Папа сделал попытку вставить слово:
— Серджо. Послушай… Успокойся… Дело ведь еще не…
Но старик цыкнул на него:
— Какое, на хрен, дело?! Ты бы заткнулся, потому что ты хуже всех. И знаешь почему? Потому что не отдаешь себе отчета в том, что происходит. Ты не способен. Все спокойно, надежно, а сам городишь одну хреновину на другую. Ты придурок.
Папа попытался ответить, выпил глоток вина и опустил взгляд.
Этот старый хрыч назвал его придурком.
Это было, как если б мне всадили нож в бок. Никто никогда не говорил так с моим отцом. Папа был старшим в Акуа Траверсе. А этот противный старик, явившийся неизвестно откуда, ругал его при всех.
Почему папа не выгонит его вон?
Все замолкли. Сидели молча, в то время как старик вновь начал ковырять в зубах, глядя на люстру.
Старик вел себя, словно император. Когда император в ярости, все должны молчать. Включая папу.
— Теленовости! Вот они, — сказал отец Барбары, поворачиваясь на стуле. — Начинаются!
— Звук! Тереза, прибавь звук! И погаси свет, — сказал отец маме.
Дома всегда гасили свет, когда смотрели телевизор. Это обязательно. Мама покрутила ручку громкости и выключила свет.
В комнате наступил полумрак. Все повернулись к экрану. Как тогда, когда играла сборная Италии.
Спрятавшись за дверью, я видел их темные контуры, окрашенные в синий цвет, льющийся с экрана.
Журналист рассказывал о столкновении двух поездов под Флоренцией, были погибшие, но никто не среагировал.
Мама насыпала сахар в кофе. А они говорили: мне одну, а мне две, а мне без…
Мать Барбары сказала:
— Может быть, об этом вообще не скажут. Вчера не говорили. Может, им это уже неинтересно.
— Заткнись ты! — рявкнул старик.
Был подходящий момент прошмыгнуть в туалет. Нужно только миновать комнату родителей. Оттуда в ванную, и все это в темноте.
Я представил себя черной пантерой. Выбрался из комнаты на четвереньках и был в нескольких шагах от спасительной двери, когда отец Черепа встал с дивана и пошел мне навстречу.
Я прилип к полу. Итало Натале взял сигарету со стола и вернулся на диван. Я задержал дыхание и продолжил движение. Дверь была рядом, я почти добрался до нее. И расслабился, когда все вместе закричали:
— Вот! Вот! Молчите! Замолчите!
Я вытянул шею из-за дивана, и меня чуть не хватил удар.
За спиной журналиста была фотография мальчика.
Мальчика из ямы.
Он был светлоголовый. Весь чистенький, весь причесанный, весь красивый, в рубашке в мелкую клетку, он смеялся и сжимал в руках паровозик от электрической железной дороги.
Журналист говорил:
— Продолжаются безуспешные поиски маленького Филиппо Кардуччи, сына ломбардского промышленника Джованни Кардуччи, похищенного два месяца назад в Павии. Карабинеры и следователи вышли на новый след, который сможет…
Больше я ничего не слышал.
Все кричали. Папа и старик вскочили на ноги.
Мальчика звали Филиппо. Филиппо Кардуччи.
— Сейчас мы передадим обращение синьоры Луизы Кардуччи к похитителям, записанное сегодня утром.
— Какого хрена хочет эта сучка? — спросил папа.
— Шлюха! Грязная шлюха! — прорычал из-за его спины Феличе.
Отец дал ему подзатыльник:
— Заткнись!
Вступила мать Барбары:
— Кретин!
— Черт вас возьми! Хватит! — заорал старик. — Дайте послушать!
На экране появилась женщина. Элегантная. Блондинка. Не молодая, не старая, но красивая. Она сидела в большом кожаном кресле в комнате, полной книг. У нее блестели глаза. Она сжимала руки. Словно они должны были сбежать. Она наклонилась к экрану и сказала, глядя нам в глаза: «Я мать Филиппо Кардуччи, я обращаюсь к тем, кто похитил моего сына. Я умоляю вас, не делайте ему плохо. Он хороший мальчик, воспитанный и очень робкий. Я умоляю вас, обращайтесь с ним хорошо. Я уверена, что вы знаете, что такое любовь и сострадание. Даже если у вас нет детей, я уверена, что вы можете представить, как тяжело, когда у тебя их крадут. Выкуп, который вы запросили, очень велик, но я и мой муж расположены дать вам все, чем мы владеем, чтобы вернуть Филиппо. Вы угрожали отрезать ему ухо. Я прошу вас, я заклинаю не делать этого… — Она вытерла слезы, перевела дыхание и продолжила: — Мы делаем все возможное. Пожалуйста. Бог воздаст вам, если вы проявите милосердие. Скажите Филиппо, что мама и папа его не забыли и очень любят».
Папа показал пальцами ножницы:
— Оба уха ему отрежем. Оба.
Старик добавил:
— Вот так-то, шлюха. Замучаешься выступать по телевизору!
И все опять начали кричать.
Я вполз в свою комнату, закрыл дверь, взобрался на подоконник и начал писать вниз.
Значит, это папа и другие украли мальчика у синьоры из телевизора.
Капли мочи падали на тент грузовика и сверкали в свете фонаря.
«Осторожно, Микеле, ты не должен выходить из дома ночью, — всегда говорила мама. — В темноте ходит Черный человек, который хватает детей и продает их цыганам».
Папа был Черным человеком.
Днем он был хорошим, а по ночам плохим.
Все остальные были цыганами. Цыганами, переодетыми людьми. А этот старик был королем цыган, а папа его рабом. Только мама — нет.
