Более узкая тема, но при этом более близкая к теме нашей книги так называемая история детства. В своей работе «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» Филипп Арьес развивает, обосновывает и иллюстрирует тезис: представление о детстве и настоящей заботе о детях, чему в прежние времена уделялось мало внимания, формируется на рубеже XVII–XVIII вв. Как подчеркивает знаменитый историк, только с появлением самой концепции – детство – возникают и институты, призванные его защищать. Арьес также отмечает, что в предшествующие эпохи дети жили в тесном соприкосновении и постоянном взаимодействии со взрослым миром. Достаточно вспомнить средневековые и ренессансные мастерские, куда человек попадал в шесть-семь лет и где оставался навсегда, или привлечение детей к работам в сельском хозяйстве. Эти страницы детской жизни не считались чем-то особенным. Лишь с началом Просвещения и появлением революционных идей Жан-Жака Руссо произошел решительный поворот, который наконец придал детству тот статус, которого ему так не хватало.
Каждое поколение непрерывно приспосабливает к меняющимся условиям свое биологическое и культурное наследие[93].
Сегодня в центре обсуждения – связь между воспитанием и новыми технологиями, тема, немыслимая еще 20‒30 лет назад просто потому, что не было ни интернета, ни планшетов, ни смартфонов.
За нашими плечами – богатая история разнообразных методов, подходов и обычаев, сопровождавших предыдущие поколения и позволяющих понять саму суть того или иного общества. История Рудольфа Гесса показала, как прусское воспитание способствовало зарождению нацизма, а отказ от насилия над детьми, напротив, привел к формированию более миролюбивых обществ, отвергающих саму идею войны. Ту самую идею, которую еще столетие назад превозносили все политические силы без исключения. Даже в так называемых прогрессивных кругах была глубоко укоренена идея насилия как движущей силы истории: по Марксу, насилие – «повивальная бабка каждого старого общества, беременного новым». Сегодня мало кто разделяет подобные взгляды.
Чтобы понять глубинный дух эпохи и общества – его карму, как сказали бы на Востоке, – нет ничего более показательного, чем то, как одно поколение заботится о другом, растит и особенно воспитывает его.
В воспитании детей бьется сердце общества.
Патриархальная власть над детьми
История человеческой цивилизации может рассматриваться и как сложная конструкция, призванная обуздать, подчинить и контролировать исключительную созидательную силу материнства – возможность, которой обладает женщина и которой полностью лишен мужчина. Переход от естественного состояния к социальной организации завершился установлением мужского господства, подчинившего строгим правилам репродуктивную способность женщины. Это началось еще в палеолите, когда мужчины охотились группами, чтобы обеспечить пищей женщин и потомство.
А окончательно этот порядок оформился в неолите, когда в Месопотамии возникли первые организованные цивилизации. Несомненно, плодородие этих земель сделало возможным подлинный процесс урбанизации. С появлением первых городов, часто построенных концентрическими кругами вокруг царского дворца или резиденции правителя, возникли устойчивые человеческие сообщества со своим иерархическим центром. Произошел переход от групп, объединенных одной конкретной задачей, такой как охота, к формам социальной организации, которые заложили основу современного города.
Это была власть мужчин, почти не предусматривавшая женской альтернативы, разве что в самых редких случаях.
Женское присутствие во власти было едва ли не табуировано: сочетание способности к деторождению с формальным авторитетом воспринималось мужчинами как невыносимая угроза. До перехода к так называемому патриархату оставался один шаг. Даже пророки монотеистических религий были мужчинами и предлагали исключительно мужские образы божества.
Показательно замешательство, вызванное в 1978 г. словами папы Иоанна Павла I (Альбино Лучани), который во время одной из проповедей своего очень краткого понтификата заявил:
«Мы – предмет непреходящей Божьей любви. Бог – отец, но еще более Он – мать»[94].
Эта фраза привела в смятение не одного официального теолога, и ни один папа после него не осмелился повторить эти слова.
