нглийском, получалось бегло, но с сильным израильским акцентом.
— Познакомьтесь! — сказала Юдит. — Мне кажется, у вас есть общие профессиональные интересы.
Он представился:
— Бригадный генерал Эндрю Ховард. Да, именно. В запасе. Очень приятно. Недавно вышел на пенсию после тридцати лет службы в Танзании, Германии и США. В настоящее время создаю компанию по экспорту аксессуаров для защиты от химического оружия, в которых сегодня может быть заинтересован Израиль. Кроме того, у меня есть договор с престижным книжным издательством в Соединенных Штатах на редактирование статей экспертов о процессе разрушения советской империи. Моя собственная статья на эту тему тоже войдет в будущую книгу.
Он говорил негромким, спокойным, авторитетным голосом, вызывающим доверие, опираясь при этом на ручку трости, чтобы стоять прямо. Профессор Габи Амит тут же предложил статью о росте национального самосознания в мусульманских странах советского блока, и Эндрю благодарно просиял. Он заговорил быстро, с юмором, жестикулируя свободной рукой, которая словно просилась опуститься на плечо собеседника или преподнести ему подарок. Его плечо двигалось в такт его беглому оксфордскому английскому, который действительно был щедрым подарком для тех, кто его слушал, вызывающим восхищение и уважение, если не зависть. В конце встречи Эндрю обменялся с профессорами визитками.
— Был очень рад встрече с вами, господа, и рад был бы встретиться с каждым из вас снова. Может быть, получится еще здесь, на этой конференции? Думаю, мы можем быть полезны друг другу и другими способами!..
— Нам нужно взять еще по бокалу шампанского, — сказал он ей после прощания с советологами. — Мы должны выпить за вас. Вы — замечательная!
Юдит ненавидела комплименты, причем как говорить их, так и получать. Она не умела легко ответить на комплимент комплиментом, но и оставаться в долгу не любила. В данном случае она убедила себя, что льстец не обязательно лжец, он просто хочет угодить, сделать приятное. И если двадцать процентов из того, что он говорит, является правдой, то этого вполне достаточно. Но, кажется, она уже немного пьяна.
— У вас красивая трость, особенно мне нравится ручка, — заявила она и сразу же пожалела об этом.
— Обратите внимание, на этой ручке есть часы!
— Что-что есть?
— Часы. Смотрите, крышка откидывается, и я вижу, который час. Сейчас девять часов и двенадцать минут.
— Верно! А я вижу это на своем мобильном телефоне. Можно сказать, вы держите время в своей руке… — Она привыкла поддерживать мужскую самооценку.
— Я чувствую рукой, как проходит время, а в последнее время у меня было больше времени это почувствовать, — сказал он, улыбаясь, и добавил: — Вместо часов сюда можно вставить фотоаппарат, диктофон, украшение…
— А что это за значок? В какой войне вы отличились? — спросила она, указывая на маленький синий металлический крест, края которого были похожи на лепестки цветка в отличие от других военных значков в желто-красно-черную полоску.
— О, это ОБИ[28]. Самый замечательный. Это национальная награда за выдающиеся заслуги вроде французского ордена Почетного легиона. Я получил его недавно за деятельность, о которой нельзя говорить. Многие получают это сегодня за всякую чепуху. В моей семье несколько человек получили. Семья Ховард, вы знаете…
— На самом деле я не знаю.
— Хм… Израиль — маленькая страна. Я — Ховард по отцовской линии, это очень известная аристократическая семья в Англии начиная с пятнадцатого века. У нас был замечательный особняк, но мой прадедушка не был старшим сыном. Вы знаете, что в Англии только старший сын получает все наследство?
— Да-да, конечно, — обманула она, чтобы не слышать больше, что Израиль — маленькая страна.
Эндрю продолжал:
— Остальным сыновьям приходится искать себе что-то: должность в правительстве или в армии. Я пошел в армию. Во всяком случае, это интереснее, чем работать в правительстве. А по материнской линии я потомок Диккенса.
— Писателя Диккенса? Который написал «Дэвида Копперфилда»? В самом деле? — Это впечатлило Юдит не меньше, чем ОБИ, о котором она никогда раньше не слышала и даже заподозрила, что Эндрю обманывает ее, чтобы произвести впечатление.
— Да, конечно. Моя мама мечтала, чтобы я стал писателем или хотя бы актером. Благодаря ей я пристрастился к чтению, к стихам. Пробовал писать стихи, даже сонеты. Ничего особенного я не сочинил, просто хотелось выразить свои чувства, поделиться ими, понимаете? Простите, что я так много говорю о себе. Похоже, я слишком много выпил.
— Мой дед по материнской линии служил в российской армии, — заговорила Юдит. — Кажется, он снабжал царских солдат пивом. У него была пивоварня в Ровно. Понятия не имею, в каком звании он был. Он умер, когда я была младенцем. Сохранилась фотография, на ней он в форме, в сапогах, в военной фуражке и с кожаным ремнем, который едва удерживает его пузо… Не уверена, что он понравился бы мне, если бы я его встретила. Сама не знаю, почему я рассказываю вам такие вещи…
— Я впервые встречаю человека, который рассказывает неприятные вещи о своей семье.
