Выйдя в прихожую, она остановилась перед дверью ванной, подняла руку и замерла в нерешительности: постучать или не постучать? Воображение вдруг проснулось и без спроса подсунуло ей неприличную картинку: голый, мокрый, покрытый мыльной пеной Макшарип, с довольным ворчанием ворочающийся под тугими струями воды. Покраснев, Залина поспешно отвернулась от двери, как будто та была прозрачной. Взгляд ее при этом случайно упал на входную дверь; девушка вздрогнула и зажмурилась, почти уверенная, что торчащий в замке ключ померещился ей так же, как и голый Макшарип. Видимо, охранники добавляли свою отраву не только в чай, вот ей и чудится то, чего не может быть…
Она осторожно приоткрыла сначала один глаз, потом второй. Ключ был на месте — простой латунный ключ от дешевого ширпотребовского замка, вставленный в разбитую замочную скважину, с никелированным колечком, на котором болтались миниатюрные четки. В квартире явственно чувствовался смолистый запах сгоревшей конопли. Пророк запретил правоверным пить спиртное, но на легкие наркотики Аллах смотрит сквозь пальцы: надо же его детям время от времени как-то расслабляться! Видимо, в отсутствие напарника Макшарип расслабился сверх обычной меры, иначе ни за что не оставил бы ключ в замке.
Залина поняла, что нужно срочно принимать решение. Рядом не было никого из старших, чтобы дать дельный совет: бежать из этой страшной квартиры и очутиться без денег и документов в чужом огромном городе или покориться судьбе и вернуться в комнату. Ну конечно же, покориться! Именно это подобает правильно воспитанной мусульманской девушке, даже если она точно знает, что ее судьба мало чем отличается от судьбы куска испорченной баранины…
Она аккуратно повесила полотенце на ручку двери, за которой по-прежнему раздавался плеск воды. Изнутри дверь запиралась на простой оконный шпингалет; снаружи имелась архаичная щеколда — короткий металлический язычок, который высовывался из плоского круглого корпуса, если повернуть жестяной барашек по часовой стрелке. Этот смехотворный запор мог задержать взрослого мужчину ровно на столько времени, сколько нужно, чтобы разок пнуть дверь ногой, но Залина не сумела отказать себе в маленьком удовольствии: пусть хоть ногу ушибет, что ли…
Она повернула барашек, и плоский железный язычок беззвучно скользнул в паз. Прошептав короткую молитву, Залина на цыпочках приблизилась к входной двери и повернула ключ. Щелчок замка прозвучал, как выстрел; Залина вздрогнула и замерла, уверенная, что Макшарип все слышал и сейчас вышибет дверь ванной и выскочит оттуда, как есть — голый, мокрый и страшный, как сама смерть.
Ничего не произошло. Она осторожно повернула вниз дверную ручку и с трудом подавила вздох разочарования: дверь даже не подумала открыться. Девушка едва не заплакала, но тут же опомнилась, спохватилась и повернула ключ еще раз. Второй щелчок показался еще громче первого, но Макшарип не услышал: он все так же плескался в душе и, кажется, даже начал что-то напевать себе под нос. Он торчал в ванной уже добрую четверть часа; раньше Залина не замечала за ним такой любви к водным процедурам, но раздумывать над странностями в поведении тюремщика было некогда: ситуация могла измениться в любую секунду, сделав побег невозможным.
Залина подумала, что было бы неплохо перед уходом поискать в квартире хоть какую-то мелочь, но решила не рисковать. Конечно, «решила» — не то слово; ее гнал прочь отсюда древний инстинкт самосохранения, которому было плевать на такие условности, как деньги, документы и, в особенности, отметка о временной регистрации в столице Российской Федерации городе-герое Москве.
Тихонько приоткрыв дверь, девушка беззвучной тенью выскользнула на лестничную площадку.
Стоявший под дверью ванной полностью одетый Макшарип Сагдиев перестал напевать и удовлетворенно кивнул, услышав негромкий щелчок дверной защелки.
— Да хранит тебя всемогущий Аллах, — вполголоса произнес он и по очереди закрыл вывернутые до упора водопроводные краны.
Коротким ударом твердой, как доска, ладони открыв запертую снаружи дверь, он перешагнул через упавшее на пол полотенце, прошел на кухню, уселся на шаткий колченогий табурет и начал неторопливо, со вкусом сворачивать самокрутку с анашой.
Глава 8
Генерал Потапчук, обернутый белоснежной простыней, красный и распаренный, сидел на деревянной лавке перед украшенным по периметру затейливой резьбой дощатым столом. В руках у него был солидных размеров вяленый лещ, на столе перед ним стояла открытая бутылка «Хайнекена» с деликатно выпирающей из зеленого горлышка шапкой пены. Разминая леща, Федор Филиппович прислушивался к своим ощущениям, но его изношенное сердце пока что помалкивало: видимо, сердцу тоже хотелось отдохнуть, отвести душу.
— Ну, Федор, ты как? — будто подслушав его мысли, обратился к нему хозяин, небрежным движением опытного профессионала вскрывая бутылку пива для себя.
