Он посмотрел вдаль.
— Мы уедем.
Я сорвал еще одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.
— Ты когда-нибудь слышал о медвежатах-полоскунах?
Он поднял брови:
— О медвежатах-полоскунах?
— Да.
— Нет. А кто это?
— Какие-то медведи, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.
Папа поднялся на ноги и размял спину.
— А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди побегай немного, скоро обед. — Он открыл дверь, но остановился на пороге: — Мама приготовила лапшу. Когда придешь, попроси у нее прощения.
В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой 127-й, подняв облако пыли, и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.
— Феличе! — закричал отец. — Ну-ка, быстро сюда!
Феличе кивнул, а когда проходил мимо меня, шлепнул по макушке и спросил:
— Как дела, придурок?
Раз Феличе здесь, там — никого.
Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой — пустой.
Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.
Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.
Я подошел.
— Эй!
Никакой реакции.
— Эй! Ты меня слышишь?
Я подошел еще ближе:
— Слышишь меня?
Он выдохнул:
— Слышу.
Значит, папа не отрезал ему уши.
— Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?
— Да.
Путь был открыт.
— Я пришел сказать тебе очень важную вещь. В общем… Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, что бы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.
Он молчал.
— Ты слышал, что я сказал?
Молчание.
Я повторил:
— Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши, а…
— Моя мама умерла.
— Как умерла?
Он ответил из-под покрывала:
— Моя мама умерла.
— Ты что говоришь-то? Она жива. Я ее видел, в телевизоре…
— Нет. Она умерла.
Я прижал руку к сердцу:
— Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел ее вчера вечером в телевизоре. Она жива. У нее белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблем. Правильно или нет?
— Да. Картина с кораблем… — Он говорил тихим голосом, слова заглушались тканью покрывала.
— И у тебя есть электрический паровозик. С трубой. Я видел его.
— Его больше нет. Он сломался. Няня выбросила его.
— Няня? А кто такая няня?
Лилиана. Она тоже умерла. И Пеппино умер. И папа умер. И бабушка Ариана умерла. И мой братик умер. Все умерли. Все умерли и живут в ямах, как эта. И я в яме. Мир — это место, полное ям, в которых живут умершие. И луна тоже вся в ямах, в которых другие умершие.
— Неправда. — Я положил руку ему на спину. — С луной все в порядке. И твоя мама не умерла. Я ее вчера видел. Ты должен слушать меня.
Он помолчал немного, потом спросил:
— Тогда почему она не приходит сюда?
Я покачал головой:
— Не знаю.
— Почему не приходит забрать меня?
— Я не знаю.
— А почему я нахожусь здесь?
— Я не знаю. — И чуть слышно, так тихо, чтобы он не смог меня услышать, сказал: — Мой папа посадил тебя сюда.
Он пнул меня:
— Ты ничего не знаешь. Оставь меня в покое. Ты не ангел-хранитель. Ты плохой. Уходи. — И заплакал.
Я не знал, что мне делать.
— Я не плохой. Я ни при чем. Не плачь, пожалуйста.
Он продолжал рыдать.
— Уходи. Уходи отсюда.
— Послушай…
— Вон отсюда!
Я вскочил на ноги.
— Я пришел сюда из-за тебя, я проделал длинный путь дважды, а ты гонишь меня. Ладно, я ухожу и никогда больше сюда не приду. Никогда больше. И ты останешься здесь один, навсегда, и тебе отрежут уши, оба уха.
Я схватился за веревку и начал карабкаться вверх. Я слышал его плач. Я выбрался из ямы и сказал:
— И никакой я тебе не ангел-хранитель!
— Подожди…
— Что тебе еще?
— Останься…
— Нет. Ты сказал, чтобы я убирался, и я ухожу.
— Я тебя прошу. Останься.
— Нет!
— Ну прошу. Только на пять минуток.
— Ладно. Пять минут. Но, если будешь вести себя как сумасшедший, уйду.
— Я не буду.
Я спустился в яму. Он дотронулся до меня ногой.
— Почему ты не снимаешь никогда это покрывало? — спросил я.
— Зачем, я ничего не вижу…
— Как это ничего не видишь?
— Глаза не открываются. Я хочу их открыть, а они не открываются. Я вижу в темноте. В темноте я не слепой. — Он замолчал, а потом сказал: — Знаешь, мне сказали, что ты вернешься.
— Кто?
— Медвежата-полоскуны.
— Хватит с этими полоскунами! Папа сказал, что их не существует. Хочешь пить?
— Да.
Я открыл сумку и достал бутылку:
— На.
— Залезай. — Он поднял покрывало.
Я сморщился:
— К тебе?
Жутко пахло. Но так я мог убедиться, что уши у него еще на месте. Он потрогал меня рукой:
— Сколько тебе лет? — Его пальцы прошлись по моему носу, губам, глазам.
Я был парализован.
— Девять. А тебе?
— Девять.
— Когда ты родился?
— Двенадцатого сентября. А ты?
