Перевоспитание взрослого
Осознание того, что полученное воспитание наложило на нас неизгладимый отпечаток, навязав нам определенный жизненный сценарий, влечет за собой ответственность за снятие этих ограничений и начало новый главы. Необходимо вступить в конфликт с этой частью себя, не отвергая ее, но стараясь выработать новую точку зрения.
Переоценка полученного воспитания остается единственным способом вырасти, жить собственной, а не навязанной жизнью, избавиться от чужеродных наслоений. Учиться во взрослом возрасте означает стряхнуть с себя полученную в детстве «форму», признать, что существуют и другие варианты развития и, хотя эта форма когда-то помогла нам стать на ноги, сегодня есть возможность выбрать новый путь.
Невозможно элиминировать свой воспитательный сценарий, придется осознать его, чтобы затем освободиться от него.
На практике эта задача оказывается одновременно простой и сложной: необходимо не довольствоваться достигнутым, идти дальше, стать самому себе воспитателем, когда дистанция от детской зависимости сделает это возможным. Это того стоит. Ради нового начала.
Глава 1Я расскажу тебе о своем воспитании
Я получила очень нетрадиционное воспитание.
Естественным образом я унаследовала от родителей терпимость ко всякому разнообразию, связанному с религией, расой, полом, образом жизни.
Тем, кто утверждает (а таких людей немало), что полученное воспитание, то есть методы воспитания, которые применялись к ним в детстве, не имеют большого значения, поскольку в дальнейшем каждый человек все равно находит свой путь в жизни, следовало бы прочесть автобиографии некоторых деятелей – как прошлого, так и современности, – которые свидетельствуют как раз об обратном.
Как воспитать нацистского преступника
Офицер СС Рудольф Гесс был комендантом Освенцима с 1940 по 1943 г. Осужденный за преступления против человечности Верховным судом Варшавы, он, находясь в тюрьме, в ожидании исполнения вынесенного ему приговора, вдруг ощутил потребность записать историю своей жизни, уделив при этом особое внимание временам своего детства, словно это могло бы оправдать совершённые им зверства. Именно в воспитании, полученном им в детстве, таился зародыш нацизма – он показался привлекательным человеку, подавленному жестокими и авторитарными воспитателями, которые требовали от него абсолютного и безусловного повиновения.
Я был воспитан в соответствии со строгими военными принципами. Тому же способствовала и глубоко религиозная атмосфера нашего дома. Мой отец был фанатичным католиком[8].
Маленького Гесса воспитывали не с помощью проповедей или «поучений», а посредством довольно жестоких методов, не оставлявших места для диалога; глава семейной иерархии пользовался неподконтрольной и непререкаемой властью. Настоящая казарма.
Отдельно укажу также на то, что я беспрекословно выполнял пожелания и приказы родителей, учителей, священника и др. и вообще всех взрослых, включая прислугу, и при этом ничто не могло меня остановить. То, что они говорили, всегда было верным. Эти правила вошли в мою плоть и кровь[9].
Аналогичные свидетельства можно обнаружить в фильме «Белая лента», где представлено поколение детей, ставших взрослыми при Гитлере. Это фильм о корнях зла. После завершения просмотра становится очевидным, что этот гнойник вызревал в мире их отцов – в образе жизни, принятом в деревне, где разворачиваются события, а особенно в отношениях родителей с детьми, в воспитании, опирающемся на психологическое и физическое насилие. При этом женщины также оставались безмолвными униженными жертвами домашнего насилия, принуждаемыми к покорности и полному подчинению миру мужчин. Обучение жестокости происходило не вербальным путем, но посредством принятия силовой модели поведения, примером которой служил глава семьи, под страхом отождествления себя с собственной непригодностью и слабостью.
Как показало исследование политика и психолога Джильолы Ло Кашо о связи между мафией и системами ценностей и, в частности, ее влиянии на детей в Палермо, насилие вырастает на почве насилия. В такой семейной и социальной атмосфере у детей формируется своего рода привыкание к насилию, к тому, что противостоять авторитетным взрослым в спорах или конфликтах невозможно, что им нужно безоговорочно повиноваться. Дети, выросшие в атмосфере насилия, впитывали этот язык, который становился их собственным кодексом, поскольку другого они не знали. Они страдали алекситимией[10], как и многие нацистские главари, бывшие не просто психопатами, но субъектами, полностью лишенными способности к эмпатии, то есть способности чувствовать и понимать эмоции – как свои, так и других людей.
