– Ну ты как, расскажешь мне историю своей жизни или просто поведаешь о романах Джуди?
Он посмотрел на меня хмурым взглядом.
– Ты всегда так легко все воспринимаешь? – кивнул он в сторону кемпера.
– Вообще-то я патологическая психопатка. Но друг закаляет мой характер.
– Что ты хочешь сказать?
– Он пытается научить меня не дергаться, и, похоже, ему это удается… только не по той причине, по которой он думает.
– Не понимаю, – сказал Марти.
– Извини. Я наверное, забегаю вперед. Это долгая и грустная история и далеко не самая оригинальная.
Марти задумчиво посмотрел в направлении кемпера. Я взяла его за руку.
– Хочешь, я открою тебе одну тайну? Велика вероятность того, что там ничего не происходит. Он вовсе не такой жеребец, как о себе думает, – съехидничала я.
– Импотент?
– И довольно часто.
– Мне от этого не легче, но благодарю за заботу.
Я посмотрела на Марти. Он довольно красив. Я вспомнила случаи, когда я жаждала незнакомых мужчин, незнакомых мест, незнакомых громадных членов. Но теперь во мне осталось только безразличие. Я знала, что, трахнувшись с Марти, ничуть не приближусь к той истине, которую ищу, что уж это за истина такая. Мне нужен какой-то наивысший, прекрасный акт любви, где каждый из участников становится молитвенной мельницей[405], тобогганом, ракетой другого. Марти не был ответом на мои поиски. А существовал ли вообще такой ответ?
– Как ты сюда попала? – спросил он. – Разве ты не американка?
– Одно другому не мешает… Вообще-то говоря, я ради путешествия ушла от абсолютно идеального мужа.
Тут Марти воодушевился. Слабая ударная волна прошла по его лицу. Уж не поэтому ли я в конечном счете и сделала то, что сделала, – чтобы потом можно было бесстыдно заявить: «Я ушла от мужа» и увидеть, как ударная волна проходит между мной и незнакомым мужчиной? Это что – круче эксгибиционизма? И уже если на то пошло, довольно сомнительного эксгибиционизма.
– Ты откуда?
– Из Нью-Йорка.
– А чем занимаешься?
Странная близость, возникающая между двумя людьми, которые ждут, когда их пары закончат трахаться в кемпере, требовала известной доверительности, и потому я немного разоткровенничалась.
– Я еврейка, живу в Нью-Йорке, родилась в сумасшедшей семье из верхушки среднего класса, замужем второй раз, теперь за психоаналитиком, мне двадцать девять, у меня только что вышла книга стихов, считающихся эротическими, что дает повод незнакомым мужчинам звонить мне посреди ночи с предложениями и вообще создало вокруг меня много шума – разъезды по университетам с лекциями, интервью, письма от психов и все такое… я потеряла терпение. Начала читать собственные стихи, стараясь слиться с тем образом, который в них возникает. Попыталась воплотить в жизнь собственные фантазии. Поверила, что я – художественный персонаж, который сама и выдумала.
– Чудно́,– сказал Марти, на которого это произвело впечатление.
– Дело в том, что фантазии фантазиями, но ты не можешь день за днем пребывать в экстазе. Даже если хлопнешь дверью и выйдешь вон, даже если будешь трахаться с каждым встречным-поперечным, то не обязательно приблизишься к свободе.
Кажется, моими устами говорил Беннет. Вот ведь ирония судьбы!
– Я бы хотел, чтобы ты сказала это Джуди.
– Никто никому ничего не может сказать.
Позднее, когда мы с Адрианом лежали в палатке, я спросила у него про Джуди.
– Тоска смертная, – сказал он. – Лежит себе, как доска, и даже не поймешь – чувствует она, что ты здесь, или нет.
– Как ты ей понравился?
– Откуда мне знать?
– Тебе все равно?
– Слушай… я трахнул Джуди, как пьют кофе после обеда. К тому же не очень хороший.
– Тогда зачем?
– А почему бы и нет?
– Потому что ты все сводишь до уровня безразличия, на котором все становится бессмысленным. Это не экзистенциализм. Это бесчувственность. А кончается тем, что все теряет и теряет смысл.
– Ну и что?
– То, что ты получаешь противоположное желаемому. Ты хотел накала чувств, а получаешь бесчувственность. Подобное обречено на неудачу.
– Ты мне читаешь мораль, – сказал Адриан.
– Правильно, – ответила я без всяких извинений.
На следующее утро оказалось, что Джуди и Марти уже нет. Они собрались и уехали ночью, как цыгане.
– Я тебе солгал прошлым вечером, – сказал Адриан.
– О чем?
– Я вообще-то не трахался с Джуди.
– Почему?
– Потому что мне не хотелось.
– Скажи лучше – не смог, – злобно рассмеялась я.
– Нет, не это имею в виду. Я не хотел.
– Трахался ты с ней или нет – мне совершенно безразлично, – заявила я.
– Врешь.
– Это твое мнение.
– Ты в ярости, потому что я первый мужчина, которого ты не можешь контролировать, а если ты никого и ничего долго не контролируешь, то у тебя начинается зуд.
– Дерьмо собачье. Просто у меня более высокие требования к тому, что я хочу, чем у тебя. Я тебя вижу насквозь. И соглашаюсь с тобой в том, что касается спонтанности и экзистенциализма… но тут нет никакой спонтанности, одно отчаяние. Ты сказал это обо мне в первый день, когда мы трахались, а теперь я возвращаю твои слова. Только отчаяние и депрессия, маскирующиеся под свободу. Даже удовольствия не доставляет. Смешно. Даже наше путешествие смешно.
