Тем вечером мы с Инсон стали друзьями. До тех пор, пока она не переехала обратно на Чеджудо, мы всё с ней делали вместе. Вскоре после того, как мы перестали работать в издательстве журнала, я потеряла своих родителей и заперлась в своей пустой квартире. Инсон тогда постоянно строчила мне сообщения, а потом и заглядывать стала регулярно. Просто открой мне дверь. Повинуясь, я впускала ёё. Вместе с ней внутрь проникал прохладный ветер, и окутанные запахом сигарет руки обнимали меня за плечи.
Открываю глаза – вокруг до сих пор мёртвая тишина и тьма.
Кажется, что между нами витают невидимые снежинки. Меж скрещивающихся ветвей будто бы застревают слова, что мы проглотили.
От горящего фитиля взвивается струйка чёрного дыма, постепенно рассеиваясь в воздухе. Перед глазами всплывает видеозапись, на которой военные обмазывают стрехи каменных домов горящей смолой.
– Этот дом тогда тоже подожгли? – спрашиваю я.
«Когда жгли ту деревню за рекой, сюда они тоже пришли?» – подумала я. Сейчас всё сожгут, скорее выходите! Врываются во двор, дуют в свисток и стучатся в двери.
– Кто тогда жил в этом доме?
Они вынесли двери штыками и вошли? Кто здесь тогда был?
– Здесь жили мамины родственники, – ответила Инсон.
– Прабабушка с женой старшего сына. Но они избежали участи других, сразу побежав к дому двоюродного дяди на берегу после объявления эвакуации. К счастью, им было к кому обратиться за помощью.
– Этот дом тоже конечно же тогда сожгли. Остались лишь каменные стены. Потом отстроили его заново.
«Значит мы сидим сейчас там, где полыхало пламя», – подумала я.
Здесь валились балки и взлетал в небо пепел.
Инсон встала, и её тень перекинулась на потолок. Пока она складывала книги и журналы обратно в коробку, её тень, подстраиваясь, то скукоживалась, то становилась гигантской.
– Пойдём в комнату? – сказала она, будто бормоча себе, полагая, что я несомненно отправлюсь за ней. – Так, а свечку…
Инсон подошла к раковине и, взяв в одну руку бумажный стаканчик, а в другую – ножницы, вернулась обратно. Проделав ножницами дырочку в дне стаканчика, она оторвала прилипшую воском свечку и вставила её в стакан. Пламя тускловато просвечивало белое бумажное покрытие.
– Пойдём?
– Куда?
– Я хочу кое-что показать.
Тень Инсон, что размером была вдвое больше обычного человека, подёргиваясь, сползла с потолка на белую стену.
Я отодвинула стул и встала – но только потому, что хотела, чтобы эта тень остановилась. Я боялась, что она, словно растекающаяся тушь, настигнет мою и поглотит её.
Вытянув обе руки, я подхватываю тяжёлую коробку, поднимаю её и прижимаю к груди. Спереди идёт Инсон со свечкой. Мы с ней ни разу друг к другу не притронулись, но наши тени, напоминающие гигантов, сомкнулись плечами и, вместе пошатываясь, мечутся между потолком и стеной.
Переступая через порог раздвижной двери с матовым стеклом в дверном переплёте, она входит в комнату. Перед тем как последовать за ней, я оглядываюсь. Лишившиеся света коридор и кухня словно погрузились в глубоководную тьму. Проходя в комнату, по которой заметались отблески пламени, я вдруг представила, что нахожусь в каюте потонувшего корабля, где ещё остался воздух. И будто пытаясь не дать воде сюда проникнуть, я поддеваю плечом дверь, закрывая проём.
Я подхожу к Инсон – она стоит перед металлическими полками.
Под освещением свечи распластавшиеся чёрным цветом надписи на стикерах у каждой коробки словно двигаются. Где-то Инсон прорисовывала черты каллиграфией, а где-то – на скорую руку. По буквам видно, что их прорисовывали второпях, но линии оставались чёткими. В пятне света они словно оживают, что-то говоря, а в темноте – вновь утихают. В основном это названия мест и даты. Есть ещё стикеры с именами и годами рождения – скорее всего, это данные свидетелей произошедшего.
– Вот сюда, – сказала Инсон, указав на пустое место, куда я и поставила давившую на грудь коробку. Инсон сгорбилась, свеча в её руке опустилась, и свет встрепенулся кривыми узорами на стенах – корабль качается, и голова у меня кружится так сильно, что кажется, будто все коробки сейчас повалятся вниз.
– Можешь взять, пожалуйста?
Когда я взяла свечу, Инсон нагнулась ещё ниже. Пальцами пробегаясь по коробкам разных размеров на самой нижней полке, она будто копалась в хламе. И тут я поняла, что для неё эти движения привычны, она повторяла их бесчисленное количество раз. И это – ответ на мой вопрос, который я задала ей напротив печи в мастерской. Каково ей было жить здесь одной? Что она здесь делала все эти годы?
Наполовину выдвинув коробку с самой нижней полки, Инсон открыла её и достала сложенную втрое крупномасштабную карту. Она разложила её на линолеуме и, присев на колено, сказала:
– Вот тут школа моей мамы, в Ханджинэ.
Так же согнувши колени, я присела и поднесла свечу к кружочку размером с рисинку, в который Инсон ткнула указательным пальцем. Видимо, эта школа работает до сих пор – внутри круга было изображение с флагом.
