нщина – просто заговор! Что моя профессиональная деятельность будет тщательно изучена и сделаны надлежащие выводы. Что для меня будет праздник, если меня просто уволят и не заведут уголовное дело. Что из Абакана уже выезжает комиссия для изучения обстоятельств дела и меня еще вызовут повесткой для награждения...
Он много умного сказал, пока не выдохся. Я не слушал – в одно ухо влетало, из другого вылетало. Потом меня на лестнице подловил нарочито скорбящий Кудыкин:
– Ох, как я вам сочувствую, Артем Николаевич... Ну ничего, ничего, не всем улыбается удача. Поработаете где-нибудь в другом месте... Хотя, знаете, в нашем городке царит такая безработица...
– Позвольте маленькую предпосылку, товарищ майор? – подчеркнуто учтиво сказал я. Кудыкин не понял, соорудил участливую рожу.
– Конечно, Артем Николаевич. Да бросьте вы эти формальности – меня зовут Адам Егорович.
– Да что вы говорите? – изумился я. – Всегда считал, что вас зовут Засранец.
И когда он вытянул ненавистную харю, охотно пояснил:
– Предпосылка, товарищ майор. А теперь, уж не гнушайтесь – посыл...
И послал его в такие дали, да с такой лингвистической «утонченностью», что Кудыкин аж отпрыгнул. Побагровел, налился бешенством, замахал пухлыми кулачками:
– Да как вы смеете?! Да кто вам дал право?! Вон из органов – немедленно!!! Считайте, Богатов, что с этой минуты вы уволены, и мы еще рассмотрим, почему по вашей милости погиб сотрудник милиции!!!... А может, вы специально ее подставили, а, Артем Николаевич? – В бесстыжих глазах зажегся мстительный огонь. – У вас ведь была любовная связь, верно? Такой видный мужчина... А теперь другая женщина на горизонте объявилась. Как там говорится: баба с возу – волки сыты?...
Я поднял кулак, чтобы одним ударом сделать из него инвалида, Кудыкин взвизгнул, я опомнился (совсем уж глупо с моей стороны), брезгливо оттолкнул его, как попрошайку, побежал по лестнице, не чуя ног...
Излишне говорить, что это был один из самых страшных дней в моей жизни. Яна Владимировна Островская лежала в морге. Я сидел за столом, убитый, потрясенный. Закончился рабочий день, отгремели вопли и проклятья. Никто меня не доставал, помимо совести. Пришел Крюгер, молча выставил на стол литр водки, которую наш районный ПВК производит из сомнительного китайского ректификата. Выпили по стакану, закусив печенюшками из Янкиного стола.
– Не убивайся, – посоветовал Крюгер. – Ты не виноват, мы же помним, как ты пытался ее остановить. Расскажем, как было – ни одна сука не пришьет тебе дело. Это я во всем виноват, Артем, – вздохнул Крюгер, разливая по второй. – Не разобрался со Стукановским, клюнул на удочку... Знаешь, у меня тоже очень сильно болит – здесь, здесь и здесь... – Он ткнул себя в голову, сердце и, разумеется, в печень...
Когда пришел Венька – черный, как мартовский снег, – мы с Крюгером пускали сопли – каждый считал, что именно он виновен в случившемся. Венька выставил на стол еще одну бутылку... Потом приходили другие нормальные менты, присоединялись к компании, выпивали, уходили. Не помню, как я от них отпочковался. Очнулся глубокой ночью на берегу Уштыма – покупаться, наверное, решил, да не добрел до воды. Голова трещала. Я разделся, забрался в камыши, истязал себя в холодной илистой воде, пока не обрел способность соображать. Оделся, побрел куда глаза глядят...
Эмма открыла дверь и ахнула, прижав ко рту ладошку.
– Опять над тобой надругались, Артем... Господи, в четвертый раз за четыре дня, да что же это делается...
– Контузия, – хрипло объяснил я, хватаясь за косяк, чтобы не упасть. – Еще и выпить дали... Прости, пожалуйста, Эмма, погибла Яна Островская...
Ее глаза наполнились слезами, она всхлипнула, протянула ко мне ладошки, из которых я успешно выскользнул и куда-то упал...
Очнулся я, как водится, на рассвете – сработал внутренний будильник. Женщина печально смотрела на меня, поглаживая по спутанной шевелюре. Я прижался к ее плечу. Хорошо, когда имеются люди, которым ты не противен.
– Ты всю ночь звал Яну, потом ты звал Иру... Ты звал всех, кроме меня, Артем...
– Ты рядом, зачем тебя звать? – невпопад скрипнул я. – Не обращай внимания, Эмма, темное прошлое уходит, цепляясь за глупое настоящее. Ближе тебя у меня никого нет уже четыре дня...
– Расскажи, что случилось...
Не хотел я делать мелодраму из своих переживаний – ненавижу это слово. Но сделал. Полчаса я плакался в жилетку, рассказывал то, что надо и не надо.
– Теперь я все про тебя знаю, – удовлетворенно заключила Эмма и прижалась к моей щеке.
«Странно, – подумал я, – если все про человека знаешь, с ним становится неинтересно». Но здесь работал какой-то другой закон. Возможно, мне стоило ее обнять и никуда не отпускать от себя в ближайшие сорок лет.
– И чем ты собираешься заняться? – спросила Эмма. – Если сбудутся мрачные прогнозы и тебя действительно вытурят из милиции.
– Во-первых, опохмелиться, – признался я.
