Всякий раз, когда она приходила в офис, ее ждали эти ярко-желтые конверты с адресом, написанным его почти неразборчивым почерком. Она пристрастилась к ним, но в то же время они стали для нее рутиной. В одном из писем он спросил, не хочет ли она встретиться с ним в Германии, в Мюнхене, где он должен быть в феврале на семинаре. «Мы можем снять комнату в уединенной деревне, у подножия гор, и провести там два дня, просто занимаясь любовью. Мне нужно прижать тебя к себе и почувствовать нежность твоего тела. Я хочу смотреть на тебя, трогать тебя, ласкать и довести до пика счастья. Вот такой план». Далее шло подробное расписание: дата и время встречи в аэропорту, поиск жилья, время для занятий любовью, рабочие встречи, снова время для занятий любовью, отправка в аэропорт.
«Эндрю, любовь моя, у меня нет проблем с тем, чтобы организовать себе несколько дней для исследований в Германии и даже несколько лекций о месте Шопенгауэра в русской философии и поэзии конца XIX века. Среди моих публикаций есть кое-что на эту тему, но, говоря по правде, я не испытываю ни малейшего желания ехать в Германию. Попытайся понять меня. Я не хочу встречаться с немцами и убеждать себя в том, что они очень милые. Это не только моя личная семейная история, это больше того».
Через несколько недель Эндрю написал: «Я хорошо понимаю твое нежелание поехать в Германию. И я намерен снова приехать в Израиль вечером в субботу, 23 апреля, и мы сможем быть вместе целую неделю. Я написал нескольким людям. У меня намечена встреча с командующим израильского тыла. Постараюсь познакомиться с нужными людьми, чтобы узнать о возможностях трудоустройства. Я безумно люблю тебя. Я думаю о тебе днем и ночью. После телефонного звонка твоего бывшего мужа моей жене ситуация дома стала невыносимой. Это все изменило. Я повторяю про себя твое имя, я пишу твое имя снова и снова, и это спасает меня. Мне нужно найти работу за границей, желательно в Израиле». Она написала ему, чтобы он не забыл взять с собой купальный костюм. Нет-нет, не Эйлат и даже не Эйн-Геди, на этот раз что-то другое.
Она забронировала циммер[36] на ночь с понедельника на вторник в мошаве Арбель и попросила его не назначать встречи ни на понедельник, ни на вторник. Было бы хорошо, если бы он посетил эти христианские места в районе Кинерета.
И вот она снова в аэропорту с букетом цветов. Правда, купленном в миштале[37] с целью экономии. Она приехала на своей купленной после развода машине и с трудом нашла парковку. Самолет опаздывал, и ей пришлось два с половиной часа томиться в зале прилета. Когда она, наконец, увидела его, хромающего к ней, и да-да, все в том же офицерском костюме, она заметила вдруг необычный размер и форму его ушей и какую-то беспомощность позы и выражения лица. Он поставил чемодан, чтобы обнять и поцеловать ее, но она протянула ему букет, и ему пришлось вытянуть над ним шею, чтобы поцеловать ее в макушку. Она покатила его чемодан в направлении своей машины. Чемодан с шумом катился по шероховатой бетонной поверхности. На каком уровне она вышла из машины? В каком ряду поставила ее? Где же эта машина, черт возьми! Эндрю едва поспевал за ней, но без умолку говорил о том, как соскучился, о красоте и достоинствах ее тела. Прежде чем Юдит нашла машину, она споткнулась о ступеньку, упала и ушиблась. Он поднял ее, потом чемодан и позволил ей катить его дальше в полутьме.
По дороге в Иерусалим она включила «Голос музыки», чтобы попытаться заглушить его непрерывную речь, но он продолжал говорить вместе с музыкой. Тогда она приглушила концерт для скрипки № 3 Моцарта, пытаясь создать в себе заслон, который бы сделал тише его речь с благородным оксфордским акцентом и авторитетным тоном нескончаемой лекции.
Найти парковку возле ее дома в Иерусалиме удалось не сразу. Когда она открыла, наконец, старую деревянную дверь, был уже поздний вечер. Она заварила им обоим чай. Он открыл чемодан и протянул ей довольно тяжелый подарочный пакет.
— Открой, — попросил он ее.
— Сейчас?
В пакете была коробка, а в коробке шар из синего стекла, на котором были изображены все континенты и все моря Земли. Лазурная планета крепилась на резной деревянной подставке, что позволяло поставить ее на стол или на полку.
— Какая красота! Это волшебно! Спасибо! Ты подарил мне весь мир?
— Я хотел бы. А пока я хочу, чтобы ты чувствовала себя женщиной большого мира.
— Я бы хотела быть твоей женой, Эндрю, а не женой большого мира.
— Тс-с-с… Иди сюда, иди ко мне, давай не будем об этом говорить. Мне нужно почувствовать тебя. Да-да, если бы мы были женаты, мы могли бы прийти домой после рабочего дня, поговорить, посмеяться, поужинать, рассказать друг другу обо всем, что произошло с нами в течение дня… Да-да, не плачь, успокойся, давай я тебя успокою. Иди ко мне, моя красавица…
Утром он открыл глаза и не понял, где он. Особенно странным было пение птиц. Звучали голоса птиц, ареалом обитания которых никак не могла быть одна страна! Это были птицы из Африки, Австралии, Южной Америки. Что это? Вертя головой в разные стороны, он сел на кровать, потом встал и подошел к окну. Увидел цветущее гранатовое дерево, но ни одной птицы на нем не было. Юдит, смеясь, следила за ним со стороны.
