Горело всё, кроме каменных ограждений домов и полей, и каменных стен домов. Когда отец вошёл в дом, его удивил покрытый багром воздух во дворе – это взорвался чан с кочхуджаном[37]. После того как он убедился, что дома никого нет, отец побежал к дереву каркаса, откуда ранее донеслись звуки выстрелов, и обнаружил там восемь мёртвых людей. Одним из них был дедушка. Военные сверяли жителей каждого дома по адресной книге, и семьи тех хозяйств, где недоставало мужчин, они казнили – по обвинению в убийстве, причастии к вооружённому отряду.
Взвалив на спину тело дедушки, он отнёс его домой и положил на землю во дворе, по дороге сорвав охапку листьев бамбука. Ими вместо ткани отец накрыл лицо и тело дедушки, а потом достал из ещё тлеющего амбара лопату с обгоревшей рукояткой. Дождавшись, когда лопата остынет, он начал заваливать листья бамбука землёй.
Взвывшее пламя оранжевых оттенков гибко извивалось, Инсон не могла оторвать от него взгляд.
– Об этом я в том фильме не рассказывала.
Я кивнула в ответ. Это правда. Перед той белой стеной она рассказывала только о темноте в пещере и мгновенно исчезающих следах на снегу.
– Мне рассказала об этом мама незадолго до того, как у неё начал мутнеть рассудок, так что во время записи фильма этого я ещё не знала.
Ветер на огромной скорости хлестал меня по щекам. Потухшая лампа, нависшая над столом, медленно покачивалась. Огонёк ровно устремившейся вверх свечи съёжился, будто вот-вот собирался потухнуть. Такое ощущение, словно снаружи что-то окутывало дом, и морозное дыхание этого гигантского нечто пробиралось сквозь щели в стропилах и оконных рамах.
– Где-то через неделю отца поймали, – сказала Инсон, подняв взгляд от свечи. – Когда он уже больше не мог выживать на одной капающей с потолка пещеры воде, он спустился в деревню поискать оставшееся после пожара зерно и там столкнулся с полицией. Они поджидали в засаде тех, кто придёт хоронить тела.
– Значит, потом он всё-таки встретился с родными?
Инсон покачала головой.
– Нет, полиция и военные работали отдельно друг от друга. Сначала его полмесяца держали на алкогольном заводе у дока в уездном городе Чеджудо, а потом отправили в порт Мокпхо[38]. Ему прямо на пристани ожидавшие его полицейские объявили приговор.
От тлеющих искорок свечи я не могла понять, когда выражение лица Инсон менялось, а когда на ней просто танцевали тени.
– А что с теми, кого увели военные?
– Их месяц держали в национальной школе в уездном городе П., а потом, в декабре, на песчаном берегу, который сейчас обустроили под пляж, всех расстреляли.
– Всех?..
– Всех, кроме близких родственников военных и полицейских.
Даже младенцев?
Им нужно было полное истребление.
Истребление чего, кого?
Красных[39].
Входная дверь дребезжала, словно кто-то стучал в неё изо всех сил. Съёжившийся до этого под фитилем огонь резко начал снова полыхать. Без лишних телодвижений Инсон положила свои руки тыльной стороной на стол. Десять невредимых пальцев ровно расположились в ряд. Облокотившись на них, Инсон встала и сказала:
– Мне нужно кое-что тебе показать.
Я смотрела в спину Инсон, движущейся в сторону открытой тёмной комнаты. Звуки её шагов смешивались со свистом ветра, доносящегося снаружи – со двора снова донёсся шум, это была колыхающаяся водонепроницаемая накидка. Она шла не торопясь, спокойно – словно вместо глаз использовала щупальца, осязая поверхность.
Вскоре она вышла из комнаты с одной из коробок, что были на металлических книжных полках. Как она её нашла? Ведь там совсем ничего не видно… Наверное, нащупала по памяти. Инсон положила коробку на стол рядом со свечкой и открыла её. Оттуда она начала по очереди доставать книги с тонкими закладками-стикерами жёлтого, салатового и зелёного цветов с датами и заголовками. Я увидела оставшуюся на дне коробки рамку с чёрно-белой фотографией размером с ладонь. На ней была молодая пара – парень в костюме, девушка в платье – в какой-то фотостудии.
В девушке я тут же узнала мать Инсон. Когда я её впервые увидела, мне показалось, что даже в старости она сохранила свой молодой облик, но оказалось, что в девичестве у неё было вовсе не такое мягкое лицо, какое я представляла – от всего её крохотного тела исходили теплота и заразительная бодрость. Из двоих людей на фотографии мягким выглядел положивший на её плечо руку стройный парень. Черты лица аккуратные, как у фигурки из белой глины, блестящие большие влажные глаза без нависших век. Телом и глазами Инсон пошла в отца, а всем остальным напоминала свою мать в молодости.
