собой?
– Я?!
– Тебя видели на улице, разговаривающим с самим собой.
– Никогда!
– Ты шёл с сердитым видом и разговаривал.
– Что за прикол!.. У меня точно был мобильник, с гарнитурой.
– Хм… что у тебя в кармане?
– Ничего, руки прочь!
– Похоже на мячик, типа секрет, типа? Сейчас в куртке жарко.
– Ты думаешь.
– Дружище, дерьмом попахивает, ты напрягаешь меня. Может, выпьем.
– Я ухожу.
– Да пошёл ты в зад. Буду голосовать.
Зэка голосует, когда выходит из бара «Офис» в четыре часа утра вместе с владельцами хозяевами, которые живут на другой стороне горы. Поскольку владельцы бара близнецы, состояние Зэка в этой поездке специфическое, когда он начинает видеть их не удвоенными, а учетверёнными.
– Чёрт возьми, даже наши такси укатили в Лиссабон, давно пора было. Эй, ты слышал, что на днях молния ударила в свинью на Скале?…
– Действительно не повезло, – отвечаю я, удивляясь. Чертовщина какая-то, честное слово.
Клейкая лента
Прямая улица проходит через старый город, артритный позвоночник ведёт вверх до самого Кафедрального собора и Епископского дворца. Дворец, где живёт епископ, стоит на самой вершине, вплотную к Собору. Что касается дорог и транспорта, Зэка всегда что-нибудь придумывает.
Не католик и не верующий, по правде говоря, против церковников и священников, он однажды поднялся на гору с толстым бревном ЛЭП, найденным им, его братом и кузиной у дороги, рядом с фонтаном Влюблённых, только потому, что была Пасха и кто-то заговорил о Страстях Христовых за барной стойкой, где все болтали.
Кафедру соорудили из бутылок и рюмок, (убери эту рюмку, не забирай у меня эту рюмку и т. д.), и, когда позже Зэка, его брат и кузина проходили мимо фонтана, брат Зэки был поражён вспышкой божественного света, поэтому он взвалил себе на спину электрический столб и начал подниматься на гору сквозь густой туман, как будто бы кто-то пролил огромный стакан молока.
Когда его брат скатился в овраг, потому что не видел дороги, Зэка взял крест и продолжил тащить его в гору, и эта страсть длилась четыре часа на три километра, и в конце все трое почувствовали что-то, похожее на блаженство.
В другом случае солнце ещё не встало, спускаясь по Прямой улице, Зэка наткнулся на катафалк с открытым гробом. Он заполз внутрь только чтобы проверить, но, к сожалению, заснул, (он чувствовал себя измотанным, он признался).
Его разбудила сирена, полицию вызвал истеривший вдовец, он и похоронный агент пошли наверх, чтобы забрать тело жены, но вынуждены были нести бедняжку на руках, деревянный гроб не проходил по лестнице, не поворачивался и на площадке, даже в вертикальном положении.
Когда они вышли на улицу, Зэка похрапывал в жёнушкином гробу, окружённый венками, и ничто не могло его разбудить, (арестуйте его, офицер, арестуйте его).