В то время как мои младшие (соответственно на два года и на шесть лет) сестры были очень ласковы и во всем подражали матери, я всегда, уже с детства, отклонял все знаки нежности, о чем постоянно сожалели мать, все мои тетки и другие родственники. Рукопожатие и слово благодарности – это было пределом того, что можно было от меня получить[11].
Именно такой тип людей организованные преступные группировки используют для уничтожения врагов, поскольку они в равной степени равнодушны как к себе самим, так и к другим.
Таким образом, как пишет в своих мемуарах Рудольф Гесс, не осознавая, что подписывает себе приговор, для него исполнение приказов, отдаваемых вышестоящими офицерами, превратилось просто в работу, в обязанность, способ зарабатывать на жизнь.
Мне следовало подчиниться: ведь я был солдатом![12]
Прусское воспитание привело к такому чудовищному, леденящему душу результату, что после окончания Второй мировой войны победившие союзники приняли решение стереть этот регион – Пруссию – с географических карт из-за невосполнимого ущерба, нанесенного Центральной Европе доведенным до крайности прусским милитаризмом. Я вижу это так: слишком много вреда прусское воспитание нанесло детям, отвратив их от самих себя и превратив в серийных преступников, сотворивших на земле кошмар, получивший название холокост.
Всего этого не случилось бы, если бы эти дети, повзрослев, отвергли модель, которую им навязывали с детства, вместо того чтобы бездумно поддерживать и воплощать ее вплоть до катастрофического финала.
Но случилось то, что случилось, к несчастью для нас, для евреев и для всех тех, кто был зверски замучен и убит.
Вот в чем заключается смысл работы, которую нам предстоит проделать: осознать полученное воспитание, вступить с ним в конфликт, найти другой путь.
Когда жизнь обретает собственную силу
Идеализировать детей, приписывая им способность делать выбор и отстаивать его, которой они не имеют и не могут иметь, поскольку почти полностью зависят от контролирующих взрослых, означает настоящее посягательство на их мир и их права. Вместо того чтобы признать необходимость создания условий, способствующих их развитию, взрослое окружение и воспитательная среда наделяют детей компетенциями, которые превышают их реальные возможности. Разумеется, такие возможности имеются, однако среди них отсутствует свобода выбора. По крайней мере в том, что касается мира взрослых. В такой атмосфере и вырастают монстры, как это произошло с комендантом Освенцима.
Тем не менее при переходе от детства к взрослой жизни могут возникать точки роста, когда в воспитательном сценарии остается свободное место для прорыва и освобождения.
Образцом подобной ситуации может служить история Гавино Ледда – писателя, родившегося на Сардинии, в регионе Мейлогу провинции Сассари в 1938 г., то есть перед самой Второй мировой войной. В своей автобиографической книге «Отец-хозяин» (Padre padrone)[13] он рассказывает о том, как его отец – пастух по профессии – врывается в школьный класс, где он, шестилетний, с интересом слушает учительницу, и безапелляционно заявляет, что сын нужен ему дома.
«Я пришел забрать своего мальчишку. Он нужен мне, чтобы пасти овец и сторожить их… он же мой. Больше некому»[14].
Дом был полон голодных ртов, надо было кормить младших братьев, поэтому у Гавино не оставалось выбора: ему пришлось отправляться на пастбище, пасти овец и помогать отцу. Поначалу малыш тяжело переживал расставание со школой, но впоследствии смирился, покорившись отцовской воле. Его учительница не выразила никакого протеста: шел 1944 г., а мы помним, какое тогда было время.
«Я любил своих младших братьев и не хотел, чтобы они умерли с голоду. В своем воображении я представил себе, что им грозит смертельная опасность и они просят меня послушаться отца. Так что, немного поплакав, я последовал за отцом без всякой на него обиды. И времени, прошедшего между выходом из класса и приходом домой, оказалось достаточно, чтобы я мысленно простился со школой»[15].
Дети приспосаблиавются к навязанным им воспитательным сценариям, какими бы абсурдными они ни были.
Это естественно, поскольку речь идет об их выживании. Они не могут противостоять взрослым. Тем не менее, как свидетельствует Ледда, в подростковом возрасте начинаются попытки освободиться. Начинается конфликт, смысл которого заключается в плодотворном противостоянии собственным корням и родительским установкам, в возникновении некоей витальной силы, возводящей более или менее четкую границу между своими желаниями и желаниями других, с которыми ребенок до сих пор считался и которым подчинялся.