Никто не повторил слов Мэтта, не показал, что услышал и понял его. Взгляд Мэтта на его болезнь и лечение явно никого не интересовали. Была как минимум одна упущенная возможность уточнить мысли Мэтта на эту тему, когда он сказал: «На этот раз все будет по-другому». Доктор или кто-то из родителей мог бы заметить: «Мэтт, правильно ли я тебя понял, ты говоришь, что в этот раз все будет иначе?»
Если бы этот вопрос был задан с искренним интересом, без упреков или скептического подтекста, Мэтт ответил бы согласием, его защита слегка ослабла бы, и он сообщил бы нечто очень важное. Этот раз действительно отличался. Он по-настоящему не хотел возвращаться в больницу снова, и уж точно не таким способом (его родители вызвали полицию, которая доставила его в больницу в наручниках).
Стоило врачу и родителям только повторить сказанное Мэттом, а ему почувствовать понимание с их стороны — и удалось бы выявить общую проблему, над которой все могли бы работать сообща, чтобы Мэтт снова не подвергся унизительной госпитализации.
С точки зрения Мэтта, родители и были причиной его принудительного заключения в больницу и применения наручников. Они считали, что всему виной психическое расстройство и упрямство Мэтта. В действительности же все участники ситуации были единодушны в своем нежелании очередной госпитализации (даже если бы страховая компания выдала на нее согласие). Им следовало бы воспользоваться возможностью выразить уважение, тогда Мэтт смог бы выйти из оборонительной позиции и уровень раздражения участников был бы значительно ниже.
Позвольте дать вам более точное представление о том, что я имею в виду. Брайан был доктором Мэтта, а я — супервизором Брайана; таким образом, мне доводилось консультировать их вместе. На одной из таких встреч Мэтт описал, какой ужас он испытал, когда полиция привезла его в больницу. Прежде ему ни разу не было так страшно, и он не хотел бы пережить этот кошмар снова. Кроме того, он устал от непрерывных госпитализаций. На мой вопрос, зачем, по его мнению, родители вызвали полицию, он ответил:
— Потому что они считают меня больным.
— Но, Мэтт, ведь это не объясняет, почему они заставили вас пройти через подобные муки.
— Они думают, что я сумасшедший и должен сидеть в психушке, как-то так.
— Давайте я задам вопрос по-другому. Что побудило их обращаться с вами подобным образом? Они вас ненавидят?
— Нет.
— Они хотят причинить вам страдания?
— Не знаю… думаю, нет.
— Тогда почему они вызвали полицию, чтобы справиться с собственным сыном?
— Наверное, они боятся.
— Мэтт, правильно ли я понял: родители вызвали полицию, чтобы отвезти вас в больницу насильно, вовсе не из-за ненависти или желания сделать больно. Они поступили так, потому что боятся. Правильно ли я услышал вас?
— Да, все верно.
— Чего они опасаются?
— Они боятся, что я наврежу себе.
— Мне известно о ваших разногласиях на эту тему, но перед обсуждением деталей я хотел бы убедиться, что верно улавливаю ход ваших мыслей. Чувствуя угрозу вашей безопасности, родители решились отправить вас в больницу, где вы будете в целости и сохранности. Так?
Он кивнул.
— Какой из этого следует вывод об отношении родителей к вам?
— Они любят меня.
— Тогда мы имеем большую проблему, не так ли? Как убедить родителей прекратить звонить в полицию и помещать вас в больницу? Понимаете, о чем я? Ведь невозможно заставить их перестать любить вас! Разве это в ваших силах?
— Нет, — ответил Мэтт, улыбаясь.
— А как быть?
— У меня не получается втолковать родителям, что со мной все в порядке. Ваши парни промыли им мозги!
Мы оба посмеялись над его замечанием о докторах — таких же, как я, — которые стали источником его проблем.
— Смотрите, какой парадокс: у родителей не выходит доказать вам, что вы больны. Все топчутся на месте. Вот бы объединить усилия и поработать над чем-то вместе — что бы это могло быть?
— Наверное, я должен успокоить их, чтобы они не боялись и не вызывали полицию.
— Как вы могли бы этого добиться?
— Мне это не по силам.
— Значит, ничего не поделаешь?
— Ну, кое-что я мог бы… Например, пить лекарство.
— Но, если я правильно понял, вы здоровы. Зачем принимать таблетки, не будучи больным?
— Чтобы родители отстали, — это прозвучало, как маленькое поражение.
Состоявшееся обсуждение было полезным, но могло бы стать и вовсе бесценным, если бы в нем участвовали родители Мэтта. Однако из-за собственного страха и неспособности повторить слова сына они упустили шанс найти общий интерес со своим ребенком и начать вместе работать над проблемой, с которой все были единодушно согласны (пора завязывать с принудительными госпитализациями Мэтта). Переориентировав проблему и отложив вопрос о признании болезни и необходимости получения профессиональной помощи, а также прояснив, что «введенные в заблуждение» родители руководствуются в своих действиях любовью и заботой, я помог Мэтту перевести неразрешимую ситуацию в поле совместной работы.