— Я очень самокритична. Это наследственное заболевание. Родившиеся в Израиле излечились от него, а я еще нет…
Он засмеялся и спросил:
— Что вы делаете завтра?
— Что я делаю? Мы участники конференции, не так ли?
— Вы знаете, меня не интересуют ни лекции, ни трапезы. Так, может быть…
— Меня тоже не особенно интересуют лекции и завтраки с обедами, но завтра днем я сама читаю лекцию…
— Тогда, может быть, вы позволите пригласить вас немного погулять по окрестностям завтра утром? Вы знаете эти места?
— Честно говоря, я впервые в этом городе.
— Правда? Вы никогда не были в Бате?
— Правда, правда. Мне кажется, что для нас организуют экскурсию по городу в последний день: бани, церкви и тому подобное.
— Нет-нет, это всегда можно увидеть, но полюбоваться природой этих мест просто необходимо: цветами, птицами, бабочками, особенно в августе…
— Вы водите машину?
— Да, конечно. Я люблю водить машину.
Она посмотрела на него с некоторым сомнением, боясь запутаться в сетях благодарности. Подумала, что выглядит совершенно неухоженной, и эта мысль прояснила ей, что она хочет нравиться ему. Да, интересный человек. Не каждый день такого встретишь, убеждала она себя. И его предложение отлично вписывается в ее план отдохнуть здесь.
— Хорошо, спасибо.
— Встретимся в девять у входа?
— Договорились. Но вернемся не позже двенадцати. — Ее голос снова стал израильским, довольно низким.
На следующее утро, в девять часов и две минуты, он, прихрамывая, спешил открыть перед ней дверцу серебряного «мустанга». Она пыталась сказать себе, что это простая любезность, нечто само собой разумеющееся, но рыцарский жест Эндрю был ей приятен. Большие темные очки делали его мягкое светлое лицо более суровым. Она села слева от него на бархатное сиденье, машина тронулась с места и помчалась по неправильной стороне дороги.
Внезапно ей вспомнилась давняя история… Она была трудолюбивой, прилежной и ответственной ученицей, стремилась дать родителям повод для радости и гордости, опасалась обидеть мать или расстроить отца. Но в одиннадцатом классе государственно-религиозной школы, на пике бунта подросткового возраста, она уговорила одноклассницу Илану Беккер пойти на пляж в Герцлии[29] в день контрольной по математике, обязательной накануне экзамена на аттестат зрелости. Она сильно обгорела в тот безумный день, тридцать лет назад.
И вот теперь к ней вернулось то смешанное чувство счастья, самозабвения и смертельной опасности, с которым она тогда бросила свое тело на пляж под палящее солнце.
— Что за машина у вас, какая это марка? — спросила она не для того, чтобы доставить ему удовольствие, а потому что никогда такой не видела.
— Это гоночная машина. Она не новая. Это приз за победу в гонках шесть лет назад, до аварии.
— До аварии? Вы гонщик?
— Да. Это к тому же позволяло мне выполнять особые задания по службе. Однако пять лет назад я попал в аварию, когда участвовал в международном ралли, чуть было не погиб, остался жив, но потерял ногу. До этого у меня был «ниссан», тоже гоночный, я участвовал на нем в гонках из Африки в Норвегию через Ближний Восток и Европу. У меня был тогда штурман. Его звали Артур. Я любил его больше всех на свете. Он погиб, когда я вел машину, понимаете… Из этого… трудно выйти. Чтобы восстановиться, нужно время…
— Что ж, надеюсь, что сейчас вы не будете вести машину, как на гонках.
Он засмеялся:
— По здешним дорогам невозможно ехать быстро, особенно по тем, до которых мы вот-вот доберемся.
Вскоре дорога стала извилистой, заросшей по бокам кустами и деревьями. Иногда их кроны соединялись, образуя сплошной навес. Щебет птиц, журчание приближающихся и удаляющихся невидимых ручьев окутывали автомобиль. Каждый раз, когда голоса птиц были особенно отчетливыми, Эндрю поднимал плечи, словно собираясь взлететь, и угадывал: дрозд, зарянка, малиновка, зяблик… И вдруг закричал:
— А вот и овсянка! — и добавил, когда Юдит улыбнулась, удивленная его воодушевлением: — Вы понимаете, она редкая, похожа на седоголовую, но щебечет иначе.
— Любите птиц?
— Очень. Я, в сущности, орнитолог. Куда бы я ни приезжал, сначала ищу место, где можно понаблюдать за птицами. Вы не представляете, какие замечательные птицы есть в Танзании: утки, фазаны, попугаи и, конечно, много хищных птиц. Я прослужил там восемь лет, понимаю суахили и могу немного говорить на нем… Ой, я чуть не задавил фазана! Их здесь выращивают для еды, как у вас кур. Они не привыкли к машинам.
Красивая яркая птица побежала по дороге, изо всех сил пытаясь взлететь, но безуспешно.
— Бедная птица! — воскликнул Эндрю и тут же вернулся к рассказу о себе. Он говорил с неанглийским воодушевлением, двигаясь по левой стороне дороги (Юдит никак не могла привыкнуть к этому, особенно на поворотах) и петляя на скорости, которая казалась ей чрезмерной. Сочетание в новом знакомом бригадного генерала, автогонщика и орнитолога вызывало у нее восхищение и легкое подозрение. Словно читая ее мысли, он сказал: