Сзади на юг отлого стелилось бурое покрывало джунглей. Перспектива терялась в дымчатом мареве, как будто пелена туч опускалась до самой земли и размывала собой горизонт. Однообразную слабоволнистую поверхность джунглей нарушали мачты-стволы с нанизанными на них шаровидными сгустками крон — эти деревья, похожие на гирлянды мочалок, иногда были так высоки, что верхушки уходили в небо и растворялись в плотном массиве туч. В кронах-мочалках обитали какие-то птицы; их можно было различить в виде точек, которые долго кружили вокруг, прятались в листьях, снова вылетали под тучи, снова кружились, снова прятались.
Ветер порывами растолкал тяжелые запахи леса.
— Какой здесь воздух, — задышал Камбетэ.
— Горы вон, — махнул рукой Гуммо. — Жалко, что нам не туда.
— Гуммо, ты можешь пойти напрямик, — Хайдег указал на север на недалекие уже скалы. — Четыре часа — и ты там.
— Пойду, — усмехнулся Гуммо, — и через десять минут — без яиц. Да, Хайдег, из тебя-то шутник хороший. Пусть у меня яйца не такие мутантские, гы-гы-гы... Но они мне очень нужны. Поэтому я — в обход.
* * *
Они вернулись в лес и свернули налево. Идти здесь, на краю, было намного легче; дышалось не так тяжело, воняло не так сильно, заросли были не такие густые. По мере того как лес, огибая плато, забирал влево, характер растительности стал меняться. Стволы стали тоньше, деревья реже, коричневые лианы с острыми алмазными листьями почти исчезли. Вместо них между ветвей начали возникать странные бурые паутины с белыми бутонами на узлах. Они стелились по каменистой почве ниже колен и какое-то время идти не мешали; но их становилось все больше, и Камбетэ, который шел впереди, работая тесаком из комплекта Гуммо, наконец, остановился.
— Их надо жечь — так все без толку, — он повертел разрядником. — Хайде, все равно эта пукалка... Так — хоть какая-то польза.
— Это ствол, Кам. И там остался заряд. Ты в курсе, чем отличается тесак от ствола? Даже такого?
Камбетэ обернулся, двинулся дальше. Тридцать шагов он шел, работая тесаком, задирая ноги и топча толстые шнуры паутин, затем завяз и остановился снова.
— Хайде, ну ты посмотри! — он воткнул тесак в паутину. Тесак, прорезав толщу стеблей-шнуров, остался висеть. — Давай тогда свернем, что ли. Если вдоль леса, как-нибудь осторожно...
— Я тебя не держу, кажется?
— Они, Кам, давно уже там, — гоготнул Гуммо, — ждут не дождутся. Девчонка особенно, отстрелить тебе...
— Кретин, — отозвался Камбетэ, выдирая тесак. — Но здесь тоже идти... — он попытался шагнуть, и чуть не упал — ноги завязли в бурых шнурах. — Откуда они взялись? — он огляделся. — Внизу ведь...
— Хайде! — закричал Гуммо, оглядываясь. — Давай, что ли, правда отсюда валить! Они сами лезут, что ли? — он попытался выдернуть ноги из упругих стеблей. — Кам, дай тесак!
— Мне он самому нужен! — крикнул Камбетэ, остервенело рассекая вокруг колен бурые стебли. — Хайде, они сами лезут!
— Вижу, — Хайдег сорвал с такелажа нож, начал быстро сечь паутину вокруг колен. — Назад!
Он выдрался из паутины, кинул нож Гуммо, отбежал на двадцать шагов, обернулся. Гуммо яростно работал ножом, отбиваясь от стеблей, которые вздыбились и уже доползли до пояса. Наконец ему удалось освободиться; он, по пояс в жирных клоках паутины, затопал назад. Камбетэ в агонии бил тесаком вокруг, но он зашел дальше и ему было гораздо хуже; бурые стебли опутали его по грудь, и одного тесака уже не хватало.
— Хайде!.. — заорал наконец он, задыхаясь. — Это что за дьявол такой! Я такого еще не видел!
— Я видел, — отозвался Хайдег спокойно. — Бей! Ты что, стрелять разучился? Я же тебе показывал.
— Я не могу! — заорал Камбетэ как резаный. — Руки!.. Они мне все руки!.. Ты что, не видишь!..
Хайдег навел карабин, снял мощность, вдавил клавишу спуска. Тремя разрядами он выжег вокруг Камбетэ метровый круг. Камбетэ свалился на четвереньки, выронив тесак и разрядник, вскочил, бросился назад.
— Стоять! — Хайдег влепил разряд Камбетэ под ноги. Тот упал на колени, в месиво стеблей и пепла. — Ствол. Нож.
Камбетэ обернулся, вскочил.
— Они лезут! Смотри, они ведь лезут! Они что, живые?
— Ствол! Нож!
Камбетэ метнулся назад, вырвал из бурой каши тесак и разрядник, бросился к Хайдегу, упал рядом.
— Быстро назад, — бросил тот.
Они побежали назад, но там, где раньше ничего не было, теперь повсюду липла бурая паутина. Ее вдруг стало так много, что лес приобрел целиком бурый цвет. Белые точки бутонов качались вокруг и пестрели в глазах; они явным образом реагировали на приближающиеся тела — паутина поднималась снизу и раскрывалась навстречу. Наконец, ныряя в прорехах бурой, пятнисто-белой завесы, они добежали до края леса, вырвались из-под деревьев, рухнули на сухую, упругую после рыхлых пластов перегноя землю.
— Мы уже высоко... Ты в курсе, что значат зеленые циферки, Гуммо? Там, у тебя, слева внизу?.. Тысяча пятьсот пятьдесят пять, — сказал Хайдег, отдышавшись. — У нас этого не было, так что прощаю.