Мне был знаком сборник материалов, который Инсон, пройдясь по нему пальцами, достала из образовавшейся стопки книг. Рядом с названием «Деревня Сечхон» расположился порядковый номер – 12. Впервые я увидела книги из этой серии в 2012 году на полках в читальном зале государственной библиотеки. Тогда я читала о городе К., о котором писала книгу. Я прошла мимо этого сборника с записями устных показаний о резне в деревнях. Шестьсот страниц отчётов о попытках разузнать истину о произошедшем и общих описаний, плюс к этому – около тридцати приложенных к сборнику свидетельств людей – такое было бы слишком тяжело прочесть.
Инсон открыла страницу с салатовой закладкой. Развернув книгу в мою сторону, она отдала её мне.
Из домика нашего море видалось лучше всего. Тута, например. Куда ни сядь в коридоре, в любом уголке и море, и песочек прекрасно видно. И тогда-то тоже из комнаты было видно. Дверь ведь открывать страшновато было, вот мы и продырявили оконную бумагу.
Темно, шрифт мелкий, так что читала я, положив книгу прямо под свечку и приблизив к ней своё лицо. От книги исходил запах старости – эти страницы множество раз отсыревали и высыхали вновь.
На закате прикатили два грузовика до пределу наполненные людьми – около ста их было. Военные своими штыками на песке начертили прямоугольные линии, в которые потом впихали людей. Ветер тогда сильно в сторону моря тянул, так что военные кричали: «Стоять ровно! Не сидеть! В ряд встаньте!» Звук свистка продолжал верещать. Потом люди, когда ветер чуть стих, послушно встали за линии.
Когда сверху приказ пришёл, военные велели десятерым выйти за линии да ровно на море смотреть. Те послушно встали, а военные сзади к их спинам ружья прижали. Люди начали падать. Когда подозвали следующих десятерых, те замешкались. Военные размахались стволами, чтоб людей обратно загнать. Те, что были позади, выбежали за линии и убежали домой.
Мне шёл двадцатый год, старшему сыночку тогда исполнилось сто дней. Я завернула его в ватное одеялко и прижала к груди, когда военные ружья в наш дом направили. Муж тогда в отряд «минбодан»[40] вступил, так что каждый день его забирали в полицию и он не возвращался допоздна. Мы с сыночком вдвоём только были тогда… Столько выстрелов я никогда в жизни не слышала. Когда всё стихло спустя какое-то время, я, вся перепуганная, выглянула в щель из двери и увидела, что вся та куча людей валялась на берегу. Военные стали парами разделяться и в море тела по одному кидать. Они плывали вдаль так, словно одежку по речке несёт.
– В этой книге фотографий нет, но они есть вот здесь, – сказала Инсон, открывая страницу с закладкой в тонком большом журнале, напоминающем «Ридерз дайджест»[41]. На жёлтом стикере ручкой помечены год и дата. Осень, пятнадцать лет назад.
На чёрно-белой фотографии поседевшая до оловянного волосами старая бабушка крепкого телосложения сидит в коридоре дома и зашивает сеть. Судя по её резкому виду сбоку, она не дала фотографу сделать фото спереди. Видимо, на микрофон её не записывали – брали интервью, чтобы потом написать статью, которая была записана под фотографией стандартизированным[42] языком.
Я не ем морскую рыбу. Но тогда, в неурожайные годы, мы сильно зависели от грудного вскармливания, без него ребёнок мог умереть, поэтому мне приходилось есть всё подряд, чтобы было молоко. После того, как жить стало полегче, морская рыба ни разу больше не оказывалась у меня на столе. Тех людей, скорее всего, жрала всякая морская тварь.
Текст стало читать легче – вощёная бумага отражала свет свечи, и в комнате становилось светлее, и, более того, шрифт был покрупнее. Я зацепила глазами в тексте часть, выделенную кавычками. Содержание сильно перекликается с прошлым показанием, но есть и что-то новое.
Боясь, что пули попадут внутрь дома, мы завернулись в одеяла. А когда я вспоминала о том, что в домах могут быть дети, сердце обливалось кровью. Я видела женщин, обнимавших детей того же возраста, что и наш сын, и видела беременных женщин, которые, судя по их набухшим животам, были уже на последнем месяце – они стояли, облокотившись спиной. Настали сумерки, выстрелы стихли, я выглянула в дверную щель – багряный от крови песок был завален людьми, которых военные скидывали в море. Сначала показалось, что на поверхность просто всплыла одежда, но это были мертвецы. На рассвете следующего дня я закинула на спину ребёнка и без ведома мужа отправилась к берегу. Я была уверена, что к нему прибьёт младенцев, но ничего не нашла. Вчера погибло так много людей, но не видно было ни одежды, ни даже обуви. За ночь место, где расстреливали людей, очистилось отливом и на песке не осталось ни единого следа крови. Тогда я поняла, почему они выводили их на берег.