– А где этот дом?
– Вот.
Место, куда указывала Инсон, было выше, чем я думала – это оказался дом на коричневой пунктирной линии с коротким расстоянием между точками.
– Мама жила вот здесь.
Инсон указала на отмеченную маркером чёрную точку – она была практически напротив школы.
– Она как-то говорила, что если бы школа была далеко, то она вообще бы не ходила. Тогда время такое было, что для сына могли и пансионат оплатить для учёбы в средней школе в уездном городе, но на дочь тратиться бы не стали.
Накрыв прилегающие друг к другу две точки средним пальцем, Инсон сказала:
– Когда бабушку упрекали соседи за то, что наша семья давала образование всем трём дочерям, она отвечала коротко и ясно: «Мир потихонечку меняется». Бабушка маму и её младшую сестру не заставляла заниматься домашними делами, когда те делали домашнее задание, поэтому они специально растягивали уроки надолго.
Коротко постриженный ноготь Инсон скользнул вверх деревни, оставив длинную линию.
– Когда объявили эвакуацию, она ушла на пять километров вглубь острова от береговой линии, а Ханджинэ оказался чуть за ней. Некоторым родственникам пришлось поселиться в доме двоюродного дяди. Бабушка беспокоилась, что те чужой хлеб спокойно есть не смогут, поэтому она отправила к ним маму и её старшую сестру с рисом и картошкой.
Кончик ногтя пальца Инсон передвинулся к чёрной точке у моря – видимо, это был дом их двоюродного дяди.
– Им нужно было пройти целых десять ли[50], так что на помощь вызвался брат мамы. Но в то время мужчинам было опасно выходить из дома, и дедушка ему запретил. Младшая восьмилетняя сестра мамы тоже хотела было пойти, даже сама умылась, собралась и уже вышла, но бабушка не дала ей. Сказала, что, если на полпути та устанет, им придётся её нести и это только затруднит их путь.
– Помнишь, я тебе об этом раньше рассказывала?
Как только Инсон спросила это, все воспоминания той ночи освежились в моей голове. Снег ровным слоем валил на проезжую часть, а тротуар был совсем безлюден. Рекламные щиты покрывались ровным слоем белого, как и наружные блоки кондиционеров и старые окна. Попадающий в кроссовки снег колол своим холодом, но под ногами он был необыкновенно мягким, так что с каждым шагом трудно было разобрать ощущения – то ли больно, то ли приятно.
– Я не всё тогда рассказала. А где-то даже не совсем правду сказала.
Инсон уставилась в оставленную маркером точку, будто в колодец. Взгляд её впился в эту черноту, будто оттуда исходил некий свет.
– Когда мама и её старшая сестра вернулись в деревню, заваленные снегом тела лежали не на футбольном поле у школы, а за воротами – на ячменных полях. Во всех деревнях схема у них была похожая – сначала собирали всех у школы, а потом убивали на полях или на берегу.
Мне мерещилось, что точка вверху карты слегка дёргалась. Стоило мне отвести от неё взгляд, и она начинала шевелиться, словно притворяющееся мёртвым насекомое.
– Они наконец нашли бабушку и дедушку, в поисках стирая с лиц трупов снег, но поблизости не оказалось ни тела брата, ни тела младшей сестры. Поэтому оставалась надежда на то, что брат сбежал заранее, как только они увидели, что к деревне подходят военные, хоть в школьных эстафетах он постоянно приходил последним. А вот то, что не было сестрёнки, было действительно странно, за неё они сильно волновались. Мама и её сестра подумали, что, возможно, сестрёнка где-то под ними затерялась, поэтому перебрали ещё около сотни мертвецов. А когда наступили сумерки, они подумали, что, возможно, она могла вернуться к сгоревшему дому.
Бедное дитя. Она была там.
Мама сначала подумала, что это была просто кучка красных лоскутков. Нащупывая пропитанную кровью верхнюю одежду, старшая сестра нашла дырки от пуль в районе её живота. Убрав с её лица скомканные кровью волосы, мама заметила, что под подбородком у неё тоже была дырка. Пуля, частично прострелив подбородок, пролетела мимо. Из ран потекла кровь – будто изначально волосы специально сложили на раны, чтобы её остановить.
Сестра мамы сняла верхнюю одежду и, зубами оторвав рукава, накрыла ими две раны, чтобы остановить кровотечение. Они, поочерёдно меняясь, донесли сестрёнку, потерявшую сознание, до дома двоюродного дяди. Когда три сестры появились на пороге, напоминая своим видом пропитанную кровью горстку фасолевой каши, взрослые от шока не могли произнести ни слова. Из-за запрета на выезд они не могли ни поехать в больницу, ни вызвать врача и провели сутки в маленькой комнатушке у входных ворот. Младшую сестрёнку переодели в одежду, которую дали родственники, она спокойно дышала, безболезненно. А мама укусила свой палец до крови: думала, что если дать младшей испить её, то это её спасёт – ведь она потеряла много своей. У неё только недавно выпали молочные зубы, и указательный палец мамы идеально пролез через едва прорезавшиеся новые зубы. Кровь потекла внутрь. В какой-то момент сестрёнка, словно младенец, начала посасывать палец – мама была так счастлива, что у неё перехватило дыхание.