ров.
Лгать мне не хотелось, но я не могу ей рассказать правду. Ведь перемены в моей жизни целиком и полностью связаны с Игорем, а о нем маме я пока не готова сообщить.
– По глазам вижу, что это не так. Так что рассказывай, рассказывай, – настаивает она.
Вот как это у нее получается?
– Ну в самом деле, мам, у меня все по-прежнему. Сегодня вот на тренировку с Лерой ездила. И никакого разнообразия в моей жизни, – с громким вздохом притворно жалуюсь я.
Если честно, в спортзал я сегодня не ходила. Лера звала, но я сослалась на головную боль и не пошла. Совсем забросила тренировки. Надо как-то исправляться. Решено, в следующий вторник точно пойду.
– Алекс, ты же знаешь, что мне можно рассказывать всё? Даже самое сокровенное. Секреты. Тайны. Интриги. – На последнем слове она заговорщически подмигивает мне и выразительным тоном повторяет: – Абсолютно всё.
– Знаю, мам, – отвечаю я ей благодарной улыбкой, – поэтому я тебе всё рассказываю. Ведь ты как никто другой меня понимаешь. Мне повезло с такой матерью, как ты… Но уверяю тебя, мне не с чем поделиться. Ты и так всё знаешь, а новых новостей попросту нет. – Для пущей убедительности красноречиво развожу руками.
Мама внимательно смотрит на меня, сканируя своим фирменным взглядом – надеется поймать на лжи. Однако я крепость неприступная. Сохраняю невозмутимую маску на лице. Но ей всё равно каким-то образом иногда удается заподозрить меня во лжи. Но в этот раз, кажется, пронесло, и она просто кивает:
– Ну хорошо. Как учеба?
И дальше мы в основном болтаем про занятия, успеваемость, предстоящую конференцию, что через месяц. В действительности же, сама не знаю, буду ли в ней участвовать. На какое-то время я и забыла о ней, да и Игорь не упоминал ни в одном из наших разговорах. Например, вчера мы говорили обо всём на свете, а вот о конференции он даже не заикнулся. Может, как и я, забыл. Или вся эта ситуация с конференцией была лишь предлогом, чтобы быть ближе ко мне? Вернется – обязательно спрошу.
Вечер мы проводим с мамой за просмотром какой-то юмористической передачи по телевизору. А после – ее вновь вызывают на работу. Так она во всяком случае говорит, а как там на самом деле обстоят дела – большой-большой вопрос. Ну не бывает так, чтобы человек работал днями и ночами напролет – не существует таких каторг.
После ее ухода, немного поколебавшись, звоню Софии и договариваюсь о встрече. Откровенно говоря, нагло напрашиваюсь в гости.
Как всегда прекрасная, София встречает меня на пороге. В домашнем цветочном платье с атласной лентой на тонкой, безупречной талии. Светлые волосы убраны в пучок, лишь пару прядей волнами обрамляют ее красивое немолодое лицо. Глаза сверкают гостеприимством и радушием.
Приветливо ей улыбаюсь.
– Здравствуйте, София. Простите, что так неожиданно свалилась вам на голову…
– Александра, заходи, заходи, – торопливо приглашает она меня в дом с озорным, даже чуть загадочным блеском в глазах. – У меня как раз готов подарок для тебя. Только-только закончила.
– Что вы? Какой еще подарок? Не нужно мне ничего, – отнекиваюсь я с мягким возмущением, проходя внутрь и снимая пальто. Чуть поправляю задернувшуюся вверх водолазку, приглаживаю растрепавшуюся косу.
– Отказов не принимаю, – с напускной строгостью предупреждает она. – Вот сюда, – Она взмахом руки указывает на дальнюю боковую дверь длинного коридора с необычайно высоким сводом.
– За той дверью ваша оранжерея? – воодушевляюсь я, мигом забыв о каком-то там подарке.
– А ведь ты у меня давненько не была, верно? – уточняет она, лукаво поглядывая из-под светлых ресниц, что только подтверждает мои догадки: мы идем в оранжерею.
– С седьмого класса, кажется, – припоминаю я, неотрывно следуя за ней. – Помню, тогда дедушка взял меня с собой… к вам в гости. Вы еще с ним вместе корпели над каким-то эссе… или романом молодого начинающего писателя. Не помню точно.
– А, да-да, точно, – вспоминает она. – Это был ныне известный писатель Коршунов. Правда, прославившись, он совсем позабыл о нас, – чуть грустноватым голосом добавляет она.
– Такое сплошь и рядом сейчас. Забываются первые учителя, наставники, коллеги. Даже родные и близкие забываются, когда слава и деньги неожиданно обрушивается на людские головы. Это уже в порядке вещей. Не стоит из-за этого расстраиваться, София, и уж тем более принимать на свой счет, – приободряю я ее, вглядываясь в ее слегка поникшие черты лица.
– Да разве ж я расстраиваюсь, Александра? Я рада, искренне рада за него. Молодец, такие романы пишет! А главное – жизненно и красиво, – одухотворенно замечает она. – Вырос мальчишка. Времени у него, наверное, совсем нет: пишет, – старается она оправдать поведение своего бывшего подопечного. Все же лучше так, чем предаваться унынию.
