Я должен был поговорить с полицейскими за дверью и объяснить им, что мой брат страдает расстройством психики, при этом не совершал правонарушений, не угрожал другим людям — лишь выражал суицидальные намерения. Пояснив все это, я четко дал бы им понять, что они будут иметь дело с важным и родным для нас человеком, поэтому мы просим быть аккуратнее и проявить заботу о нем. Но ничего подобного я не сделал. Неминуемую беду отвел от нас тем вечером исключительно счастливый случай.
Наконец, когда Генри прибыл на отделение скорой помощи, мне стоило позвонить психиатру и попросить, чтобы его не выпускали снова, если он будет отрицать мысли о самоубийстве. А еще лучше мне было бы увидеться с врачом лично. Но тут опять повезло: Генри был настолько расстроен, увидев за дверью нескольких представителей правопорядка, намеревающихся «арестовать» его, что в разговоре с психиатром он, очевидно, уже не заботился о сокрытии факта суицидальных намерений.
Когда Генри оформили в больницу, я совершил типичную ошибку, о которой рассказывал во второй главе. Измотанный переживаниями навалившихся событий, я взял перерыв и отстранился от ситуации.
Система устроена так, что возводит стену между специалистами по психическому здоровью и семьями их пациентов.
Посещая семейные консультации и навещая брата (во время этих визитов Генри отказывался говорить со мной), я не делал попыток поддерживать связь с командой его докторов и участвовать в запланированной восстановительной терапии после выписки. Отчасти причиной тому было мое неведение; кроме того, система устроена так, что возводит стену между лечащими врачами и семьями их пациентов.
Чрезвычайно важно, чтобы члены семьи оставались активно вовлеченными в процесс терапии и были в контакте со специалистами, осуществляющими уход и лечение их близкого человека. Это справедливо вне зависимости от того, проходит ли ваш близкий человек лечение в больнице или посещает психотерапевта вне стационара раз в несколько недель (или чаще). На одной из встреч с лечащим врачом моего брата и социальным работником нас с мамой должны были спросить, что, на наш взгляд, пойдет согласно плану выписки, а какие моменты вызывают сомнения. Самым важным наблюдением, которым мы могли бы поделиться, было несогласие Генри с тем, что он болен. Нам стоило поставить перед специалистами резонный вопрос: «Учитывая, что Генри отрицает свое психическое расстройство, какой толк во всех этих назначениях и расписании консультаций внебольничного посещения?»
Генри согласился возобновить терапию у Роя, которого посещал ранее. Но, опять же, я не попытался выстроить линию активной коммуникации с психотерапевтом. Например, я не спросил у Генри, могу ли я присутствовать на первой сессии, чтобы объяснить мое видение событий, приведших к его госпитализации. Спустя несколько дней после выписки брат перестал принимать препараты, а еще через несколько недель, по всей видимости, прекратил ходить на встречи с Роем. Я не был уверен насчет последнего, поскольку не общался с Роем и вынужден был полагаться только на слова Генри. Тогда брат занял оборонительную позицию и по большей части хотел лишь, чтобы я перестал вмешиваться в его жизнь и твердить ему о болезни. Возможно, он и не позволил бы мне увидеться с Роем: этот пункт явно не входил в список его жизненных приоритетов. Впрочем, самое печальное, что я даже не пытался.
Наконец, я решил попробовать — и столкнулся с тем же препятствием, которое приходится преодолевать и вам (а может, оно еще ждет вас впереди). Никто не собирался разговаривать со мной. Сейчас эта проблема стоит даже острее, чем раньше, ведь действия специалистов на местах регулируются законом о безопасности и конфиденциальности личной информации, и психиатры все чаще заявляют родственникам пациента: «Я даже не имею права подтвердить, что он наш клиент, а уж тем более — раскрывать подробности!» Иногда вам хочется кричать. И все же эта проблема отнюдь не относится к непреодолимым козням дьявола, и, приложив достаточно усилий, можно все-таки сдвинуть дело с мертвой точки.
Если вы член семьи, напомните терапевту, что можете поделиться своими наблюдениями и опасениями, не нарушая правил конфиденциальности.
Родственники могут рассказать о своих наблюдениях за больным в домашней обстановке, не нанося ущерб отношениям «доктор — пациент». Если специалист говорит, что ему запрещено разглашать информацию, вы можете ответить: «Знаю, и не прошу вас об этом. Я даже не ожидаю от вас подтверждения, что мой близкий является вашим пациентом. Позвольте мне просто сообщить, как он ведет себя дома и что беспокоит нас, его родных. Уделите мне, пожалуйста, всего несколько минут». Не существует регламента, запрещающего терапевту слушать. Попробуйте этот способ — и вы увидите, что он как минимум открывает канал коммуникации. В свою очередь, чтобы побудить терапевта быть более откровенным с вами, вы должны предпринять еще кое-какие шаги.
