— Неужели холостой?
— Или мимо, — предложил еще один вариант Глеб. — Или у нас с вами что-то с глазами. Или мы чего-то не понимаем. Или… Ну, не знаю! Я, лично, исходя из своего опыта, могу утверждать, что ранение в голову — это всегда очень грязно и мокро. Как, впрочем, и любое другое ранение, особенно смертельное. Я этих ранений, как вы знаете, навидался по самое некуда. Хотя, конечно, даже в этом вопросе я — не последняя инстанция. Словом, если бы у нас было время и пара десятков подопытных… гм… добровольцев, которых никто не хватится, мы могли бы попытаться экспериментальным путем установить, возможна ли только что наблюдавшаяся нами картина, если стрелять человеку в голову пулей, а не одними только пороховыми газами.
— Типун вам на язык, герр доктор Менгеле, — сказал Федор Филиппович. — Где ж мы их столько наберем?
Шутки, которыми они обменялись, друг друга стоили, но генерал простил Глеба, а Глеб — генерала: оба не выспались, пребывали в состоянии мрачного недоумения и не видели никаких поводов для оптимизма, кроме одного — скоро должно было наступить утро, до которого оба твердо рассчитывали дожить.
— Илларион сказал, что он был пес, — вспомнил Глеб.
— Рябинин?
— Угу. Не в том смысле пес, что собака, а в том, что преданный. Илларион сказал: служил не столько отечеству, сколько командиру. За точность цитаты не поручусь, но смысл примерно такой.
— Ну и что?
— Хотелось бы знать, кому он был предан в то время, которым датирована эта запись.
Федор Филиппович вздохнул. Он не то чтобы не думал о том, на что намекал Глеб — будь так, очень многое из того, что он говорил и делал в последнее время, превратилось бы в пустое, да к тому же весьма рискованное кривлянье, — но верить в правдивость собственных догадок и воистину необъяснимых, прямо-таки мистических прозрений Сиверова по-прежнему очень не хотелось. Да и обсуждать это сейчас Федор Филиппович полагал бессмысленной тратой времени: будет день, будет и пища, давайте сначала посадим на цепь кусачих собак, а уж потом станем разбираться с их хозяевами. «Обострение внутриполитической обстановки», — вспомнил он и криво, нерадостно улыбнулся.
— Не знаю, — сказал он и добавил, увидев скептическое выражение на физиономии Сиверова, от внимания которого явно не укрылись его вздохи и гримасы: — Ну, ей-богу, не знаю, вот те крест на пузе! Но постараюсь узнать. Есть у меня на примете один такой… специалист по натаскиванию двуногих псов.
— Кто такой? — подобрался Сиверов.
— Не скажу, пока не буду уверен, — отрезал Федор Филиппович. — Давай-ка без самодеятельности! Сначала добудь этого Юнусова, а там, глядишь, и необходимость выкручивать мне руки сама собой отпадет.
— Добудь Юнусова… — Глеб хмыкнул, потянулся за сигаретой, посмотрел на пепельницу, отдаленно напоминавшую картину «Утро после Куликовской битвы», и передумал курить. — Дед бил-бил — не добыл, баба била-била — не добыла… Дед — ФСБ, баба — ГРУ, а я, стало быть, мышка. С хвостиком…
— Ложись-ка ты спать, мышка, — предложил генерал, — а то уже заговариваться начинаешь, уши вянут тебя слушать. Вздремни часок-другой перед делом, а то выйдешь на борьбу с международным исламским терроризмом, как вареный, и много с тебя тогда будет толку христианскому миру и российской государственности?
— А пожалуй, — неожиданно легко согласился Глеб и, в свою очередь, посмотрел на часы. — Без двадцати четыре. Это ж не часок-другой, это ж еще можно по-настоящему выспаться! — Он посмотрел на диван — единственное место в конспиративной квартире, которое могло, пусть с некоторой натяжкой, сойти за ложе для сна. — А вы?
— А я покараулю, — с готовностью вызвался генерал. — Может, сделаю пару звонков в рамках подготовки к завтрашнему… то есть, ты прав, уже к сегодняшнему мероприятию. Заодно проверю боеготовность вверенного мне подразделения. Не сильно помешаю?
Сиверов уже сидел на диване, и было непонятно, как он там очутился. То есть было ясно, что подошел и сел, но когда и как это произошло, Федор Филиппович, откровенно говоря, не заметил.
— Веселого вам времяпрепровождения, — зевая и развязывая шнурки, пожелал Глеб. — Городской телефон на столе, пистолет в ящике того же стола — можете звонить, можете стрелять, если совсем заскучаете… Только не в меня. Вон стенка, за ней никто не живет. Глушитель в том же ящике, а то соседи, знаете ли…
Он улегся на бок, подобрал ноги и начал возиться на диване, умащиваясь, как кот, совмещая собственные выпуклости и впадины с выпуклостями и впадинами ложа.
— Спи, болтун, — сказал ему Федор Филиппович.
— Ну да! — возмутился Слепой, подкладывая под правую щеку сложенные лодочкой ладони. — А сказку?!
— Ах, да, конечно! — спохватился Федор Филиппович и добрым, убаюкивающим голосом начал: — Крибле, крабле…
— Хватит, — прервал его с дивана Сиверов. — Знаю я этот анекдот про Андерсена, у него борода длиннее, чем у пророка Мухаммеда. И не стыдно вам, генералу, пожилому человеку, выражаться при подчиненных?