Когда дело дошло до определения и проработки проблемы, выяснилось, что Мэтт, родители и доктор Грин говорят на разных языках. Мэтт видел источник бед в том, что все в один голос твердили о его болезни: родители, полицейские, попавшие под их влияние, и доктора, насаждающие авторитетное мнение растерянным близким.
Напротив, мать, отец и лечащий врач считали проблемой упрямство Мэтта, его незрелость и склонность к самозащите, так как он не брал на себя ответственность за расстройство, которое, без сомнения, у него было.
Так или иначе, мы с Мэттом легко нашли по крайней мере одну решаемую задачу. Мы выяснили, что другие охотно согласятся с ним работать над тем, чтобы он больше не попадал в больницу. Определение общей цели, объединяющей наши интересы, открыло для нас возможность держаться плечом к плечу, действовать сообща и быть скорее союзниками, чем врагами.
После ухода родителей у меня состоялся краткий разговор с Мэттом и доктором Грином. Обращаясь к Мэтту, я сказал:
— Понимаешь, Мэтт, это твой выбор. Ты знаешь мое мнение, я не могу заставить тебя делать вещи, в которые ты не веришь, и даже если бы мог, то не стал бы, пока твоей жизни ничего не угрожает, а прямо сейчас такой опасности нет. Я уважаю твое право принимать решения самостоятельно. Мне известно о твоем обещании доктору Грину и родителям не бросать лечение. По всей видимости, поскольку ты не веришь в свою болезнь, ты можешь и передумать. В таком случае, надеюсь, ты прежде задумаешься о последствиях этого шага. Все в твоих руках. Недостаточно просто иметь свою точку зрения на лечение — надо проверить, правильная она или ошибочная.
— Я уже сказал, что буду пить таблетки! — ответил Мэтт, занимая оборонительную позицию: вероятно, он почувствовал в моих словах намек на недоверие к тем обещаниям, которые он дал доктору Грину и родителям.
— Ловлю тебя на слове. Надо сказать, окажись я на твоем месте, я не принимал бы лекарство.
Брайан стал бледным, как полотно, услышав мои слова; тогда я обратился к нему:
— Доктор Грин, похоже, у вас иной взгляд на это дело. Вы хотели бы что-то сказать?
— Думаю, вы на самом деле не имели в виду то, что в ситуации Мэтта не пили бы препараты.
— Именно это я и имел в виду.
Брайан нахмурился и, казалось, подбирал нужные слова, когда Мэтт пришел ему на помощь своим вопросом:
— Так вы считаете, мне не нужны медикаменты?
— Обещаю ответить на вопрос, но чуть позже, идет?
Мэтт кивнул в знак согласия.
— Я говорил, что, будучи на твоем месте, не пил бы таблеток, выйдя из больницы. Приняв к сведению все сказанное тобой, можно сделать вывод, что ты, очевидно, не считаешь себя психически больным и твердо уверен в отсутствии необходимости лечения от психического расстройства, которого не замечаешь. Логично, что человек не пил бы таблеток, не видя от них пользы. Зачем бы ему тогда это делать? Относись я к лечению так же, я не планировал бы его продолжать. В твоей ситуации я сказал бы все что угодно, лишь бы выбраться отсюда, а потом поступил бы по-своему. Разве не так ты сейчас думаешь? Можешь ответить честно, ты все равно пойдешь сегодня домой. Это ничего не изменит.
— Я бы никогда так не поступил, — беззаботно отозвался Мэтт, и улыбка расплылась по его лицу. Я улыбнулся ему в ответ, и мы с ним превратились в участников маленького заговора, разделявших секрет Мэтта о том, что он сделает, выйдя за двери стационара.
— Предположим, ты бросил лечение. В этом случае ответь себе самому на три вопроса. Что осталось прежним? Какие ухудшения ты замечаешь? Что стало лучше?
— Понятно, плюсы и минусы.
— Вот именно! Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да, ключ от моей жизни в моих руках, и мне решать.
— Все верно. Сейчас ты решил, что на самом деле не хочешь принимать препараты. Тебе они не нужны, да?
— Да, — признал он смущенно. — Но я все равно буду. Все хотят, чтобы я лечился, поэтому я буду.
— Я, конечно, не в курсе про всех, но мое мнение тебе известно. Надеюсь, что будешь. Но если вдруг решишь бросить, знай: я уважаю твое право на самостоятельный выбор.
— Да, но вы подумаете, что я сглупил.
— Нет, я подумаю, что ты поступил не лучшим образом, учитывая твое намерение держаться от полиции и больниц подальше.
— Вы доктор, вам виднее.
— Безусловно, я доктор, но твое мнение гораздо более важно, чем мое. Ведь ты делаешь выбор. Ты еще что-то хочешь добавить?
— Нет, полагаю, — ответил Мэтт, явно удивленный неожиданным поворотом беседы.
— Что ж, тогда удачи.
Я поднялся, протянул ему руку и добавил:
— Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.
— Взаимно, — откликнулся Мэтт.
Мы оба рассмеялись и пожали друг другу руки, подразумевая, что я увижу его только в том случае, если он опять попадет в больницу. Таким образом мы заключили соглашение, скрепленное обоюдным желанием удержать его в нормальной жизни без стационаров.