Дагестанец ухмыльнулся: это был сюрприз, которого татарин наверняка не ожидал.
— За тобой приехали, дорогой, — сказал он, чиркая колесиком бензиновой зажигалки и по-прежнему глядя в окно.
Фархад перестал чавкать, захлопнул дверцу холодильника и тоже подошел к окну.
— А, шайтан! — воскликнул он, через плечо Макшарипа выглянув наружу, увидев мотоцикл и осознав, какая славная, освежающая прогулка его ожидает.
— Однажды в горах, у нас на базе, у моего соседа по землянке разболелась голова, — раскуривая самокрутку, сказал Макшарип. — Я посоветовал ему принять таблетку. Он открыл аптечку, нашел таблетки и, чтобы лекарство подействовало быстро и наверняка, выпил сразу три. И таблетки подействовали — как он и хотел, почти мгновенно и очень сильно. И по их действию стало понятно, что мой сосед второпях все перепутал и принял не то лекарство — не от головной боли, а от запора. Впрочем, головная боль у него тоже прошла — он о ней просто забыл, каждые две минуты бегая в кусты…
— И что? — недовольным тоном спросил Фархад, не понявший, к чему была рассказана эта байка.
— Ничего, дорогой, — по-прежнему глядя не на него, а в окно, сказал Макшарип. — Мне просто вспомнилось, что ты сегодня с утра тоже жаловался на головную боль, и я подумал, что твой новый друг нашел отличный способ тебя от нее излечить.
— Старый ишак, — злобно процедил мучимый похмельем, страхом перед предстоящей поездкой и сожалениями об упущенных этой ночью возможностях татарин. — Когда-нибудь я все-таки отстрелю твою глупую баранью башку!
«Вряд ли ты до этого доживешь», — хотел сказать Макшарип, но промолчал: он пожил достаточно, чтобы не придавать значения словам и не тратить цветы своего красноречия на угрозы — неважно, пустые, как та, что только что прозвучала из уст Фархада, или реальные, вроде той, что поджидала татарина в кузове грузовика.
Глеб сидел верхом на мотоцикле, упираясь одной ногой в бордюр для пущего равновесия, и из-за угла наблюдал за домом, в котором обитали его столь неожиданно и счастливо обретенные мусульманские друзья. Дождик мягко, деликатно стучал по макушке мотоциклетного шлема и плечам кожанки, сидеть было уже довольно мокро, а вскоре должно было стать еще мокрее, поскольку дождь явно не собирался утихать. Вода скатывалась с проезжей части, собираясь вдоль бордюров в пока еще слабенькие, едва заметные мутные ручейки, и с журчанием утекала в ливневую канализацию. От прикрытого легким обтекателем двигателя тянуло ровным теплом, гладкий округлый металл был рябым от осевших на нем капель. Капли собирались вместе и извилистыми ручейками стекали вниз, падая на асфальт.
Вскоре на улице показалась Залина в сопровождении незнакомого Глебу кавказца — длинного, худого, сутулого, носатого и взъерошенного, как воробей после купания в луже. Кавказец предупредительно держал над ней открытый зонтик. В другой руке у него был полиэтиленовый пакет, в котором, судя по тому, как бережно с ним обращались, лежало кое-что помимо продуктов. Они перешли дорогу и уселись в припаркованную напротив дома белую «девятку» — немолодую, но любовно ухоженную, с тонированными стеклами, литыми титановыми дисками, с гоночным спойлером, длинной, как удилище, антенной радиотелефона и с черной защитной накладкой на капоте. Один знакомый Глеба называл такие накладки «вороний глаз» из-за нанесенного на них названия фирмы: «Voron Glass». «Девятка» завелась и укатила; при этом выяснилось, что ее выхлопная труба оснащена насадкой, превращающей скромное тарахтенье слабосильного вазовского движка в низкий бархатистый рев мощного спортивного кара.
В наушниках шлема раздался хрип настроенной на общую волну рации.
— Объект начал движение, — произнес безликий мужской голос. — Начинаю сопровождение. Информация для Седьмого: в руках у объекта белый пакет из супермаркета «Теско», заполнен приблизительно на три четверти. Внутри продукты, сверху лежит батон полукопченой колбасы — судя по цвету наклейки, из того же супермаркета.
— Седьмой принял, еду за покупками, — откликнулся голос, из-за статических помех почти неотличимый от первого.
«Ага, — подумал Глеб, запуская двигатель мотоцикла. — А генерал-то ночью и впрямь не дремал!»
Мимо, разбрызгивая мелкие лужи, проехал серебристый «форд-фокус» группы наружного наблюдения. Глеб опустил забрызганный водой лицевой щиток шлема и, оттолкнувшись ногой от бордюра, плавно выжал сцепление.
Обогнув угол, он газанул и подкатил к только что оставленному «девяткой» месту на такой скорости, словно приехал издалека. Здесь он снова заглушил мотор и поднял забрало шлема. В окне кухни на третьем этаже маячило бледное пятно лица под шапкой темных волос, скорее всего, принадлежавшее постоянно пребывающему в легком наркотическом трансе Макшарипу. Обитавшая в этой квартире парочка, с точки зрения профессионального киллера по кличке Слепой, выглядела и вела себя довольно странно. Он уже навел справки о своих новых «корешах», и полученная информация лишь укрепила его в первом впечатлении: ни на что серьезное эти два клоуна не годились. Один, молодой, энергичный и глупый, как пробка, отсидел три года за пьяную драку и, судя по всему, подписался на это дело, просто не найдя другого способа подзаработать. У другого была довольно богатая биография, но, если раньше он чего-нибудь и стоил, то теперь выглядел как человек, которого окончательно доконала марихуана, как может доконать любая, даже самая безобидная вещь на свете, если ею сильно злоупотреблять.
