да не видела, нам помогать, хорошие деньги за это получать, родителям посылать, радовать стариков… Чем плохо? О такой жизни многие мечтают, но нам здесь нужен свой человек, надежный, чтобы не выдал и не сбежал. Шахидка… Надо же такое выдумать! Будешь жить с нами, в свободное время Коран читать, с умными, уважаемыми людьми встречаться — может, со временем и дорастешь до шахидки…
— А Джанет? — набравшись храбрости, спросила Залина.
— Что — Джанет?
— Джанет Абдуллаевой тоже было семнадцать, а она взорвала себя на станции «Парк Культуры», — напомнила Залина.
— У Джанет мужа убили, ей было, за кого мстить, — в свою очередь напомнил Фархад. — Да и готовилась она к этому не один год. Возраст одинаковый, а люди разные. Вот мне, к примеру, двадцать семь. Сколько таких в русском спецназе? Миллион! И у кого повернется язык сказать, что я такой же, как они?
Залина Джабраилова была воспитанной в строгих правилах мусульманской девушкой и не стала спорить с мужчиной, хотя некоторые вопросы возникли у нее еще во время разговора.
Она хорошо слышала, как один из людей, которые похитили ее в Махачкале, обращаясь к Мамеду, сказал, что она станет героиней-шахидкой, и просил брата не мешать ей совершить подвиг во имя аллаха. Этот человек выглядел старше, умнее и важнее, чем Фархад, но он остался в Махачкале, а Фархад был здесь, в этой квартире. Как бы то ни было, один из них либо ошибался, либо сознательно лгал. Но кто, который из двоих? Этот вопрос был самым важным, потому что от ответа на него напрямую зависела жизнь Залины.
Вечером угрюмый Макшарип снова принес ей чай, и снова, выпив его, Залина почувствовала непреодолимое желание лечь в постель и уснуть. Проснувшись, она чувствовала себя разбитой и туго соображала. Только к обеду в голове у нее немного прояснилось, и, заново обретя способность более или менее связно мыслить, она первым делом подумала, что с этим чаем что-то не так. В него явно что-то подмешивали, чтобы ночью она не попыталась сбежать, и это косвенно опровергало слова Фархада о доверии, которое они с Макшарипом испытывали по отношению к своей «помощнице». Добровольных помощниц не опаивают сонным зельем; значит, она не помощница, а пленница, а Фархад — обыкновенный лжец.
Вскоре после теракта, совершенного Марьям Шариповой, в Балахани горячо обсуждали выступление президента Ингушетии Юнус-Бека Евкурова, который высказал предположение, что так называемые террористки вовсе не были смертницами. По его мнению, их просто использовали, накачав психотропными препаратами или взорвав дистанционно. Брат Залины, Мамед, был горячим сторонником этой версии; строго говоря, именно с того выступления Евкурова и началось его тихое помешательство, благодаря которому Залина оказалась в нынешнем затруднительном положении.
Верна была эта версия или нет, но она превосходно объединяла противоречащие друг другу утверждения Фархада и человека из белого пикапа. Если предположить, что оба знали правду и каждый сообщил собеседнику только часть ее, а потом мысленно поменять их местами, итог получался прежний. Залина, будто наяву, представила себе того человека из Махачкалы, поющего сладкие песни об уготованной ей роли домохозяйки и угощающего отравленным чаем, и Фархада, втолковывающего Мамеду, какая это честь для его сестры — принять мученическую смерть за ислам.
Когда вечером Фархад снова принес ей чай, Залина изловчилась и вылила напиток в стоящий на подоконнике цветочный горшок. Уснул или нет росший в горшке цветок, сказать было трудно, но у Залины на этот раз сна не было ни в одном глазу, и, когда через час в комнату заглянул Макшарип, ей стоило немалых усилий притвориться спящей.
Через два дня кончики листьев у бедного цветка пожелтели и начали сворачиваться в трубочки. Вряд ли на растение подействовало снотворное — скорее, виной всему была температура воды, чересчур высокая для тонких беззащитных корешков. Залина мысленно попросила у цветка прощения, но иного выхода у нее не было: оконная рама оказалась наглухо заколоченной гвоздями, а форточка была привинчена к ней шурупами, которые Залине не удалось вывернуть ни голыми руками, ни с помощью заколки для волос — единственного инструмента, которым она располагала. Поэтому она снова вылила принесенный одним из своих тюремщиков чай на корни многострадального растения и была вознаграждена: поздно вечером ей удалось подслушать происходивший в соседней комнате разговор.
Перед этим Фархаду кто-то позвонил по телефону. Разговор был короткий и со стороны татарина состоял, в основном, из междометий, по большей части утвердительных. Лишь в самом конце он отчетливо произнес: «Да, уважаемый, я все понял!», — и положил трубку.
В большой комнате бормотал и вскрикивал телевизор: Макшарип смотрел футбол. Залина услышала, как Фархад, раздраженно топая, вернулся из кухни, где говорил по телефону, и шумно повалился на диван.
— Звонил Махмуд, — сообщил он, хотя его никто ни о чем не спрашивал. — Сказал, план меняется, надо еще подождать. Шайтан! Мне уже до смерти надоело нянчиться с этой девчонкой!
Макшарип отреагировал на эту реплику неопределенным мычанием, означавшим, по всей видимости, призыв к философскому восприятию действительности, повлиять на которую они с напарником были не в силах.
