Я не мог говорить. У меня перехватило горло.
Что бы ты делал без пальца? — повторил он. — Скажи мне. Ответь что-нибудь.
— Умер бы от потери крови.
— Молодец. А если я выстрелю в тебя из этого? — Он показал мне ружье. — Что с тобой будет?
— Я умру.
— Видишь, сколько интересного ты знаешь. Вылезай, давай, давай! — Он опустил лестницу в яму.
Я не хотел подниматься, но у меня не было другого выхода. Он бы застрелил меня. Я не был уверен, что смогу вылезти, так у меня дрожали ноги.
— Погоди, погоди, — сказал Феличе. — Захвати мой нож, пожалуйста.
Я вытащил нож из земли и так, чтобы Феличе не слышал, прошептал:
— Я еще приду.
— Обещаешь?
Феличе приказал:
— Закрой его и положи в карман.
— Обещаешь?
— Давай, давай! Поднимайся, черт бы тебя побрал! Чего ждешь?
Я начал подниматься. Филиппо продолжал повторять:
— Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит…
Когда я уже показался из ямы, Феличе схватил меня за штаны обеими руками и швырнул в стену дома, как мешок. Я грохнулся о каменную кладку и сполз на землю. Попытался подняться. Перевернулся на бок. Острая боль обожгла ногу и руку. Я обернулся. Феличе снял капюшон и шел ко мне, целясь из ружья. Я видел тяжелые подошвы его башмаков-вездеходов, которые становились все больше и больше.
Сейчас он выстрелит, подумал я.
И я, забыв о боли, пополз к лесу.
— Хочешь сбежать, да? Ошибка. — Он пнул меня в зад. — Вставай, сучонок! Что ты валяешься на земле? Вставай! Ты, случаем, не заболел? — Он приподнял меня за ухо. — Благодари Бога, что ты сын своего отца. Если б не это… Сейчас я отвезу тебя домой. Пусть твой отец сам решает, как тебя наказать. Я свою задачу выполнил. Мое дело — охранять. И я должен бы тебя пристрелить… — Он потащил меня в кустарник. Я был так испуган, что не мог даже заплакать. Я спотыкался, падал на землю, и он поднимал меня на ноги за ухо. — Давай двигай ногами, вперед!
Мы вышли из леса. Перед нами расстилался желтый простор, раскаленная пшеница простиралась до самого неба. Если бы мне удалось нырнуть туда, меня бы никто не нашел.
Стволом ружья Феличе подтолкнул меня к 127-му и сказал:
— Ах да, верни-ка мне нож!
Я попытался достать его, но никак не мог попасть рукой в карман.
— Дай я сам! — Он забрал нож. Открыл дверцу, поднял сиденье и приказал: — Садись!
Я влез в машину и… увидел Сальваторе.
— Сальваторе, что ты?.. — Слова умерли у меня во рту.
Так это Сальваторе. Он продал меня Феличе.
Сальваторе посмотрел на меня и отвернулся к окну.
Я устроился поудобнее и замолчал. Феличе уселся за руль.
— Дорогой Сальваторе, ты оказался молодцом. Руку. — Феличе протянул ему свою. — Ты был прав — это он сунул свой нос. А я тебе не поверил. — Он вышел из машины. — Обещание есть обещание. И если Феличе Натале дает слово, то его держит. За руль! Только езжай тихо.
— Прямо сейчас? — спросил Сальваторе.
— А когда же? Садись на мое место.
Феличе открыл дверцу, и Сальваторе пересел за руль.
— Здесь хорошо учиться. Достаточно просто спускаться по склону и иногда тормозить.
Сальваторе Скардаччоне продал меня за урок вождения.
— Ты так раздолбаешь мне машину! — орал Феличе и, уткнувшись лицом в лобовое стекло, контролировал разбитую дорогу: — Тормози! Тормози!
Сальваторе чуть возвышался над рулем, который сжимал, словно хотел оторвать.
Когда Феличе набросился на меня, угрожая мне ружьем, я описался. И только сейчас заметил, что у меня насквозь мокрые штаны.
Мы скакали по кочкам и проваливались в ямы. Я должен был крепко держаться за ручку.
Сальваторе никогда не говорил мне, что хотел научиться водить машину. Он мог бы попросить отца, чтоб тот его научил. Адвокат никогда ему ни в чем не отказывал. Почему он попросил об этом Феличе?
У меня все болело: разбитое колено, ребра, рука. Но сильнее всего — сердце. Сальваторе разбил его.
Он был моим лучшим другом. Однажды на ветке нашего дерева мы даже поклялись в вечной дружбе. Мы всегда возвращались из школы вместе. Если один выходил раньше, то ждал другого.
Сальваторе меня предал.
Мама была права, когда говорила, что Скардаччоне считают себя неизвестно кем, только потому что у них полно денег. И добавляла: если ты будешь тонуть, никто из них даже не протянет тебе руку. И я себе много раз представлял обеих сестер сидящими на дюне и строчащими на машинке, и себя, тонущим, протягивающим к ним руки и молящим о помощи, а они бросали мне медовые карамельки и говорили, что не могут встать с места, потому что у них распухли ноги. Но с Сальваторе мы были друзьями.
Я ошибся.
Я почувствовал сильное желание заплакать, но тут же поклялся, что, если хоть одна слезинка выкатится из моих глаз, я возьму пистолет старика и застрелюсь. Я вытащил из кармана коробку с «Виченцей». Она была мокрой от мочи.
Я положил ее на сиденье.
