— В какой ты комнате? — осмелилась она спросить.
— Я получил номер не в университетской гостинице, а в специальном кампусе для важных гостей, — засмеялся он и махнул рукой в направлении своего жилья. — Почему ты спрашиваешь?
— Просто из любопытства.
Тень тревоги прошла по его лицу. Кто эта женщина? Не оказался ли он замешанным в чем-то опасном? Нет-нет, эта маленькая израильтянка не может быть опасной. И сейчас он отчаянно нуждается в любви, в нежности. Ему нужно почувствовать себя принятым. Впитаться. Проникнуть.
После утренней молитвы и чашки чая у себя в комнате она отправилась на поиски ресторана и быстро его нашла. Как обычно на таких конференциях, утром здесь было самообслуживание, официанты наливали только кофе. Эндрю не было видно. Решив не садиться рядом с коллегами, она выбрала столик на двоих, повесила сумку на стул и пошла за подносом, но не стала грузить на него все то невозможное, что англичане едят на завтрак — фасоль в томатном соке, ломтики бекона с яичницей, — а взяла кусочки ананаса (м-м-м…), несколько вишенок, йогурт и сладкий липкий солодовый хлеб. И конечно кофе, нет ничего лучше кофе, но только не этот невыносимый английский кофе. Произнесла благословение на хлеб и начала есть.
Ей не удалось избежать встречи с профессором Мэтти Штрайхманом, бородатым, в ермолке, посвятившим свою жизнь архивам Исаака Бабеля, и с доктором Ольгой Альтман, толстой и услужливой, опубликовавшей книгу о визитах Бунина в Израиль, а также со слависткой из Беркли, которая перевела Соловьева на английский и хочет эмигрировать в Израиль, — короче говоря, у Юдит не было выбора, пришлось обменяться пустыми вежливыми словами, услышать о нескольких замечательных и очень важных лекциях и выразить большой интерес к тому, что когда-то интересовало и трогало ее, но теперь сделалось бременем, потому что ее занимало только одно: где Эндрю? Может быть, он уехал, получив сообщение из дома? Он, конечно, ничего ей не должен, но как-то… Неужели она больше не увидит его?
После завтрака она планировала послушать лекцию о Владимире Соловьеве, эта тема очень интересовала Юдит, казалась ей важной, но ноги привели ее в университетский двор, в кампус для гостей университета, который был построен на пологом склоне холма. Она бродила там без толку минут двадцать, гуляла по мощеным тротуарам, разглядывала растения, цветы и наконец повернула назад, крайне недовольная собой. Она чувствовала себя очень глупо.
И вдруг она увидела его. Со спины. Он быстро спускался с холма, чуть ли не бегом, в белом костюме, с черной кожаной папкой в руке. Она почти побежала за ним — не для того, чтобы догнать его, не для того, чтобы увидеть, куда он идет, а просто так, словно он распространял какой-то запах, одурманивающий ее, словно он играл какую-то волшебную мелодию, очаровывающую ее, словно какой-то сильный ветер толкал ее сзади и не давал идти в другую сторону. Еще никогда она не была такой невесомой и такой тяжелой одновременно. А он уже поднимался по тропинке к гостевому дому и, наконец, постучал в одну из одинаковых деревянных дверей в нем.
Она застыла в ожидании не в силах пошевелиться. Она просто стояла и ждала на тротуаре, скрывшись за одним из цветущих деревьев. Она слышала, как колотится ее сердце.
Внутри нее звучал сигнал тревоги, предупреждающий об опасности, но стопы ее ног словно приклеились к тротуару. Так — в тени цветущих деревьев, обвеваемая легким ветерком, — она простояла двадцать бесконечных минут. Когда он вышел, она осталась стоять на месте, окаменев. Он приближался к дереву, за которым она стояла, и вдруг, заметив ее, остановился, побледнел.
— Джудит, что ты здесь делаешь?
— Ах… не знаю… Думаю, жду тебя.
— Ждешь меня? Здесь? С какого момента?
— Недолго, с момента, когда ты вошел в ту дверь.
— Как ты узнала, что я здесь?
— По правде сказать, я заметила тебя и пошла за тобой. Надеюсь, ты не сердишься…
— Почему ты пошла за мной? Что ты хотела?
— Не знаю, Эндрю. Я не видела тебя за завтраком и начала немного волноваться или что-то в этом роде.
Он бросил быстрый взгляд по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, обнял ее и быстро, страстно поцеловал.
— Как ты думаешь, можно мне выпить кофе в твоем номере? — спросил он, и ей было ясно, что он имеет в виду.
— Конечно можно, — ответила она с притворной легкостью, убеждая себя в том, что, может, и правда, он имеет в виду просто кофе, но при этом в ее голове пронеслось на долю секунды, что он не еврей. Он — гой[31]. Необрезанный. И без ноги.
У себя в номере она стояла перед ним, глядя ему в глаза и позволяя ему медленно снять платок у нее с головы. Его руки не дрожали.
Примерно через час ее живот прижимался к его круглому животу и обрубку голени, похожему на каменный шоколад, а ее щека вжималась в простыню, измазанную вязкой спермой и мокрую от слез.
— Ты плачешь? Я сделал тебе больно?