— Двадцатого ноября.
— Как тебя зовут?
— Микеле. Микеле Амитрано. Ты в какой класс ходишь?
— В четвертый. А ты?
— В четвертый.
— Одинаково.
— Одинаково.
— Я хочу пить.
Я протянул ему бутылку.
Он попил:
— Вкусная. Хочешь?
Я тоже немного выпил.
— Можно, я подниму немного покрывало?
Я задыхался от вони и духоты.
— Только немного.
Я поднял тряпку настолько, чтобы вдохнуть свежего воздуха и лучше разглядеть его лицо.
Оно было черным. От грязи. Светлые волосы, испачканные землей, напоминали твердую сухую корку. Спекшаяся кровь склеила ему веки. Губы были черными и потрескавшимися. Ноздри забиты соплями и струпьями.
— Давай я тебе вымою лицо, — сказал я.
Он вытянул шею, поднял голову, и улыбка появилась на его измученном лице. И стали видны черные зубы.
Я снял с себя майку, намочил в воде и начал обмывать ему лицо.
Там, где я проводил, появлялась белая кожа, такая светлая, что казалась прозрачной, как мясо вареной курицы. Сначала на лбу, затем на щеках.
Когда я мыл ему глаза, он сказал:
— Тихо, мне больно.
— Я тихо.
Мне не удавалось размочить корку. Она была твердой и толстой. Я знал, что такое бывает у собак. Когда ее срываешь, они начинают видеть. Я продолжал смачивать, пока корка не отвалилась. Веки открылись и мгновенно смежились, видимо, свет больно ранил ему глаза.
— А-а-а-а! — закричал он и сунул голову под тряпку, словно страус.
Я захлопал в ладоши.
— Ты видел? Ты видел? Ты не слепой! Никакой ты не слепой!
— Я не могу держать их открытыми.
— Это потому, что ты все время был в темноте. Но ты видишь, правда?
— Да! Ты маленький.
— Я не маленький. Мне уже девять.
— У тебя черные волосы.
— Правильно.
Было уже поздно. Мне нужно было возвращаться домой.
— Мне надо бежать. Я завтра приду.
По-прежнему с головой под покрывалом, он спросил:
— Обещаешь?
— Обещаю.
Когда старик вошел в мою комнату, я как раз собирался избавляться от монстров.
С малых лет мне снились разные чудовища. И даже сегодня мне, взрослому, порой случается видеть их во сне, но я разучился от них избавляться.
А они всегда ждали, когда я начну засыпать, чтобы явиться меня пугать.
До тех пор, пока одной ночью я не придумал систему, как избавляться от страшных снов.
Я нашел место, куда можно было загнать и закрыть этих ужасных страшилищ и спать спокойно.
Я расслаблялся и поджидал, когда веки становились тяжелыми, и точно в этот момент я представлял себе, как они все вместе поднимаются по какой-то лестнице. Как во время процессии в честь Мадонны Лучиньяно.
Я видел ведьму Бистрегу, горбатую и ссохшуюся; волка-оборотня на четырех лапах, с огромными белыми клыкам, в разодранной шкуре; Черного человека, чья тень извивалась, словно змея среди камней; Лазаря-трупоеда в облаке из мошек и других насекомых; гиганта людоеда, с маленькими глазками и большим зобом, в огромных башмаках и с мешком за плечами, полным украденных детей; цыган, похожих на лисиц с куриными ногами; человека-рыбу, который жил на самом дне моря и возил на спине свою мать; детишек спрутов с щупальцами вместо ног и рук…
Все они поднимались по лестнице. К какому-то мне незнакомому месту. Они были ужасны. И никто не останавливался посмотреть на них.
Потом внезапно появлялся автобус, весь позолоченный. С колокольчиками и цветными фонариками. На его крыше был мегафон, который объявлял: «Дамы и господа, входите в автобус желаний! Садитесь в этот чудесный автобус, который абсолютно бесплатно отвезет вас в цирк! Сегодня бесплатно до самого цирка! Входите! Входите!»
Страшилища, счастливые от такой нежданной возможности, входили в автобус… И в этот момент я представлял себе, что мой живот открывается и все они спокойно входят в него.
Эти дураки думали, что здесь цирк. Я быстро закрывал живот и старался скорее уснуть, положив на него руки, чтобы они не вошли в мои сны.
И вот только-только я заманил их в ловушку, как вошел старик, я отвлекся, убрал руки с живота, и они сбежали. Я закрыл глаза и притворился спящим.
Старик производил много шума. Долго рылся в чемодане. Кашлял. Вздыхал.
Я закрыл лицо согнутой рукой и из-под локтя наблюдал за его действиями.
Луч света на мгновение осветил комнату. Старик уселся на кровать Марии. Худой, сгорбившийся и темный. Закурил. Я видел его нос, похожий на клюв, и покрасневшие глаза. Я чувствовал запах дыма и одеколона. Иногда он качал головой и фыркал, словно злясь на кого-то.