Я всегда думал, что цыгане похожи на карликов, стремительных, с лисьими ушами и куриными ногами. А они оказались как все люди.
Почему они его не отдают назад? Зачем им этот сумасшедший мальчишка? Мама Филиппо очень страдает, это видно. Раз она выступила по телевизору и сказала, как много для нее значит ее сын.
А папа хотел отрезать ему оба уха.
— Ты что делаешь?
Я подпрыгнул, обернулся и чуть не описал кровать.
Проснулась Мария.
Я быстро натянул трусы.
— Ничего.
— Ты писал, я видела.
— Я не мог больше терпеть.
— А что там?
Если я скажу Марии, что наш папа — Черный человек, она сойдет с ума. Я пожал плечами:
— Ничего.
— А почему они ругаются?
— Так.
— Как так?
— Они играют в лото, — придумал я.
— В лото?
— Ага. Спорят, кому вытаскивать цифры.
— Кто выигрывает?
— Серджо, папин друг.
— Он приехал?
— Да.
— Какой он?
— Старый. Давай спи.
— Я не могу. Слишком жарко. И шумят. Когда они уйдут?
В кухне продолжали кричать. Я слез с подоконника:
— Кто их знает.
— Микеле, расскажи мне сказку об Анголотте в Африке.
Анголотта была городской собачкой, которая спряталась в чемодане и случайно очутилась в Африке среди львов и слонов. Нам очень нравилась эта история. Анголотта была очень умная собака, умнее шакалов. И завела себе дружка, сурка. Обычно, когда папа возвращался домой, он рассказывал нам новую главу.
Впервые Мария попросила меня рассказать сказку, я был очень польщен. Беда, что я не знал ни одной.
— Я не знаю, — признался я.
— Неправда. Ты знаешь.
— Какую я знаю?
— Ты помнишь ту, которую нам однажды рассказала мама Барбары? Про Пьерино Пьероне.
— А-а, эту? Знаю.
— Ее и расскажи.
— Ладно, но только я ее не очень хорошо помню.
— Расскажи мне ее в шатре, ладно?
— Ладно.
Так по крайней мере мы не будем слышать криков из кухни. Я перебрался в постель сестры, и мы укрылись простыней с головою.
— Начинай, — прошептала мне в ухо сестра.
— Итак, жил-был Пьерино Пьероне, который любил лазить по деревьям, чтобы кушать их плоды. Однажды, когда он сидел на дереве, внизу проходила ведьма Бистрега… Вот она и говорит: «Пьерино Пьероне, дай мне одну грушу, а то я ужасно голодная». И Пьерино Пьероне бросил ей грушу.
Она прервала меня:
— Ты не рассказал, какая была эта ведьма Бистрега.
— Ага. Она была жутко противная. Лысая-лысая. У нее был лошадиный хвост и длиннущий нос. Она была длинной и ела детей. Ее мужем был Черный человек…
Пока я рассказывал, я видел, как папа отрезает уши у Филиппо и засовывает их в карман. А потом прикрепляет их к зеркалу грузовика.
— Неправильно. У нее не было мужа. Рассказывай правильно. Я знаю эту историю.
— Пьерино Пьероне бросил ей грушу, и она попала в коровью лепешку.
Мария засмеялась. Истории про какашки ей очень нравились.
— Ведьма Бистрега опять говорит: «Пьерино Пьероне, дай мне одну грушу, а то я ужасно голодная». — «Возьми эту». И он бросил ей другую
грушу. И она упала в лужу, которую написала корова. И вся испачкалась.
Опять смех.
— Ведьма опять у него просит грушу. Он снова ей бросает и попадает в коровью жвачку.
Мария ткнула меня коленом:
— Этого в сказке нет. Неправда. Ты что, дурак?
С моей сестрой ничего нельзя было изменить в истории, даже чуть-чуть.
— Тогда…
Но что творилось на кухне! Должно быть, разбилась тарелка. Я повысил голос.
— Тогда Пьерино Пьероне слез с дерева и дал ей грушу. А ведьма Бистрега схватила его и сунула в мешок, который забросила за плечо. А так как Пьерино Пьероне перед этим скушал много перцев, которые были тяжелыми, ведьма не могла долго нести его и должна была останавливаться каждые пять минут и однажды захотела пописать. Она оставила мешок и пошла за дерево. Пьерино Пьероне зубами перегрыз веревку и выскочил из мешка, а туда положил медвежонка-полоскуна…
— Медвежонка-полоскуна?
Я специально так сказал, чтобы увидеть, знает ли Мария, кто это такой.
— Да, медвежонка-полоскуна.
— А кто это?
— Это такие медвежата, которые, если ты оставишь тряпки рядом с речкой, придут и постирают.
— А где они живут?
— На Севере.
— А что дальше? — Мария отлично знала, что Пьерино Пьероне положил в мешок камни, однако меня не поправила.
Ведьма Бистрега взвалила мешок на спину и, когда пришла домой, сказала своей дочке: «Маргерита Маргеритоне, спустись, открой дверь и приготовь большую кастрюлю, чтобы сварить Пьерино Пьероне». Маргерита Маргеритоне поставила воду на огонь, а ведьма Бистрега открыла мешок, и оттуда выскочил медвежонок-полоскун и начал кусать обеих, а потом спустился во двор и начал кушать кур и разбрасывать помойку. Ведьма очень рассердилась и побежала искать Пьерино Пьероне. Она его нашла, засунула в мешок и больше уже нигде не останавливалась до самого дома. Когда она пришла домой, то сказала Маргерите Маргеритоне: «Возьми его и закрой в подполе, а завтра мы его съедим…»