— Я же не успел, — попытался оправдаться генерал.
— А мысленно?
— Ну, знаешь!..
Сиверов уже спал, дыша глубоко, ровно и почти бесшумно, как годовалый младенец. Некоторое время Федор Филиппович недоверчиво смотрел на него, а потом завистливо хмыкнул и отвернулся. Разбуженный Глебом бес плясал на его левом плече; поддавшись искушению, генерал еще раз мысленно рассказал сам себе старый коротенький анекдот про знаменитого сказочника, который укладывал спать сынишку, непроизвольно хихикнул и смущенно оглянулся на Глеба.
Сиверов спал. Не выключенный им компьютер тоже отправился на боковую, перейдя в так называемый спящий режим. Федор Филиппович не стал будить ни того, ни другого. Сна у него самого уже не осталось ни в одном глазу, но он все-таки хлебнул из забытой чашки остывшего, горького, как самая полезная в мире таблетка, кофе, запил эту восхитительную, бодрящую горечь степлившейся водой из высокого стакана и взялся за телефон: шутки шутками, а до полудня надо было еще очень многое успеть.
Макшарип сходил в гостиную, выключил телевизор, уложил Залину на диван и бережно укутал старым, протертым до дыр клетчатым пледом. Выходя, он прихватил с телевизора стоявший на нем дешевенький электронный прибор китайского производства, совмещавший функции будильника, калькулятора и календаря.
Он очень сомневался, что в суматохе завтрашнего дня Фархад хватится такой пустячной пропажи. А если бы и хватился, что с того? Этот будильник купил Макшарип, и ничто не помешает ему обвинить в пропаже ценного бытового прибора опять поддавшегося греховной склонности к спиртному напарника: пропил, выбросил за окошко в припадке пьяного буйства, нечаянно сломал, потеряв равновесие… Съел с кашей, как говорят русские.
Он вернулся на кухню и спокойно, никуда не торопясь, закончил работу. Все было зыбко, неопределенно и могло рухнуть в любой момент под воздействием любой из миллионов случайностей, которые он просто не мог предвидеть и учесть. Но он работал так, словно выполнял приказ, со всех сторон надежно прикрытый товарищами по оружию.
Дешевый электронный будильник с зеленовато-серым дисплеем, на котором, сменяя друг друга, мигали черные цифры, занял отведенное ему место, опутавшись паутиной разноцветных проводов. Макшарип усмехнулся, подумав, что конструирует нечто, отдаленно напоминающее бомбу с часовым механизмом из голливудского боевика. Там обязательно должен присутствовать внушительных размеров прибор, на экране которого, ведя обратный отсчет, сменяют друг друга цифры — непременно светящиеся и, уж конечно, не черные, а ярко-красные, тревожные и зловещие. Это была полнейшая чепуха: современные часовые механизмы не светятся, не тикают и вообще сделаны так, чтобы их было как можно труднее обнаружить. Настоящий часовой механизм не производит на не посвященного в тонкости подрывного дела обывателя никакого впечатления, для него это просто тускло-серый металлический или пластмассовый предмет — маленький, невзрачный, похожий на какой-нибудь второстепенный конденсатор или, скажем, резистор. На экране крупнобюджетного блокбастера такой штуковине делать нечего; Макшарип не собирался снимать кино и, будь у него выбор, предпочел бы именно такой, скромный и невзрачный, но зато миниатюрный, незаметный, проверенный и надежный вариант.
Но готового часового механизма в его распоряжении не было, и приходилось довольствоваться тем, что подвернулось под руку. Припаивая тонкие проводки, он подумал, каково придется Фархаду, если он нечаянно наткнется в машине на этот опутанный проводами будильник, по звонку которого разом рванет не меньше тонны гексогена. Наверное, умрет от ужаса, не дождавшись взрыва… Хотя умнее всего будет припрятать машинку так, чтобы ее никто не нашел: татарин молод, сердце у него здоровое, так что лучше все-таки рассчитывать на взрыв, а не на инфаркт…
Не испытывая к Фархаду Назмутдинову горячей любви, Макшарип точно так же не питал к нему ярко выраженных недобрых чувств. Просто смерть татарина была необходима, чтобы сам он мог спокойно уйти и замести за собой следы. Грузовик взорвется, не доехав до места назначения, раньше, чем татарин успеет его покинуть, и уважаемому Саламбеку придется списать это происшествие на несчастливую случайность — бывает, тряхнуло на колдобине, между контактами проскочила случайная искра, и все, на этом конец: грохот, пламя, разлетающиеся во все стороны куски дымящегося железа, крушение планов… Ай-ай-ай, как неудачно! А главное, не у кого спросить, куда, во имя Аллаха, подевался подрывник, который снаряжал в последний путь несостоявшуюся шахидку.
Он снова открыл холодильник и вынул из него пакет. Действовать нужно было наверняка, и притом быстро, а условия там, куда он собирался отправиться, обещали быть не самыми комфортными. Имея это в виду, дагестанец достал из пакета тот брикет взрывчатки, который не был соединен с дистанционно управляемым взрывателем, развернул упаковку и, взяв из сушилки острый кухонный нож, аккуратно отрезал от бр