– Думаю, так и есть, – соглашаюсь я с ней, ибо грусть – вещь далеко не полезная.
Тяжелая дверь, издав тонкий протяжный звук, медленно отворяется, и мы входим в восхитительную цветущую оранжерею – словно лето и не кончалось, – раскинувшуюся невообразимо широко и далеко вперед, на десятки метров. В глаза бросается лабиринт разноцветных каменных дорожек, что змеей описывают многочисленные композиционные островки и клумбы кустистых роз, рододендронов, нежных камелий. Одна из таких дорожек выводит нас к застекленной беседке, чьи стенки изящно утопают в темно-зеленых лианах. Красиво.
И почему я раньше не интересовалась ее садом? Да и заглянуть сюда была возможность… Но, видимо, семиклассница мало что понимала в истинной красоте цветов. В таком возрасте не ценишь подобные вещи.
– Тут тепло и очень светло, – замечаю я, разглядывая многочисленные лампочки, рассыпанные по всему саду.
– Да, помещение отапливается, чтобы поддерживать необходимую температуру для особо прихотливых сортов растений, – объясняет она, потянув на себя стеклянную дверь в беседку. – А свет днем поступает за счет полного застекления.
Закинув голову и покружившись на месте, с любопытством рассматриваю стеклянное сооружение в металлической конструкции. Одни металлические ветви расположены параллельно друг другу, иные перекрещиваются и служат надежным креплением многогранных стекол; а на самой вершине все вертикальные медные прутья сходятся и образуют дивный купол, над которым огромным кругом возвышается луна в окружении мельчайших деточек-звездочек. Ночь в оранжерее – красота неописуемая.
Повторно озираясь на окружающее меня великолепие, обнаруживаю неподалеку зону малорослых деревьев, по-моему, тех самых – апельсиновых. Однако белых цветов не замечаю. Наверное, не сезон. Да, так и есть: из-под листьев выглядывают редкие оранжевые плоды. Ой, нет, там и беленькие бутончики есть! Поразительно! И такое растет у нас, в нашем-то климатическом поясе.
От созерцания меня отвлекает София.
– Входи, налюбуешься еще вдоволь, – добродушно посмеивается она за спиной.
С улыбкой поворачиваюсь к ней, и она жестом руки приглашает меня в беседку.
Подойдя к рабочему, по всей видимости, столу, она что-то бережно берет в руки, протягивает мне.
– Это тебе, милая. Я подумала, синий цвет будет тебе к лицу, – с теплой улыбкой произносит София.
– Красиво, – шепчу я, тронутая ее добротой. В моей ладони лежит кулон в виде капли, а внутри прозрачной смолы замерли синие незабудки, совсем крошечные и нежные. – Спасибо, София, но не стоило…
– Я же сказала, отказа я не приму, – пресекает она мои попытки отказаться. – Да и куда мне столько? Вон все полки и шкатулки ломятся от изобилия…
– Продавайте, – смело предлагаю я, пальцами расстегивая замочек украшения. – Ваши украшения прекрасны и эксклюзивны. А еще вы могли бы брать индивидуальные заказы. Не хотите попробовать?
София в сомнении поджимает губы.
– Даже не знаю, Александра.
– Обещайте хотя бы подумать, – настаиваю я, щелкнув замочком на шее. София молча прослеживает за моим спустившимся вниз, к кулону, взглядом. – Ну как?
– Подошло идеально, – заверяет она, поправляя кулон на моей шее.
– А можно посмотреть за вашей работой? – спрашиваю я, глядя на множество заготовок на ее столе. – У вас тут на столе…
– Да, согласна, беспорядок, – смеется София.
– Нет, я не то имела в виду. Придя к вам, я, похоже, отвлекла вас от рабочего процесса. Вы продолжайте, я не буду вам мешать. Посижу в сторонке и понаблюдаю.
– Да какая же это работа? Это так, для души, может и подождать, – отмахивается она. – А сейчас попьем чайку, а? – и забавно морщит нос.
– Я только за… Кстати, я у вас там видела апельсины и белые цветочки буквально на соседних ветках. Нет, даже на одной, – припоминаю я круглый плод в окружении белоснежных цветов. – Как это возможно?
– Это обычное дело для апельсинового дерева. Плоды созревают от 7 до 14 месяцев, а цветы у большинства сортов распускаются весной, но за счет поддерживания оптимальных условий их можно наблюдать и сейчас, – поясняет она, доставая принадлежности к чаю…
Тихо. За стеклом пыль звезд,
Как песчинки, рассыпались в ночи.
Цветы. Она сидит в саду
И трепетно перебирает лепестки;
Сгорбившись, в янтарную смолу
Незабудки заливает, васильки.
На липовом столе средь суеты
Лежат сухоцветы нежно-голубые.
Бархатистые на ощупь розы
В руках ее – они у дамы золотые, —
Ждут их молды, точно слезы:
Прозрачны и чисты. Простые,
Чудесные цветы и капли света
Заполняют дивный мир,
Её мир вечности и лета…
Тихо. Она очки снимает,
Вздыхая, усталые трет глаза.
Кулоны и Цветы в шкатулки убирает,
Как нечто сокровенное держа;
В них красотой Любовь сияет,
Как её безмерная душа;
За работой чудной забывает,
Как порой болит она…