– Подожди, сейчас принесу... – Она вышмыгнула из кровати, удалилась на кухню и через минуту вернулась с рюмочкой на блюдечке. Глянула с сомнением на мою обиженную физиономию, ушла обратно. Вернулась со стаканом на блюдечке. Жидкость была золотистого цвета и вкус имела...
– Отлично, – похвалил я, судорожно хватая ртом воздух. Первоначальной емкости вполне бы хватило.
– Займусь своими прямыми обязанностями, – сказал я. – Сомневаюсь, что следственная группа из Абакана сможет что-то раскопать. Найдут стрелочника, взвалят на него всех бешеных собак...
– Но тебя же отстранили...
– А мне плевать. – Я взял руку женщины и погладил. – Не спрашивай больше ни о чем, хорошо?
– Договорились... – Голос Эммы дрогнул. – Последний вопрос: ты будешь осторожен?
– А когда я не был? – удивился я.
Выйдя на улицу, я почувствовал себя человеком, просидевшим в бункере двадцать лет. Опасность на каждом шагу. Я позвонил по сотовому Веньке и терпеливо дождался, пока тот, по прошествии веков, снимет трубку.
– Странно, – сказал похмельный Венька, – ты вчера куда-то пропал.
– Топиться ходил, – объяснил я. – Получи задание и не вздумай кочевряжиться.
– Нас отстранили от дела, – вспомнил Венька, – а тебя уволили.
– Значит, буду работать как частное лицо. Не гони пургу, Венька, – рассердился я. – Мы должны разворошить это дерьмо хотя бы ради Янки. Как представлю, что она погибла просто так...
– Я полностью разделяю твое мнение, Артем, – вздохнул он, – но нам никто не даст заниматься этим делом.
– Будем изворачиваться. Три задачи, Венька. Нас как раз трое. Первое: навестить прокуратуру и тихо выведать, с кем вчера контактировал следователь Вышницкий. Именно он открыл мне глаза на грабеж инкассаторской машины, совпавший с бегством заключенных. Вышницкого подозревать глупо, но он мог проболтаться о моем интересе. Вопрос – кому?
– Постой, – задумался Венька, – когда я вчера откинулся с зоны и подъезжал к управлению, Вышницкий на другой стороне дороги садился в свою стальную «девятку»...
– Вот и выясни. Вторая задача: кровь из носу, но добыть фото четверых заключенных, ушедших в побег пятнадцать лет назад. В первую очередь Вахланкина и Хомченко. Не дают они мне покоя.
– Мне тоже, – признался Венька. – Послушай, командир... ты говоришь таким тоном, словно даешь нам поручение, а сам куда-то убываешь на долгий срок?
– А это третья задача, – не стал я спорить. – Но срок недолгий. Прогуляюсь в «Белые зори» и поговорю с администратором про мужиков из Рыдалова, приезжавших на выходные и уходивших вниз по Ашлымбашу. Грушницкий, Башлыков и тот – третий. Администратор должен знать, кто сидит у него на базе. Каша в голове, Венька, – мы совсем забыли перетереть с Вазгеновым эту тему. А ведь довольно долго находились на базе...
– Склероз, – согласился Лиходеев. – Но ты же не только за тем туда едешь?
– Ага, – вздохнул я. – Не дает мне покоя эта база. Дурное место. Не могу объяснить, но, думаю, все зло оттуда. Так что... ну, словом, знаете, где меня искать, если что.
– Поосторожнее там, – буркнул Венька, на чем мы и распрощались.
Бодрящее действие перцовки проходило. Я вновь был пьян и безобразен (слава китайскому ректификату). Добрел до стоянки, куда сердобольные менты из ППС загнали вчера мою машину, забрался в салон. Ключа, конечно, не было – пришлось копаться под панелью, выискивать проводки, ответственные за зажигание, добывать искру. Процесс проходил под присмотром изумленного служителя стоянки. Он качал головой, морщился от перегарной вони, исходящей от автомобиля.
– Будь здоров, – сказал я и поехал вдоль по Комсомольской.
Создать аварийную ситуацию я не успел. Вывернул на улицу Лазаренко и уткнулся в облезлый гаишный «бобик» и скучающего сержанта Фещенко.
Очевидно, запах перегара мчался впереди меня. Сержант поднял волшебную палочку и как-то неуверенно махнул. Я остановился посреди дороги. Ползущая сзади «Нива» возмущенно прогудела и пошла на обгон. Сержант опасливо приблизился.
– Послушай, Фещенко, – сказал я нетвердым голосом, – ты меня уже останавливал и машину мою помнишь. Какого, прости, дьявола?
– Мать мою, Артем Николаевич... – ахнул, покрываясь густой краской, гаишник. – Да вы же в сиську пьяный...
– А что тебя смущает? – дерзко бросил я. – Ну, арестуй меня, посади в обезьянник, лиши прав – все равно машину покупать не на что, а эту уже не вылечить... Я поеду, можно?
Сержант насупился, вспомнив о своих профессиональных обязанностях.
– Извините, Артем Николаевич, я знаю, каково вам сейчас, примите соболезнования, но... отпустить в таком виде не могу.
– Слушай, – осенило меня, – а может, тебе денег дать? Ты не смущайся, скажи. Деньги решают все.
– Я знаю, – ухмыльнулся сержант. – Даже сложные дифференциальные уравнения. Так один декан приговаривал – прежде чем вытурить меня из института. Только денег у меня не было... Еще раз извините, Артем Николаевич, задерживать не буду, но машину вам придется оставить. Спасибо еще скажете. Влипните куда-нибудь и... будете страшно заняты в ближайшие десять лет.