Сочиненные сценаристом мариванны и верконстантинны негодовали: одна требовала к ответу современных безграмотных писателей, ляпающих в своих сочинениях многочисленные ошибки, другая вопила: «Где великий русский роман девятнадцатого века?», третья язвительно интересовалась, отчего так беден язык и фантазия молодых авторов. Судя по всему, сценарист, мужчина он или женщина, был человеком немолодым, уж больно вопросы отдавали нафталином. Я добросовестно отвечал, стараясь быть серьезным, но меня так и подмывало заявить мариваннам и верконстантиннам, что писатели безграмотны, язык беден, а великий русский роман вообще неизвестно где, в том числе и потому, что телефон, заявленный на табло, не работает. Но моей книжке нужна реклама, и я сделал вид, что все так и должно быть.
Вечером, проверяя почту, я наткнулся на письмо-рассылку от организаторов помощи детям-инвалидам. Искали добровольца для посещений маленького мальчика, от которого отказались родители. Я удалил письмо, так и не разобравшись в графике посещений. Я пошел смотреть телик, притворившись сам перед собой, что не получал никакого письма.
Интересно, долго ли я еще так смогу? Однажды я сделаю выбор. Это случится, когда я начну захлебываться. Тогда я либо смирюсь, чувствуя, как галстучек на моей шее затягивается все туже, либо начну барахтаться и еще некоторое время продержусь на плаву.
Через месяц позвонила координаторша и сообщила, что эфир состоится в четверг. Канал с названием приюта у меня не ловился и своего появления на экране я не видел. В пятницу, когда я стоял, облокотившись на стойку, рядом нарисовались две поддатые девицы.
– Ваше здоровье, – салютнул я девицам стаканом.
– Мы знакомы? – прищурились они.
– Нет, но это легко исправить, – лихо заявил я низким голосом, считая этот тембр сексуальным.
– Вспомнила! Ты бабские романы строчишь! – озарило одну из девиц, и они зашлись хохотом, скаля ровные зубы и растягивая красивые, обведенные помадой рты.
Красные подошвы
Жена вышла из душа распаренная. Мокрые волосы, розовая кожа.
Он к ней, она ни в какую. Он на второй заход, а она как начала. Мол, пусть не мешает собираться. Сам бездельник и ей работать мешает. Ей выходить, а он ее тискает. Лучше бы подбросил. Хотя куда ему – его же прав лишили. А он только рад: по вечерам пьет, по утрам дрыхнет, а в остальное время только и думает, как бы к ней пристроиться. А она ради семьи разрывается, маникюр вон весь облез, туфли износились, а новые купить некогда.
И еще много разных обидных слов.
Сначала он улыбался, потом улыбался и делал вид, что критикой его не проймешь, а потом стал требовать повторить.
– Повтори, что ты сказала.
Мол, если все так плачевно, как она утверждает, если она прозябает с ним в то время, когда могла бы развернуться, если их чувства разодраны ее несвежим маникюром и раздавлены стоптанными туфлями, то надо прекращать это взаимное страдание, не откладывая, и он уходит прямо сейчас.
И она повторила.
Весьма доходчиво. Душ не размягчил ее нрав.
Повторила, но лазейку оставила.
Выходило, что он, конечно, бестолочь, лентяй и психически неуравновешенный, но пользу приносит: например, оплачивает квитанции. Пускай ее деньгами, но все же. Она ненавидит бумажки, и для нее это спасение. А еще с ним в постели не скучно.
Одним словом, замяли, но огонек тлел. И чтобы огонек этот не сжег их семейные узы и в первую очередь его самого, он решил его затушить – повидать другую. Взял из заначки сколько было и пошел. Да и вообще он соскучился по другой, с весны не видались.
Другая жила с престарелой, но сохранившей музыкальный слух бабусей, весьма щепетильной. Рассчитывать на взаимность в этой обители нравственности не приходилось, и он решил заманить другую в уютный романтический отельчик неподалеку. Даже преду– смотрительность проявил – справился заранее о наличии свободных номеров.
Встретились на оговоренном месте. Она сделала крюк, чтобы его подхватить. Только он уселся рядом на пассажирское, как она пошарила на заднем сиденье, не оборачиваясь, нащупала пакет, протянула ему и велела выбросить в урну.
Зная ее натуру и вовсе такому обращению не удивившись, он выставил ногу на тротуар, и тут она закричала:
– Стой! Не тот пакет!
Вырвав из его рук пакет, в котором угадывались очертания туфель, она всучила ему другой, набитый пустыми бутылками из-под воды и упаковками от женских средств гигиены.
Он выбросил, они тронулись.
На дорогу она смотрела изредка, все больше на тачскрин. Вела переписку и увлечена была очень. Даже какое-то наигранное увлечение демонстрировала. Как ребенок, напоказ погруженный в учебник. Его она слушала вполуха и на вопросы отвечала как бы нехотя.
Три или четыре светофора они общались таким образом, после чего он раскрыл ей свой интерес.
Что тут началось…
Да ни за что.
Да у нее жених уже почти год, и никто, кроме него, ей не нужен.
Она просто не может ни с кем, кроме него.