Как я упоминал ранее, психотерапевты могут проложить путь к сотрудничеству с родственниками, прямо проясняя границы конфиденциальности своим пациентам: «Я хотел бы иногда получать известия от вашей семьи о том, как, по их мнению, идут дела. Кроме того, в случае обострения болезни мне понадобится обсудить с членами вашей семьи их участие и возможную помощь». Суть этой договоренности заключается в том, что пациент находится в курсе взаимодействия доктора с его родными, цели этого общения и отсутствия угрозы разглашения личной информации. Имея дело с тяжелым психическим расстройством, приходится немного менять правила, поскольку суждения и осознание у таких пациентов значительно нарушены. Поэтому всем нам следует действовать сплоченно, как единая команда, и обсуждать друг с другом стратегию помощи больному.
Когда члены семьи принимают активное участие в процессе терапии (в том числе общаются с врачами), это способствует более качественному уходу за больным. Особенно гордиться тут нечем, но большинство докторов и психотерапевтов уделяют повышенное внимание пациентам, чьи родственники прилагают больше усилий. Помимо этого, мы можем эффективнее распознать и отреагировать на усиление симптоматики заболевания, работая совместно с родственниками, нежели в условиях полной изоляции от семьи.
Проводя семинары, я акцентирую внимание на значимости построения «терапевтической триады». Под этим подразумевается укрепление командной работы между пациентом, близким ему человеком и специалистом по психическому здоровью. Когда все трое работают сообща, с наибольшей вероятностью можно добиться стабилизации состояния и дальнейшего восстановления. Нужно лишь преодолеть некоторые наиболее часто встречающиеся барьеры — в том числе и те, о которых я уже упоминал, — чтобы скоординировать эффективное взаимодействие всех причастных и значимых для лечения больного людей. Кроме того, вам необходимо распознать и личные препятствия — такие как, например, негативные предубеждения относительно «другой стороны».
Терапевту придется преодолеть предвзятое мнение о членах семьи больного — что они якобы будут отвлекать его от работы и сбивать с толку. У меня, например, было предубеждение, что родственники пациента обращаются ко мне в поисках бесплатной психотерапии, чтобы поплакаться и выпустить пар. Я вовсе не горжусь подобными мыслями, но часто они действительно посещали меня в конце долгого трудового дня, когда близкие больного хотят обсудить, какой тяжелой ношей легла на их плечи болезнь родственника.
Конечно, я понимаю и сочувствую, но не в этом дело. Проблема в том, что если вы ведете более одного пациента, невозможно выслушивать жалобы всех их родственников. Я уже научился объяснять существующие ограничения и предлагать членам семьи, испытывающим стресс, подумать о прохождении личной терапии или иной помощи для себя. Тогда фокус беседы легко смещается на исходные цели нашей встречи. Если же родственник не хочет получать профессиональную помощь, я настоятельно рекомендую ему посетить встречу Национального объединения по психическим расстройствам и получить поддержку от других людей, находящихся в схожей ситуации[20].
Не звоните терапевту своего близкого человека, чтобы излить душу. Для этих целей есть друзья, родственники, личный психотерапевт.
Если вы член семьи больного, вы можете ошибочно предполагать, что терапевт, не отвечающий на ваши телефонные звонки и не выслушивающий ваших жалоб, безразличен к судьбе пациента. Не утверждаю наверняка, что вы не правы, но могу сказать по собственному опыту: чаще всего это предположение неверно. Большинство терапевтов (психологи, психиатры, врачи, социальные работники) выбирают свою профессию, потому что они являются неравнодушными людьми. Они занимаются этой деятельностью из-за желания помогать или личной значимости такой работы, как это было в моем случае. Если дело обстоит действительно так, почему же они иногда кажутся непробиваемыми и черствыми?
Отвечу кратко: часто причиной служит профессиональное выгорание. Тем не менее вы можете добиться результата от разговора с терапевтом, делая упор на определенных проблемах. «Хочется рассказать вам о некоторых тревожных симптомах, которые я наблюдаю», или «Меня беспокоит план восстановительной терапии после выписки, потому что…» Не звоните терапевту, чтобы излить душу. Для этих целей есть друзья, родственники, личный психотерапевт.
После того как вы отвезли близкого человека в больницу, вам нужно сразу же найти способ поговорить с доктором, проводившим его осмотр и оценку состояния при поступлении. Как можно скорее получить консультацию врача, занимающегося случаем вашего близкого, важно по нескольким причинам. Первая из них, уже рассмотренная нами, очевидна: вы инициируете работу в команде со специалистами, чтобы убедиться в получении вашим близким того ухода, в котором он нуждается. На сегодняшний день тяжелые психические расстройства неизлечимы, поэтому грамотным шагом будет заранее наладить прочный контакт со специалистами, знающими вас и вашего близкого человека, чтобы впоследствии воспользоваться этим.