Феличе заорал:
— Хватит! Остановись!
Сальваторе резко затормозил, мотор заглох, машина встала, и если бы Феличе не успел выставить руки вперед, то пробил бы лбом стекло.
Он распахнул дверцу и выскочил из машины:
— Вылезай!
Сальваторе молча пересел на соседнее сиденье. Феличе схватился за руль и сказал:
— Дорогой Сальваторе, я должен тебе сказать честно, тебе противопоказано водить машину. Оставь это дело. Твое будущее — велосипед.
Когда мы въехали в Акуа Траверсе, моя сестра, Барбара, Ремо и Череп играли посреди дороги в пыли.
Они увидели нас и бросили игру.
Папиного грузовика не было. Не было и машины старика.
Феличе поставил 127-й в амбар.
Сальваторе пулей вылетел из машины, схватил велосипед и уехал, даже не посмотрев в мою сторону.
Феличе нагнул сиденье:
— Выходи!
Я не хотел выходить.
Однажды в школе я разбил витраж палкой, из тех, что мы использовали на физкультуре. Я хотел продемонстрировать Анджело Кантини, моему товарищу по классу, что стекло небьющееся. Но оказалось, это не так: оно разлетелось на миллиард мельчайших кубиков. Директор вызвал маму сказать ей все, что он обо мне думает.
Она приехала, посмотрела на меня и сказала на ухо:
— Я с тобой потом разберусь.
И вошла в кабинет директора. А я остался ждать ее в коридоре.
В тот раз я сильно испугался, но этот страх не шел ни в какое сравнение с сегодняшним. Феличе расскажет все маме, а та расскажет папе. И папа рассвирепеет. А старик украдет меня.
— Выходи! — повторил Феличе.
Я набрался мужества и вышел.
Я сгорал от стыда. У меня были мокрые штаны.
Барбара прижала руку к губам. Ремо подбежал к Черепу. Мария вымыла очки и вытирала их майкой.
Светило яркое солнце, и я прищурил глаза. За спиной я слышал тяжелые шаги Феличе. Из окна выглядывала мать Барбары. Из другого — мать Черепа. Они смотрели на меня пустыми глазами. Тишина была бы абсолютной, если б Того не начал визгливо лаять. Череп дал ему пинка, и пес, скуля, побежал прочь.
Я поднялся по лестнице и открыл дверь.
Шторы опущены, и в доме мало света. Радио включено. Вращался вентилятор. Мама, в комбинации, сидела за столом и чистила картошку. Увидела меня в сопровождении Феличе. Нож выпал у нее из рук. Сначала на стол, оттуда — на пол.
— Что случилось?
Феличе сунул руки в карманы камуфляжа, наклонил голову и сказал:
— Он был там. С мальчишкой.
Мама поднялась со стула, сделала шаг, потом другой, остановилась, сжала лицо в ладонях и опустилась на пол, глядя на меня.
Слезы брызнули из моих глаз.
Она бросилась ко мне и взяла на руки. Сильно прижала к груди и вдруг заметила, что я весь мокрый. Поставила меня на стул, осмотрела мои ободранные ноги и руку, окровавленное колено. Задрала майку.
— Кто это сделал? — спросила она.
— Он! Это он… меня… избил! — Я ткнул пальцем в Феличе.
Мама обернулась, оглядела Феличе и процедила сквозь зубы:
— Что ты ему сделал, несчастный?
Феличе поднял руки:
— Ничего не сделал. Что я ему сделал? Привез его домой.
Мама сощурилась.
— Ты! Как ты мог себе позволить, а? — Вены на ее шее вздулись, голос дрожал. — Как ты посмел, а? Ты избил моего сына, подонок! — И набросилась на Феличе.
Он стал отступать к двери.
— Я лишь дал ему поджопник. Что тут такого?
Мама попыталась влепить ему оплеуху, Феличе поймал ее руку, не давая ей приблизиться, однако она была свирепа, как львица:
— Подонок! Я выцарапаю тебе глаза!
— Я застукал его в яме… Он хотел освободить пацана. Ничего я ему не сделал. Хорош, уймись!
Мама была босиком, но это не ослабило удара, когда она двинула ему ногой в пах.
Бедный Феличе издал странный звук, что-то среднее между шипеньем и всасыванием мойки, схватился за низ живота и рухнул на колени. Лицо его перекосилось от боли, он попытался крикнуть, но у него не получалось: весь воздух вышел из легких. Я, стоя на стуле, прекратил ныть. Я знал, как это больно, когда попадают между ног. А мамин удар был очень сильным.
Мама не знала жалости. Она взяла сковородку и треснула ею Феличе по лицу. Он взвыл и завалился на пол.
Мама снова подняла сковородку, она хотела убить его, но Феличе схватил ее за запястье и дернул. Мама упала. Сковородка выпала из руки. Феличе навалился на нее всем телом.
Я отчаянно закричал:
— Отпусти ее! Отпусти ее! Отпусти ее!
Феличе схватил мать за руки и прижал их животом.
Мама кусалась и царапалась, как кошка. У нее задралась комбинация. Стал виден живот и черный пучок между ног, одна из бретелек рубашки оторвалась, и вывалилась грудь, большая и белая, с темным соском.
Феличе остановился и уставился на нее.
Я видел, как он на нее смотрел.
Я слез со стула и попытался ударить его. Он повернулся, и я вцепился ему в горло. И в этот момент вошли папа и старик.
Папа набросился на Феличе, схватил его за руку и стащил с мамы.