— Клянусь, — продолжал Фархад, — если это продлится еще хотя бы три дня, я не выдержу и ночью наведаюсь-таки к ней в комнату. Разве они не понимают, что я живой человек, мужчина? А она — просто мясо, которое вот-вот пропадет зря… Она не была замужем, ты знаешь? Настоящий лакомый кусочек! Что ты об этом думаешь, многоуважаемый Макшарип? Или ты уже перестал думать на эту тему, а?
Макшарип опять проворчал что-то неразборчивое, но явно неприязненное.
— Э! — воскликнул Фархад. — Ты человек или машина? Махмуд приказал это, Махмуд приказал то… Махмуд — уважаемый человек, но он не станет ругать нас за то, о чем не узнает! Девчонка спит, как мертвая, этой дрянью можно свалить с ног слона…
Макшарип опять что-то проворчал.
— Сам ты дырка в заборе! — сердито закричал на него татарин. — Разве можно сравнивать?
Макшарип снова что-то пробубнил; на этот раз Залина разобрала целых два слова: «кулак» и «оторву».
— Вот тупоголовый баран! — в сердцах воскликнул Фархад и раздраженно заходил по комнате, стуча какими-то ящиками и с дребезгом роняя что-то на пол. — Куда, куда… — откликнулся он на очередную неразборчивую реплику напарника. — На Ленинградку, пар спускать! Вернусь, когда получится. А ты, раз такой правильный, карауль эту спящую красавицу сам!
И ушел, напоследок так ахнув дверью, что в окнах мелко задребезжали стекла.
Примерно через час, когда кончился футбол, Макшарип тихонько заглянул в комнату. Залина обмерла от страха, изо всех сил стараясь дышать ровно, как спящая. Ей пришло в голову, что Макшарип решил воспользоваться отсутствием напарника и сделать то, чего не позволил Фархаду. Но тюремщик лишь молча постоял на пороге, вслушиваясь в ее ровное дыхание, и вышел, бесшумно притворив за собой дверь.
Это было вчера. Ночь Залина провела без сна, раз за разом прокручивая в уме подслушанный разговор. Она выросла в высокогорном Балахани, и ее кругозор, разумеется, был намного уже, чем у молодой москвички или хотя бы уроженки Махачкалы. Но это вовсе не означало, что она глупа, да и речи Фархада не допускали двоякого истолкования. О возможных посягательствах на свою девичью честь Залина думала в самую последнюю очередь — как раз это ее ни капельки не удивило, похоть читалась в глазах татарина так же ясно, как если бы его намерения были крупным шрифтом отпечатаны у него на лбу. Но вот то, что он говорил об ее пребывании здесь и ее дальнейшей судьбе, заставляло сердце испуганно сжиматься. Как он сказал — просто мясо? Мясо, которое скоро пропадет… План изменился, надо подождать, но ожидание не будет длиться вечно, а когда оно закончится…
Когда оно закончится, мясо пропадет. Чашка чая, миска плова, насильно скормленная таблетка или просто укол в вену, и она выйдет на людную площадь, беременная многими смертями, и сделает то, на что ее запрограммировали. А может быть, ей просто пообещают вырезать всю семью, если она не сделает то, что должна сделать, и как она поступит тогда? В самом деле, как? Что выбрать, если любой из выбранных тобой вариантов неминуемо убьет и тебя, и еще многих ни в чем не повинных людей?
Она все еще по-детски надеялась на помощь извне, но уже понимала, что помощь не придет. Помощь никогда не приходит, потому что эти люди хитры, как лисы, и жестоки, как оголодавшие горные волки. Они обманывают, путают следы и запугивают, а тех, кого не могут ни обмануть, ни запугать, разрывают в клочья в назидание всем тем, в чьи головы порой приходят не слишком удачные мысли.
Они говорят, что делают это во имя Аллаха, но молодой мулла Едигелов, два года назад перебравшийся в Балахани из райцентра и занявший освободившееся после смерти старого муллы место, говорил другое. Ему не единожды намекали, что чересчур резкий тон его проповедей не доведет до добра, но он никого не слушал, ибо верил, что его устами говорит всевышний, и был наказан за самонадеянность. Однажды он бесследно исчез; кто-то упорно распускал слухи о том, что его будто бы видели в Москве, Нижнем Новгороде, Казани и даже Грозном. Но люди шепотом пересказывали друг другу иные слухи — о валяющейся вверх колесами на дне ущелья изрешеченной пулями машине, о крови в дорожной пыли и об отрезанной голове, со смехом брошенной в журчащую между мокрыми камнями Балаханку…
Они не пожалели муллу Едигелова; они не пожалели Марьям с ее двумя высшими образованиями и планами перейти на работу психолога в детском саду и ровесницу Залины Джанет Абдуллаеву, которая только и успела в своей жизни, что окончить школу, выйти замуж и овдоветь, они тоже не пожалели. Они никогда и никого не жалеют, и глупо надеяться, что они пожалеют Залину Джабраилову. Ведь она для них — просто мясо…
В ванной шумела вода. Залина заметила, что на спинке дивана лежит забытое Макшарипом чистое полотенце. Ей не надо было делать над собой усилие, чтобы войти в роль хозяйки: она была хорошая, воспитанная мусульманская девушка, самой природой предназначенная быть хранительницей домашнего очага, и ее рука, сама собой протянувшись к спинке дивана, взяла оттуда аккуратно сложенное вчетверо полотенце.