На самом деле сексуальные преступления разнообразны, и совсем не все они предполагают физический контакт. Например, в эту категорию входят эксгибиционизм (демонстрация своих интимных мест), вуайеризм (подглядывание за людьми), детская порнография (использование детей для съемок порнографических фильмов), «грязные» телефонные звонки, словесные оскорбления и скабрезные замечания, нежелательные прикосновения.
Людмила Борисовна не любит вспоминать эту историю, она была для нее кошмаром. Люде только исполнилось 13 лет, когда начались странные звонки на домашний телефон… Она не сразу поняла, что голос в трубке мужской: из-за шипящих, клокочущих интонаций он казался голосом сказочного зловещего существа, какой-то Бабы-Яги. «Девочка, ты одна дома?» — «Да». — «А как тебя зовут?» Люда не захотела отвечать на этот вопрос: почему-то ей не понравилась мысль, что человек с таким голосом будет знать ее имя. В ответ на растерянное молчание тот мужчина (теперь она ясно расслышала, что это мужчина) стал говорить ужасные вещи о ее частях тела… о том, что он с ними сделает… Это было настолько неожиданно, что Люда замерла, безвольно слушая, как будто повинуясь злому колдовству, и только через минуту, опомнясь, бросила трубку на рычаг. После этого некоторое время она сидела с ощущением, что на нее опрокинули мусорное ведро, и наконец заплакала. Ей стало неуютно в собственном доме, будто шипящий голос мог выползти из телефона и напасть на нее.
После этого звонки повторялись на протяжении полу-года, с неравными промежутками: иногда два-три раза за день, иногда с перерывами длиной в неделю. Всегда в будни, всегда днем, когда взрослые на работе. Телефон был стационарный, без определителя номера, самый простой, его даже отключить было нельзя, в крайнем случае можно не брать трубку — но как это сделать, а вдруг позвонят одноклассницы или родители? Родителям Люда об этом не рассказывала: почему-то стыдилась признаться, что с ней кто-то вот так разговаривает.
Однажды звонок пришелся на то время, когда папа был дома — сидел на больничном. И тогда Люда, пересилив себя, не стала бросать трубку, а закричала: «Папа, папа! Иди, послушай!» Когда он подошел, то услышал только короткие гудки и сказал: «Не обращай внимания, это мальчишки хулиганят». Люда не стала уточнять, что голос был совсем не похож на мальчишечий… После этого звонки прекратились. Однако проблему своего недоверия к мужчинам взрослая Людмила Борисовна не в последнюю очередь связывает с тем периодом, когда она, тринадцатилетняя девочка, сидела в одиночестве дома и напряженно ждала, не зазвонит ли телефон.
Насильник может быть человеком знакомым, незнакомым, даже близким родственником. Он может причинить серьезные физические повреждения, а может действовать исключительно принуждением, с помощью шантажа, подкупа и авторитета; последнее характерно для преступлений на работе, в учебном заведении и в семье.
Пятилетний Саша не мог объяснить, почему он не любит ездить в гости к дедушке с бабушкой. «Ну что ты, Сашуля! — пытались переубедить его мама и папа. — Ведь там столько интересного, есть аквариум, а бабушка печеттакие вкусные пирожки!» Никто не знал, что прошлым летом, когда Саша целый месяц жил у них, дедушка показывал ему свои неприличные места. Саша пытался рассказать об этом родителям, но они не поверили и отругали его. А дедушка посмеялся: «Он у вас такой фантазер!»
Такого рода происшествия могут вспоминаться долгие годы, а могут пребывать в «замороженном» состоянии и при некотором стечении обстоятельств внезапно «разморозиться», прорваться в память, вызывая гнев и злость. Если с вами случилось что-то подобное, не стесняйтесь позвонить по телефону доверия, обратиться к психологу. Не останавливайте себя тем, что «это было слишком давно», «это, наверное, какие-то пустяки»: ваши чувства важны.
Как христианину вести себя с теми, кто пережил насилие
Мать Алины показывала, что беспокоится о дочери: то со слезами просила: «Хоть бы ты погуляла, развеялась», то подсовывала какие-то книги о взаимоотношениях мужчин и женщин. Книги эти Алина не читала, все вечера и выходные проводила дома: если раньше она могла бродить часами по любимому городу, то теперь он выглядел мрачным и враждебным; все люди, казалось, смотрели на нее презрительно, словно угадывая случившееся с ней, а она сама, глядя на мужчин, в каждом подозревала насильника; видя пару, думала о том, сколько раз мужчина принуждал женщин к сексу и знает ли об этом его партнерша. Да и идти было не с кем и не к кому: друзей у нее не осталось.
Зато мать стала чаще ходить в гости и принимать их у себя. То и дело их навещала родственница. Раньше, когда Алина еще училась в школе, она ходила ярко накрашенной и всегда, даже зимой, на каблуках, а потом вдруг краситься перестала, начала носить платки (их у нее оказалось великое множество, от теплых до ажурных, на любую погоду) и рассказывать о паломничествах, иконах, о том, в каком храме какой священник служит. Алину такие разговоры не увлекали, поэтому, когда тетя Люба появлялась на пороге, она закрывалась у себя в комнате и включала музыку.