Было тут, правда, недели две назад с одним…
Он вспомнил, что недели две назад она ему писала, что очень хочет, а у него с женой был как раз хороший период, и он отказал. Значит, кто-то другой согласился.
И вообще, о каком почти годе верности жениху она говорит, если еще в марте, когда бабусю удалось упечь в санаторий, она позвала его на бокал шампанского, а потом провожала до лифта голой?
Все эти очевидные и логические аргументы он, однако, не стал приводить. Она тем временем предложила просто поговорить. Как друзья. Ее смартфон булькал. Улыбаясь, она мазала пальцем тачскрин. «Поговорить» означало послушать ее. И он стал слушать.
Она любит читать. У нее целый список книг, которые она планирует прочитать уже три года, но все никак не подступится. А читать еще бабуся ее приучила. В детстве она водила ее в церковь и даже записала в церковно-приходскую школу. А когда она из той школы выпустилась, то первым делом решила девственность потерять. И обалдела, как же это, оказывается, круто.
Услышав про церковь, он потянул руку к ее большому лифчику, но получил отпор.
Отпихнув его, она принялась жаловаться. Машина старая, вчера сгорела последняя фара, заправиться толком не на что.
– Увидишь заправку, останавливайся. Зальем полный бак, – вклинился он, удивившись себе.
Она прервала переписку и впервые за вечер посмотрела ему в глаза.
– Ты хочешь оплатить мне полный бак? – уточнила она. – Это дорого, литров пятьдесят.
Он подтвердил намерения, напомнив, что так ничего и не подарил ей на день рождения. Бензин – прекрасный подарок для любовницы: сгорел – и забыли.
Поглядывая на него с подозрением, любопытством и некоторой настороженностью, сдерживая радость, она повернула в сторону ближайшей заправки. Сказала, это близко. Она часто там заправляется. А еще там классные сэндвичи. Сказала много, как облагодетельствованный, пребывающий в радостном возбуждении человек. Слушая ее, он подумал, что владеть женщиной, оплачивая ее топливо, по-своему забавно.
Скоро смартфон снова принялся настойчиво булькать. Покончив с благодарностями, она погрузилась в переписку, захихикала и сунула вспыхнувший экран ему под нос. Нашла способ отблагодарить – проявила доверие. Мол, погляди, можно так мужику писать или глупо?
Он вчитался в облачка, полные кокетливой дребедени.
– Глупо. Но ему понравится.
Она хмыкнула и кликнула «отправить».
Пока стояли в очереди к заправочным шлангам, она перегнулась назад, упершись большим лифчиком ему в плечо. Достала тот самый пакет, который он чуть не выбросил, и вытащила из него изящную, похожую на породистого зверька, туфлю из серебряной кожи, на высоком каблуке и с густо-красной подошвой.
– Лабутены. Пятьсот баксов. Он подарил, – назидательно сообщила она, скинула лодочку и просунула смуглую ступню с розовыми ногтями под серебряные ремешки.
– Застегни, – велела она, перекинув на него ногу и опершись о дверцу.
Он туго затянул ремешок. Хотел чмокнуть розовые ногти, но решил – лишнее.
Минивэн, стоявший впереди, укатил, место освободилось, сзади загудели.
Выскочив из машины, она принялась красоваться, прихрамывая, как инвалид детства, у которой одна нога короче другой. Поджав левую в лодочке, она стояла на одной правой, взнузданной серебром, подкованной густо-красным.
«Хороша?» – вопрошало ее смеющееся лицо и раскачивающееся тело канатоходки.
Она в самом деле была хороша, и лишь одно встревожило его. Ее пальчики с розовыми ногтями были чрезвычайно напряжены. И хоть серебряные ремешки и сдерживали смуглую ступню, ногу и все тело, но пальчики покраснели, наморщились, а ногти потемнели. Ему показалось, что пальчики упираются из последних сил, что неуклонно сползают к краю и вот-вот соскользнут.
Она сунула шланг в горлышко голодного бензобака, а он пошел оплачивать эти предстоящие десятки литров. Заначки, которую он припас для веселеньких часов с ней, хватило и еще немного осталось. Возвращаясь, он увидел, как она воркует над тачскрином, и его свет озарял ее черты.
– Ни один мужчина никогда не заливал мне полный бак. Хочешь, подброшу тебя до метро? – сделала она царственное предложение.
Она так разошлась, что вызвалась подвезти его не просто до ближайшей станции, а до станции, на которой ему предстоит пересадка. Только сигарет по дороге надо купить.
Остановились у магазина.
– Сбегаешь? – попросила она, но, опомнившись, пошла сама.
Заглушив мотор, она забрала ключи, а он остался сидеть в тишине, свесив руку в открытое окно, за которым лежал июльский вечерний воздух. Мимо катили седаны, хетчбэки и кроссоверы, и в них были люди. Пешие люди шли по тротуару. Внутри домов горели огни. Он подумал, что до метро осталось всего ничего. Да и не хочет он лезть ни в какое метро, а вполне доберется каким-нибудь наземным образом.
Он вылез из автомобиля, захлопнул дверцу и увидел на заднем сиденье пакет.