— Нет-нет. Это не из-за тебя.
— Послушай, я не все о тебе знаю, и ты не все знаешь обо мне. Но то, что ты сделала, последовав за мной, — очень опасно и для тебя, и для меня, понимаешь?
— Меня не волнует, что обо мне говорят, — бросила она вызывающе.
— Не в этом дело, не в этом дело.
— А в чем?
— Я не могу объяснить.
— Ты работаешь в службе безопасности?
— Скажем, большинство высокопоставленных военных, когда выходят на пенсию, поступают именно так. Знаешь, как это происходит: сегодня ты допрашиваешь кого-то, у кого где-то есть двоюродный брат или хороший друг, а завтра ты читаешь в газете о террористической ячейке, которую вовремя раскрыли…
— Так вот зачем ты приехал на эту конференцию?
— В том числе. А как ты думаешь, что происходит на международной конференции по русистике?
— До сих пор я не думала об этом…
— Так подумай сейчас. Джудит, я не знаю, что у вас в Израиле известно о том, что происходит вокруг вас…
— Эндрю, в Израиле каждый час слушают новости.
— Новости… Понятно. Но есть люди, знающие намного больше того, что израильтяне слышат в новостях. И ты должна знать: я очень беспокоюсь.
— О ком? Обо мне?
— И о тебе. И вообще — ситуация тревожная, если не сказать опасная.
— Для кого? Что ты имеешь в виду?
— Я уже слишком много сказал. Во всяком случае, если ты знаешь людей, у которых есть доступ к бункеру… Я был бы счастлив, если бы ты помогла мне связаться с ними.
— Доступ к бункеру?..
— Разве ты не знаешь, что все важные военные решения принимаются в бункере, в Кирие? Я думал, что в Израиле это знает каждый.
— А что ты будешь делать, когда свяжешься с ними?
— Я постараюсь разговорить такого человека, но, конечно, не раньше, чем выясню, что у него есть проблема, которую я могу решить, или что я могу организовать для него приглашение, включая проживание, билеты на самолет и так далее… — Эндрю озорно улыбнулся.
— Спецслужбы Англии шпионят за Израилем, и ты полагаешь, что я помогу им в этом? — Глаза Юдит сузились и стали похожи на точилку для кинжалов.
— Нет-нет, это не против Израиля, не дай бог. Это даже на пользу. Но, ты знаешь, всегда хорошо удостовериться, раздобыть полную информацию. Всегда есть сюрпризы. Помимо прочего, это моя работа, — он пожал плечами и развел руками, — что тут сделаешь!
Конференция должна была закончиться во вторник днем. После заключительной лекции они снова пошли в ее комнату, зная, что у них есть полчаса, а затем нужно будет освободить номер. На этот раз он был немного более жестким, а она более податливой и страстной.
— Мне очень трудно с тобой прощаться, — сказал он, впившись в нее взглядом. — Правда, очень трудно.
— Я знаю, мне тоже, — сказала Юдит с горькой улыбкой, ясно сознавая, что никогда больше его не увидит. И тут же подумала: она получила чудесный подарок, больше, чем она заслуживает, больше, чем она мечтала.
— Я хотел бы посадить тебя на поезд, но это может быть опасно, — сказал он.
— Нет проблем, — сказала она и почувствовала себя отторгнутой, отрезанной, сгоревшей. Он поцеловал ее в закрытые влажные глаза, протянул визитку и сказал:
— Сейчас мой офис дома, поэтому не звони по этому телефону, это опасно, но я буду очень рад, если ты напишешь мне. По этому адресу. Только укажи на конверте: «личное». Поняла?
Из окна такси, подвозившего ее к вокзалу, Юдит увидела огромную красивую церковь с высокими куполами. Она попросила водителя остановиться, заплатила не считая и позволила своим ногам идти по каменной площади к церкви. Чемодан на колесиках с шумом катился рядом.
Что она делает? Что она делает? Вокруг на скамейках сидели люди в расслабленных позах. Понимают ли они по тому, как повязан ее платок, что она еврейка, соблюдающая заповеди? Ничего, пусть понимают. Войдя в церковь, она очутилась в пространстве с огромными колоннами. Здесь, на скамьях под высокими сводами, тоже, наверное, сидят люди. Ее окутал запах восковых свечей. Она шла, выпрямившись, с чемоданом в руке по квадратным камням гробниц к стене из разноцветных витражей, к алтарю, над которым висел большой черный крест. Поставив чемодан рядом с собой, она опустилась на колени, сложила руки, опустила голову и безмолвно сказала про себя: «Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо!» Она искала глазами статую или икону Мадонны — сейчас она рада была бы поговорить с женщиной о том, что с ней происходит, — но в некатолической церкви женского образа не было и в помине.
Уходя, она пожала плечами и чуть было не рассмеялась, подумав: «Я, наверное, сошла с ума! Это богохульство! Что мне, еврейке, искать в церкви? Я опаздываю на поезд!» Но это было необходимо — сбросить груз внезапного, невероятного бремени счастья, а также приблизиться к нему, к Эндрю, войти в святое для него место.
Все полтора часа пути от Бата до станции Паддингтон она сидела прямо с закрытыми глазами, идиотская улыбка заливала ее лицо. Она представляла себе е