– Ты никогда ничему не даешь ни одного шанса, – резюмировал Адриан.
Спустя какое-то время мы поплавали в пруду, а потом повалялись на солнышке. Адриан вытянулся на траве и, прищурясь, смотрел на солнце. Я лежала, положив голову ему на грудь и вдыхала теплый запах его кожи. Внезапно солнце закрыла тучка и начал накрапывать дождик. Мы не двинулись с места. Дождевая тучка уходила, оставив на нас крупные капли. Я чувствовала, как они испаряются, когда выглянуло солнце и снова принялось обжигать кожу. Нечто длинноногое прошествовало по плечу Адриана, а потом – его волосам. Я резко выпрямилась.
– Что случилось?
– Отвратительный жук.
– Где?
– У тебя на плече.
Он скосил глаза и ухватил жука за ногу, приподнял, глядя, как тот молотит воздух лапками, словно плывет.
– Не убивай его, – взмолилась я.
– Мне показалось, он тебя напугал.
– Напугал, но я не хочу видеть, как ты его убиваешь. – Я подалась назад.
– А если так? – сказал он и оторвал у жука одну ногу.
– О, боже… не надо! Я ненавижу, когда люди делают это.
Адриан продолжил отрывать ноги у жука, как лепестки у ромашки.
– Любит, не любит… – приговаривал он.
– Я это ненавижу, – сказала я. – Пожалуйста, не надо.
– Я думал, ты ненавидишь жуков.
– Мне не нравится, когда они ползают по мне, но и когда их убивают, мне тоже невыносимо. Меня тошнит, когда я вижу, как ты его калечишь. Не могу на это смотреть.
Я вскочила и побежала к озерцу.
– Я тебя не понимаю! – прокричал мне вслед Адриан. – Почему ты так чертовски чувствительна?
Я нырнула в воду.
Мы заговорили снова только после ланча.
– Ты все испортила, – зло бросил Адриан, – своими самоедством, беспокойством и сверхчувственностью.
– Отлично. Тогда подбрось меня до Парижа, и я оттуда полечу домой.
– С удовольствием.
– Я могла бы заранее сказать, что ты устанешь от меня, если я проявлю хоть какие-то человеческие чувства. Я не представляю, какая покорная женщина тебе нужна?
– Не будь дурочкой. Я просто хочу, чтобы ты выросла.
– Так, как хочется тебе.
– Так, как хочется нам обоим.
– Ишь, какой ты демократичный, – саркастически сказала я.
Мы стали укладывать вещи в машину, собрали десять колышков и все остальное. Это заняло минут двадцать, и мы за все время не обменялись ни словом. Наконец сели в машину.
– Я полагаю, для тебя не имеет никакого значения, что ты был мне настолько небезразличен, что ради тебя я пустила коту под хвост всю мою жизнь.
– Ты поступила так не ради меня, – сказал он. – Я послужил только поводом.
– Я бы никогда на это не пошла, если бы не питала к тебе сильные чувства. – И тут с дрожью, которая прошла по всему телу, я вспомнила, как томилась по нему в Вене. Слабость в коленях. Пустота в животе. Учащенное сердцебиение. Перехваченное дыхание. Все, что он разбудил во мне и что заставило меня поехать с ним. Я томилась по тому, каким он был, когда впервые увидела его. Нынешнее его состояние меня разочаровывало.
– Человек под кроватью может никогда не превратиться в человека на кровати, – сказала я. – Они взаимно исключают друг друга. Как только мужчина вылезает из-под кровати, он перестает быть мужчиной, к которому ты вожделеешь.
– Что ты несешь?
– Теория молниеносной случки, – сказала я и объяснила ему, как могла, ее суть.
– Ты хочешь сказать, я тебя разочаровал? – спросил он, обнимая меня и притягивая к себе, пока моя голова не оказалась у него на коленях. Я ощутила едкий аммиачный запах его грязных брюк.
– Выйдем из машины, – предложила я.
Мы подошли к дереву и сели под ним. Я легла, положив голову ему на колени, потом автоматически моя рука устремилась к ширинке брюк. Я полурасстегнула молнию и нащупала его дряблый пенис.
– Он маленький, – отметила я.
Я посмотрела в золотисто-зеленые глаза Адриана, на светлые волосы над его лбом, смешливые морщинки в уголках рта, загорелые щеки. Он все еще казался мне красивым. Я вожделела к нему желанием, которое было тем более мучительным, учитывая ностальгические чувства. Мы долго целовались. Его язык совершал головокружительные виражи у меня во рту. Но сколько бы мы ни целовались, член его оставался мягким. Адриан смеялся солнечным смехом. Смеялась и я, зная – он всегда будет привлекать меня. Я знала, что никогда по-настоящему не завладею им, что отчасти и делало его таким прекрасным. Я буду писать о нем, говорить о нем, буду вспоминать его, но принадлежать мне он не будет никогда. Недостижимый мужчина.
Мы подъехали к Парижу. Я объясняла, что спешу домой, но Адриан пытался убедить меня остаться. Теперь он боялся потерять мою привязанность. Он чувствовал, что я отдаляюсь. Догадывался, что я уже делаю заметки о нем в своем блокноте – заметки для будущего. Чем ближе мы подъезжали к Парижу, тем чаще попадались граффити