Генерал-полковнику Алехину было всего под пятьдесят, но в генералы он выбился гораздо раньше Федора Филипповича, поскольку был умен, инициативен, подавал большие надежды, а главное, умел, когда надо, промолчать, а иной раз и вставить нужное словечко в точно рассчитанный, идеально подходящий для этого момент. В мундире он выглядел вылитым гренадером — крупный, высоченный, почти двухметрового роста мужчина с гладким и твердым лицом человека, привыкшего к беспрекословному подчинению окружающих и не допускающего даже мысли о возможном неповиновении. Без мундира, в завязанной узлом на так называемой талии простыне, было видно, что некогда атлетически сложенное тело начинает стремительно грузнеть и дрябнуть — бицепсы обмякли и заплыли жирком, живот, напротив, выпятился и окреп, а волосатая грудь вот-вот запросится в бюстгальтер, да не какой попало, а, как минимум, пятого размера.
— Благодарствуйте, ваше превосходительство, — шутливо ответил Федор Филиппович, — жив пока. Хотя, ежели вы и дальше станете так усердствовать, из баньки меня придется выносить вперед ногами. Или ты меня сюда за этим и позвал? Кстати, неплохой способ идеального убийства, надо кому-нибудь подсказать. Заманил человека на дачу, затащил в баню и запарил до летального исхода. А потом останется только руками разводить: ну, кто же знал-то, что он такой слабак? Это же не кирпичом по башке и не ножом в печень, это — банька, святое для русского человека дело!
— Мрачновато шутите, товарищ генерал, — заметил Алехин и, взяв своего леща за хвост, несколько раз ударил им по столу с такой силой, что бутылки и тарелки испуганно подпрыгивали и звякали при каждом ударе. — Я же потому и спрашиваю, как ты, чтобы знать, продолжать нам это увеселение или прекратить его к чертовой матери…
Федор Филиппович осторожно глотнул пива. Оно было ледяное, колючее и дьявольски вкусное, особенно после парилки. Лещ тоже был очень даже ничего — по крайней мере, с виду, — и, отколупнув кусочек со спинки, около хребта, генерал убедился, что в данном случае форма целиком и полностью соответствует содержанию.
— Нет, — сказал он, — увеселение прекращать не надо, если только оно тебе самому не надоело. Я, знаешь ли, уже давненько не предавался такому роскошному разврату…
— Угу, — деловито сказал генерал-полковник Алехин и взял лежавший на краю лавки телефон. — Погоди, — бормотал он, ковыряясь пальцем в клавиатуре, — где же это?.. Куда ж я его… Ага!
— Постой, — насторожился Федор Филиппович, увидев, как он подносит трубку к уху, — ты это кому?..
— Как — кому? — пожал широкими плечами Алехин. — Девочкам! Какой, скажи на милость, без них разврат?
— Тьфу на тебя, — сказал Потапчук, и Алехин заржал, как племенной жеребец из ее императорского величества гвардейских конюшен.
Когда-то давно он служил под началом полковника Потапчука, но рос гораздо быстрее своего недостаточно гибкого и дипломатичного начальника, и очень скоро догнал, а потом и перегнал его в длинном забеге по карьерной лестнице. Уже подполковником его перевели в другой, занимающийся решением более перспективных задач отдел, и Федор Филиппович на несколько лет потерял его из вида. Снова встретились они только тогда, когда Потапчуку, наконец, вручили генеральские погоны. К тому времени Алехин уже готовился стать генерал-лейтенантом и отчего-то возомнил, что это дает ему право не только отдавать своему бывшему начальнику приказы, но и учить его жизни. Истины, которые пытался внушить ему без пяти минут генерал-лейтенант Алехин, Федор Филиппович усвоил, переварил и вывел из организма естественным путем уже много лет назад, о чем и не преминул известить новоявленного гуру — правда, в чуточку более резких выражениях. Алехин, конечно, обиделся, но быстро отошел и с тех пор всеми доступными ему средствами старался доказать Федору Филипповичу, что не держит зла.
Обыкновенно Потапчук под различными благовидными предлогами уклонялся от проявлений благосклонности господина генерал-полковника, но на этот раз уступил и принял приглашение провести выходной за городом — надоело вилять, да и настало, пожалуй, время послушать, что имеет сказать ему этот умник.
Умник, однако, не торопился переходить к делу, и Федор Филиппович решил его немного подстегнуть.
— Ну, что там слышно в заоблачных высях? — нейтральным тоном поинтересовался он, когда Алехин перестал ржать. — Что насчет этих шахидок?
Алехин задержал у рта бутылку, из которой как раз собирался отхлебнуть, и аккуратно поставил ее обратно на стол.
— Странный вопрос, — сказал он. — Вообще-то, это я хотел у тебя спросить, что там слышно про наших шахидок. Ведь это ты, насколько мне известно, занимаешься этим делом.
— В числе прочих, — уточнил Потапчук. — И на очень узком участке. Ты наверняка знаешь, что мне поручили проверить версию о причастности к этим терактам Черного Волка — Бакаева. Бред собачий! Бакаев давно сгнил в земле, его выступление по телевизору — фальшивка, сфабрикованная, по непроверенным данным, неким Юнусовым, про которого тоже непонятно, существует он на самом деле или нет. Никто его не видел, никто о нем не слышал, а он, видите ли, захватывает телецентры в Москве, устраивает взрывы в метро и грозится, что это только цветочки! Странная какая-то история, если хочешь знать мое мнение.