Даже застрелившийся в парке экс-майор Тагиев, этот кавказский оборотень в погонах, плохо совмещался в сознании Глеба с образом опытного террориста, годами живущего на нелегальном положении. Создавалось впечатление, что в колоде Саламбека Юнусова нет ничего, кроме шестерок. Впрочем, Глеба это не удивляло, поскольку недурно укладывалось в рамки той самой версии, о которой генерал Потапчук непочтительно отзывался как о «неубедительных домыслах». Если эта версия была верна, уважаемому Саламбеку приходилось довольствоваться тем, что подвернулось под руку, ибо мало кто из серьезных, обладающих именем и репутацией исламских боевиков стал бы связываться с этим, с позволения сказать, авторитетом. А тех немногих, которые все-таки связались, он недрогнувшей рукой положил в студии кабельного телевидения «Северо-Запад» раньше, чем те успели разобраться, с кем, собственно, имеют дело, под чью дудку пляшут…
Из постепенно превращавшегося в мелкое прямоугольное озерцо проезда, что вел вглубь двора, втягивая голову в плечи и прикрываясь от дождя пустым полиэтиленовым пакетом, торопливо вышел Фархад.
— Ты что, дорогой, совсем ума лишился? — вместо приветствия набросился он на Глеба.
— А что случилось? — невинно поинтересовался тот, протягивая сердитому татарину предусмотрительно прихваченный запасной шлем.
— Ты видишь, какая погода? Как мы на этом поедем?!
— Быстро, — пообещал Глеб. — С ветерком. Ну, не без дождичка, конечно, но не сахарные, не растаем. А ты хотел с комфортом, на моей «бэхе»? Так это, кореш ты мой драгоценный, часа на полтора раньше надо было выезжать, а то и на все два. Пилить-то почти через пол-Москвы! А если пробка? Сам говоришь, товар скоропортящийся, да и продавец нервный… А на этой ласточке, — он любовно похлопал ладонью в мокрой кожаной перчатке по обтекателю бензобака, — мы до твоего гаража в два счета долетим!
— Ласточка, ласточка, — проворчал Фархад, неохотно принимая шлем.
Он явно высказался еще не до конца, но тут где-то в недрах его непромокаемой куртки зазвонил телефон. Перекосившись набок, татарин порылся за пазухой, вынул аппарат, подозрительно покосился на Глеба и, отвернувшись, как будто это могло как-то повлиять на слышимость, ответил на вызов.
— Слушаю, уважаемый! — запел он в трубку. — Да, дорогой, конечно! Уже выезжаю. Буду вовремя, мамой клянусь, отвечаю! Хозяин фруктов звонил, — сообщил он Глебу, пряча телефон за пазуху, и решительно напялил на мокрую макушку шлем. — Волнуется, переживает!
— Переживет, — пообещал Глеб. — Давай, залезай.
Татарин неуклюже взгромоздился на плохо приспособленное для перевозки пассажиров сиденье, очутившись почти на полметра выше Глеба, и зашарил руками вокруг себя, ища, за что бы ухватиться.
— За меня, — подсказал Сиверов через плечо. — И держись покрепче.
— Что я, голубой — за тебя хвататься? — возмутился Фархад, до сих пор не избавившийся от усвоенных в лагерном бараке понятий и взглядов.
— Дело хозяйское, — пожал плечами Глеб и запустил мотор. — Это, знаешь, был у меня один знакомый лепила — ну, в смысле, врач. Старый, работать начал еще в войну… Так он, помню, все радовался, что мотоциклистов по закону обязали шлемы носить. Раньше, говорит, их мозги приходилось от асфальта отскребать, а теперь удобно — они в шлеме, как в горшке, в целости и сохранности остаются…
Фархад вцепился в него обеими руками, как клещ в сенбернара.
— Полегче, — сказал Глеб, — ребра сломаешь.
— А это у тебя что? — подозрительно напрягся татарин, нащупав под курткой твердую выпуклость пистолета.
— Шпалер, — как ни в чем не бывало ответил «помощник депутата».
— Зачем? — еще подозрительнее спросил Фархад.
— В носу ковырять! Ты что, вчера родился? Вот скажи, если б у тебя на руках были все нужные ксивы — разрешение на ношение оружия, справка о том, что оно зарегистрировано, как полагается, — ты бы его дома под кроватью держал или с собой носил? У меня работа нервная, с людьми, а люди — они, сука, разные бывают. Когда я к вам первый раз пришел, ты что мне через дверь кричал? «Не подходи, убью, взорву»… Думаешь, ты один такой? Есть и покруче тебя перцы, которые не кричат, а сразу с топором кидаются или прямо сквозь дверь из дробовика шмаляют. Нанюхаются неизвестно чего, как этот твой обдолбанный кореш, и кидаются на людей, как бешеные псы… Одно слово — электорат! Ну, еще вопросы есть? Нет? Тогда приятного полета!
Он дал газ и, поборов искушение поставить мотоцикл на дыбы, плавно тронул его с места.