— Ну да, — скривился Гуммо. — Зато у нас было много другой дряни, — он поднялся, отошел от леса на три метра и рухнул. — Сука!
Хайдег пригнулся, присел. Камбетэ, отдираясь от остатков паутины, запаниковал, заметался.
— Тварь! — отодравшись, наконец, от липких нитей, он шмякнулся под дерево как мешок и пополз к Хайдегу.
— Не парься так, Кам, — усмехнулся Хайдег, когда все стихло, дым рассеялся, пыль и труха осели. — Он уже близко, можешь не ползать. Толку уже никакого.
— Ну, и какого черта? То «ложись», то «не парься»? Где логика?
— Логика, Гуммо, в том, что намного выгодней не засветиться, чем тратить заряд на защиту. Простая? Он так близко, что «ложись» уже без толку. Он уже в зоне. Пока еще в неактивной, но нас читает уже стопроцентно, без экстраполяции.
— Желтое и мигает — оно, что ли? — Гуммо уставился стереоматом в пространство.
— Оно, Гуммо. Когда красненькое желтеет и начинает мигать — готовь сухие штаны.
— Ну, и где он тогда?
— Камбетэ, а ты-то? Ты-то ведь это уже должен знать. Статусы — святая святых. Их проходят на самом первом семестре. Что значит «минус один» в контексте антуражного боя? Только не говори, что не знаешь... Он там, Камбетэ, где вышли мы.
— И что нам теперь?
— Лежать, никуда не соваться.
Хайдег приподнялся и осмотрелся.
— А ты ведь поднялся?
— Мне, Гуммо, можно. Лежать.
* * *
Лес заканчивался, сменяясь черным кустарником с огнями цветков на ветках. Бурые валуны были достаточно высоки, но рассыпа́лись по открытой местности слишком редко. Хайдег сбросил на нос стереомат и долго стоял, изучая данные и соображая, в каком направлении дорога была наиболее безопасна и каким образом ее следует проложить. Он стоял так долго, что Гуммо не выдержал, приподнялся за ним.
— Ну что? Что ты торчишь как диспоз? Что будем делать, куда? Ползти теперь, что ли? До скал?
— Да. Здесь у нас ноль, везде.
Хайдег отполз к лесу, скрылся за деревом. Камбетэ и Гуммо заторопились за ним.
— Если оттуда мы его не замочим, — Гуммо выглянул из-за ствола и посмотрел вдаль на север, на цепь серо-фиолетовых скал, — то нам что теперь — до конца? Ползти?
Хайдег поднялся, углубился в лес, остановился, оглядываясь. Он стоял на краю царства бурых шнуров-паутин и алчных белеющих глаз. Паутина начиналась малозаметной между стволов сетью и уходила в глубь леса, растворяясь во мраке миллионами белесых точек.
— Между прочим на третьей шахте такого не было, — сказал Гуммо. — Она тоже тут рядом.
— Когда ты там был? — отозвался Камбетэ. — А сейчас через две недели дожди. Вот она выросла и ловит мигрантов.
— Кам прав, — кивнул Хайдег. — Она ловит всякую сволочь типа тех мелких ящериц. Которые падают с неба как... Кам должен хорошо помнить. И им здесь дорога одна — на север. Через эти вот дебри и дальше через хребет, — он указал стволом карабина на цепь северных скал.
— Интересно, чем она жрет? — Гуммо хмыкнул и потряс головой. — Да, не видел я здесь такого.
— Жрет вот этими белыми. Я видел что-то такое, в Три-три-один. Оно однолетнее. Нажирается, до кислоты, у него созревают споры. Дожди все вычищают. После них ничего нет, месяца полтора. Эти споры успевают закрепиться — что им там надо. Идем здесь, пока можно, — Хайдег оглядел живую полосу леса между краем и паутиной. — Держаться посередине, глазеть в оба.
— В Три-три-один, — отозвался Камбетэ. — Ты не рассказывал, что был в Три-три-один.
— Ну, я не обязан тебе обо всем рассказывать.
— И что ты там делал, хотя бы?
— Когорта сопровождения.
— А это еще что такое?
— Это, Кам, когда бежит не двадцать человек, а две тысячи.
— То есть?
— Понимаешь, Кам, Особых как бы не очень много. Их и так всегда было мало, а сейчас особенно. Чтобы передушить две тысячи таких кретинов как ты... Их не хватит со всей Галактики. Даже если они бросят всех остальных, ради тебя...
— Понимаю, хи-хи-хи... Помогал Особым душить кретинов. Которые тоже беглые с рудников, да? Ну и как? Много надушил?
— Не помню, Камбетэ, прости. Как-то было не до учета. Вперед. Через четыре часа начнет темнеть.
Они вернулись под навес леса и пошли, стараясь держаться как можно дальше от открытого слева пространства, пробираясь в опасной близости от ковра паутин справа. Вскоре паутина закончилась, подобравшись в глубину леса и рассыпавшись в полупрозрачном сумраке россыпью своих белых глаз. Впереди в просветах между гладкими полированными стволами забрезжило желтое небо.
Хайдег прошел на свет. Лес прерывался; местность впереди была промята впадиной, по отлогим откосам которой рассы́пались острые серые камни и багровые мочалки кустарника. Спустя километр деревья начинались снова и медленно поднимались наверх, к подножию фиолетово-серой скальной стены. По сторонам впадина продолжалась до самого горизонта — слева пересекая открытый простор и теряясь у далеких унизанных желтеющим снегом вершин, справа растворяясь в низких желтовато-свинцовых тучах, нависших над бесконечным лесом.