Мир выстраивался вокруг необходимости ограничивать, сдерживать и контролировать созидательную силу материнства. Ее требовалось обуздать, и патриархату это удалось: путем договорных браков, строгой сексуальной морали, религиозных предписаний, закрепления властных полномочий исключительно за мужчинами. Право голоса женщины в демократических обществах получили только на рубеже XIX–XX вв.[95], а в «цивилизованной» Швейцарии – лишь в 1971 г. Мужской страх утраты власти порождал абсурдные законы – например, в Италии существовал закон, по которому изнасилование могло быть «искуплено» так называемым исправительным браком.
Я называю такую историческую, социальную и политическую тенденцию патриархальным правом[96] на сыновей и дочерей.
Это акт высокомерия, которое тысячелетиями поддерживало социальную конструкцию с помощью цинизма и насилия.
Постепенный отказ от насилия над детьми
Постепенный отказ от насильственных методов «воспитания» детей – еще одна важная тенденция в истории педагогики. Среди жутких картин прошлого самая, возможно, известная – история об Ироде, который, пытаясь предотвратить приход царя, способного лишить его власти, приказал своим воинам убить всех младенцев. Так об этом рассказывается в Евангелии от Матфея:
Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет[97].
С древнейших времен
детей воспринимали как диких существ, которых нужно укротить, как носителей некоего демонического начала, чью волю следовало сломить – так или иначе.
Особенно показательны извращенные и садистские формы физических наказаний детей, в прошлом считавшиеся даже необходимыми. На первый взгляд телесные наказания объяснялись потребностью в дисциплине и послушании, то есть необходимостью поддерживать порядок и уважение к семейной иерархии, которой должны были подчиняться все.
В те времена считалось, что пожалеть розгу – значит испортить ребенка. Люди полагали, что, если в раннем возрасте удастся сломить дух независимости, дети привыкнут к послушанию[98].
Такие методы лишь маскировали глубоко укоренившуюся в патриархальных обществах терпимость к жестокости.
Во второй половине XVIII в. итальянский мыслитель Чезаре Беккариа в труде «О преступлениях и наказаниях»[99] – одном из важнейших произведений эпохи Просвещения – подчеркнул необходимость уделять больше внимания правам человека. На Западе начинали осознавать, что воспитание, основанное на телесных наказаниях, – это жестокость и ничего более.
Тем не менее вплоть до конца XX в. считалось нормальным использовать дома ремень или розгу, в школе бить детей линейкой по пальцам или ставить их коленями на горох, не говоря уже о пощечинах и побоях всякого рода. Сегодня времена изменились. Насилие больше не воспринимается как способ выстраивания отношений с другими людьми, тем более с детьми.
В 2012 г. известный американский психолог Стивен Пинкер публикует исследование, вызвавшее огромный международный резонанс и породившее множество дискуссий, – «Лучшее в нас» с подзаголовком «Почему насилия в мире стало меньше»[100]. Пинкер утверждает, что западное общество значительно снизило уровень насилия во всех сферах, хотя общественное восприятие часто говорит об обратном.
Начиная с 1980-х гг., лидеры общественного мнения, знаменитости и создатели телевизионных программ все чаще привлекают внимание к проблеме жестокого обращения с детьми, изображая жестоких родителей как чудовищ, достойных осуждения, а детей, которые стали их жертвами, как людей, травмированных на всю жизнь. В 1976 г. на вопрос «Является ли жестокое обращение с детьми серьезной проблемой в нашей стране?» утвердительно ответили 10 % опрошенных. Когда тот же вопрос задали в 1985 г., а затем в 1999-м, «да» в обоих случаях ответили уже 90 %.
Именно отказ от этих постыдных злоупотреблений[101] в отношении детей, которые необдуманно называли воспитательными методами,
позволяет считать воспитание детей самым надежным показателем развития гражданского общества.
Такой подход, ведущий к уважению по отношению к детям и даже к готовности прислушиваться к новым поколениям, освобождает детство от наследия патриархального права на новорожденных. Эта форма контроля предполагала необходимость держать молодых в страхе перед авторитетом – не только отцовским, но и в более широком смысле.
Так обнаруживается прямая связь между патриархатом и насильственными методами воспитания детей, от которых мы, к счастью, избавились.
Именно анализ некоторых особых исторических форм воспитания позволяет понять глубину произошедших перемен, особенно в последние десятилетия. Одна из таких практик – институт кормилиц, история которого отражает долгий путь освобождения от угнетающих и опасных методов воспитания.