— Где они?
— Ты не понял? Я поставила тебе диск! Компакт-диск с песнями разных птиц!
— Вы заслуживаете, чтобы вас хорошенько побили! Да, побили! И поцелуев, поцелуев! — Он осыпал ее поцелуями и уложил обратно в постель.
В йом-ришон[38] она поехала в университет, а он провел серию осторожных, нащупывающих и разочаровывающих встреч в вестибюлях разных отелей.
Вечером он коротко рассказал ей о них, с обидой подчеркнув грубое, если не хамское поведение израильтян. Она рассказала ему об армейских джипах с английскими солдатами в красных беретах, эти джипы припарковывались прямо на газонах, а потом «анемоны»[39] — так евреи называли этих солдат — входили в дом и переворачивали все вверх дном в поисках оружия.
— Может быть, мой папа был одним из них, — сказал Эндрю.
— Очень может быть. Евреям они не казались симпатичными или нежными.
— Давай не будем говорить о политике, — сказал он.
— Не будем говорить об этом, не будем говорить о том. О чем же нам говорить?
— Поговорим о том, какая ты красивая, какая ты замечательная и какая ты хорошая.
— Эндрю, хватит, хватит.
— Что случилось?
— Ничего не случилось…
Утром в понедельник Юдит села за руль своей машины, и они поехали в циммер в мошав Арбель. Эндрю сидел рядом с ней в спортивной одежде и в раздражающей ее христианской версии рассказывал обо всем, что недавно узнал о Масаде, Ироде, ессеях, Мертвом море, Кумранских пещерах.
— В последнее время я много читаю и думаю об иудаизме.
— Я понимаю. А что ты думаешь об иудаизме?
— Это очень интересно. Древняя, очень древняя религия. Дикая. Жестокая. Мне довольно сложно понять богословские принципы иудаизма, это больше похоже на фанатичное настаивание на всевозможных довольно странных обычаях. Я не понимаю, почему вы цепляетесь за эти обычаи, которым нет места в современном мире. И национализм меня беспокоит.
— А в христианстве тебя ничего не беспокоит? Крестовые походы тебя не беспокоят? Тридцатилетняя война не беспокоит? Преследование гугенотов во Франции не беспокоит?
— Джудит, Джудит, пожалуйста, давай не будем говорить о религии. Мне не нравится, когда ты злишься. Ты никогда не злилась на меня раньше, не так ли?
— Верно, верно, давай не будем. Поговорим лучше о мошаве Арбель. Ты знаешь, что по одной легенде оттуда начнется избавление?
Она рассказала ему о раби Хия Руба и раби Шимоне бен Халафта, которые шли по долине Арбель и видели мерцание первой утренней звезды, Айелет а-шахар. И сказал раби Хия Руба раби Шимону бен Халафта, что так придет избавление: чем больше звезда померкнет, тем ближе будет избавление.
— Так что, может быть, и наше избавление придет, когда наша любовь угаснет, — заключила она.
— Наше избавление? Наше избавление уже пришло! Моя любовь к тебе спасла меня. Твоя любовь ко мне спасла тебя. Любовь — это и есть избавление, какое еще может быть избавление?..
Ей делалось все более неловко от этого разговора. Она заговорила на другую тему — об Ироде. Эндрю заявил, что это был великий царь, поднявший культурный уровень Древней Палестины. А Юдит сердито рассказала ему, как он спускал с горы Арбель своих солдат в клетках, чтобы уничтожить повстанцев и их семьи, которые спрятались в пещерах, и как он убил свою жену, других членов семьи и много еще кого.
Видимо, было невозможно избежать споров.
Когда, миновав коровники поселка, они добрались до циммера, он наполнил джакузи и пригласил ее погрузиться вместе с ним. Это было приятно, хотя и довольно тесно. Он потрогал и потер ее ягодицы культей ноги, и она задалась вопросом, как ему удается не стыдиться своей инвалидности.
Днем они пошли погулять в тени внушительной мрачной скалы. Вся территория мошава была усеяна цветами — нарциссами, цикламенами, анемонами, красавками, крестовниками и другими, названия которых Юдит не знала. От зрелища этого плотного разноцветного ковра захватывало дух. На деревьях с плоскими кронами, названия которых Юдит тоже не знала, они обнаружили множество птиц, стаями, словно по команде, взлетавших в небо. Воздух был чистым, умиротворяющим. Но споры не были забыты.
В ту ночь они страдали от комаров, лая собак и запаха коровьего навоза. Они гладили друг друга, но не более того.
Утром они поехали на Кинерет, наметив посетить христианские места в его окрестностях: католическую церковь и греческую православную — в Капернауме, гору Блаженств и церковь Блаженства, Табаху, Сад Курси, Иордан, Магдалу. Ей пришло в голову, что ее дедушка плюнул бы, проходя мимо церкви. Как можно рассказать Эндрю такое?