Сегодня вечером тоже выдался такой случай. Только музыку Алина включать не стала: болела голова, накатывало дремотное состояние, будто в начале простуды. Неудивительно: ноябрь, вирусы… Пыталась читать, но строчки, как часто теперь бывало, проваливались в пустоту, не складывались в осмысленное целое. Невольно она прислушалась к разговору за стеной и поняла, что говорят о ней. Повторялись имена «Максим», «Таня»… Алина подскочила, сжав кулаки: захотелось бежать к ним, крикнуть матери, чтобы замолчала, не смела выдавать ее тайны! Но вместо этого она лежала и слушала. Мать начала всхлипывать:
— За что это ей? За что нам?.. Разве мы самые плохие люди? Разве мы злодеи какие-нибудь?
— Неправильно ты задаешь вопрос. — Голос тети Любы звучал торжественно. — Надо спрашивать не «За что?», а «Зачем мне это?».
— Зачем?.. — Кажется, мать на некоторое время потеряла дар речи. — Люба, что ж ты такое говоришь? Какое тут может быть «зачем», если у нее жизнь рушится, все друзья от нее отшатнулись? Да ты ее давно толком не видела. Наверное, и не узнаешь: бедная девочка на себя не похожа. Не на что взглянуть: исхудала, никуда не ходит, одевается как пугало огородное…
— Дай-ка на нее взглянуть.
Дверь Алининой комнаты не запиралась на замок: мать никогда не нарушала ее приватность. Но для тети Любы право на личное пространство было не писано, и она возникла на пороге комнаты, даже не постучавшись. На лице, затененном павлово-посадским платком, жалость боролась с воодушевлением. Алина отодвинулась к спинке кровати. Тетя Люба, все так же без спроса, подвинула к кровати стул и ласково сказала:
— Алиночка, я тут поговорить…
— Мама, ты все рассказала? Почему?
Мать маячила в коридоре.
— Люба, зачем ты так… Не надо…
— Надо или нет, это пускай решает она. Алиночка, ты же не будешь против, если мы поговорим?
У Алины не было сил сопротивляться, и она кивнула.
— Вот видишь! — Тетя Люба победно обернулась к Алининой матери. — Это ты ее запутала: все время горюешь, говоришь, будто она стала некрасивая… А я не вижу, чтоб наша красавица стала хуже. Изменилась, это верно. Преобразилась даже. Вот только, наверное, не знает, что это за преображение такое и зачем оно ей дано.
Алине по-прежнему не хотелось разговаривать на эту тему, но она привыкла быть вежливой с родственниками. Кроме того, ведь она и сама, обдумывая перенесенные страдания, пыталась найти в них какой-то смысл, спрашивала себя: «Почему так все сложилось? Могла ли я это предотвратить? Может быть, это судьба?»
— Я-то помню, какая ты была! С самого детства красавица, умница, все тебя любили, хвалили, отметки твои отличные тебе даром доставались. Аты этим гордилась. А гордиться человеку нечем: все, что у него есть, даровано ему Богом. Ты разве об этом помнила? Знаю, даже не вспоминала. Затем и было послано это испытание, чтобы переломить твою гордыню. Чтобы поняла, что защиту и любовь истинную, неизменную, можно найти не у людей, а только лишь у Бога…
Алина слушала, убаюкиваемая однообразным напевным ритмом, но вдруг ее словно подбросило:
— Тетя Люба, что же получается: Богу не понравилось, что у меня все хорошо, и Он решил мне сделать гадость?
— Т-ш-ш! Так нельзя говорить: ведь это Бог!
— Какой же он Бог, если поступает так несправедливо?
— Мы так можем говорить о человеке, но не о Боге. Бог Сам устанавливает понятия справедливости, пойми! В Его руках все концы и начала. Поэтому тот, кто противится Богу, наказывает сам себя. Вот тебе бы принять с благодарностью случившееся! Внешне-то ты уже смиреннее, чем была: лицо не мажешь, одеваться стала скромнее. Вот еще бы гордыньку побороть…
Алина плохо запомнила, что происходило дальше. Она пыталась возражать, но слова застряли в горле; нахлынули рыдания, потом почему-то смех… Потом мать выпроваживала тетю Любу, а она кричала: «Бесы, бесы! Типичная бесоодержимость! Ее на отчитку надо!»
В девяностые годы, когда слово «рэкетир» было у всех на слуху, печальную популярность имел незамысловатый способ выколачивания денег. Все начиналось с того, что группка мускулистых парней со зверскими лицами и уголовными татуировками налетала на свежеоткрытый магазин, громила его, требовала всю выручку и, получив, исчезала, пригрозив наведаться еще. Владелец магазина рвал на себе волосы. Однако недолго ему приходилось пребывать в отчаянии: вслед за уголовными молодчиками являлись учтивые мужчины в дорогих костюмах, которые говорили: «По слухам, на вас тут напали бандиты? Мы об этих злодеях знаем и готовы защищать вас от них. Конечно, не бесплатно, поймите, ведь нам надо будет тратить время и рисковать собой, но мы согласны на умеренную сумму — гораздо меньшую, чем пришлось бы платить им…» Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: и первые, и вторые визитеры — члены одной банды. Понимал это и владелец магазин