ех ног рванул туда, где его со вчерашнего вечера дожидалась машина.
Электронные часы в вестибюле станции показали двенадцать ноль две, но это уже не имело никакого значения.
Глава 21
— Ты замолчишь когда-нибудь или нет? — спросил Глеб, поворачивая ключ зажигания.
Движок «Соболя», приняв, по всей видимости, эту реплику на свой счет, послушно замолчал, напоследок издав звук, подозрительно похожий на вздох облегчения. Зато татарин, к которому, собственно, и адресовался Слепой, умолкнуть даже не подумал.
— В клочья, — слезливо бормотал он. — И кишки на фонаре… Зачем? Ай, мама, зачем, слушай?!
— Маму не приплетай, баран, — рассеянно откликнулся Глеб, озирая примыкающее к станции метро пространство. Он сразу же засек белую «девятку», стоявшую довольно близко от входа; ни водителя, ни пассажирки поблизости не наблюдалось, и это было нормально: часы показывали уже без двух двенадцать. — Она тебя не для того рожала, чтоб ты взрывы около метро устраивал… Да еще и других людей вместо себя подставлял, шахид ты, пальцем деланный! Целы будут твои кишки. Бомбу я обезвредил, так что прекрати ныть, а то сейчас как врежу!..
— Ай, не говори так! Ты его не знаешь, он хитрый! Это же сам Саламбек Юнусов! Если сказал: взорву, — взорвет обязательно… Ай, отпусти!!!
Последнюю короткую фразу он уже не выкрикнул, а прямо-таки провизжал, а потом опять шумно, как крыса за фанерной перегородкой, завозился на полу в узком пространстве между сиденьем и передней стенкой кабины, забился, как угодивший в силки зверь, заставляя кабину ходить ходуном. Его покрытая сосульками слипшихся от пота волос голова со стуком ударилась о пластмассовую крышку бардачка; бардачок самопроизвольно открылся, и Глеб увидел лежащую поверх каких-то засаленных старых накладных и испещренных черно-коричневыми масляными пятнами тряпок полупустую, сморщенную бутылку минералки.
— О, Алла-а-а-а… — вдруг нараспев затянул Фархад и начал молиться. — Руки развяжи! Четки дай! — прервав молитву, истерично взвизгнул он.
Глеб протянул руку, взял из бардачка бутылку и отвинтил колпачок. Подозрительно понюхав горлышко, он передумал пить и, аккуратно прицелившись, вылил выдохшуюся минералку на нежданно-негаданно объявившегося в кабине правоверного богомольца. Послышался плеск, бульканье, фырканье, плевки и кашель, после чего в кабине наступила относительная и явно временная тишина.
— Еще раз пикнешь — убью и скажу, что так и было, — пообещал Глеб.
Тишина стала глубже, поскольку впечатленный прозвучавшей угрозой татарин перестал сопеть и облизываться. По крыше кабины деликатно постукивал дождь, снаружи, слегка приглушенные забрызганными водой стеклами, доносились звуки большого города.
На циферблате электронных часов светящаяся восьмерка мгновенно и беззвучно сменилась точно так же светящейся девяткой. Глеб наблюдал, сидя за рулем и борясь с острейшим искушением выйти из машины и со всей возможной скоростью удалиться от нее на максимально возможное расстояние. Это было бы разумнее всего, но он не мог себе этого позволить, поскольку, вполне вероятно, был здесь не единственным наблюдателем. Посему уповать ему оставалось лишь на то, что он действительно обнаружил и обезвредил все заложенные в машину взрывные устройства — не половину, не три четверти и даже не девяносто девять сотых, а вот именно все до последнего.
Ощущение было не новое, но относилось к категории ощущений, которые со временем не теряют своей остроты.
Белая «девятка» вдруг завелась, вытолкнув из выхлопной трубы облачко дыма, зажгла белые фонари заднего хода и начала осторожно пятиться, выбираясь на проезжую часть. Глеб отметил про себя, что водитель, оказывается, был на месте, оставаясь невидимым за тонированным стеклом, и, судя по всему, тоже следил за временем. Предпринимать что-либо по этому поводу он не стал, памятуя о серебристом «форде» и не желая отнимать у ребят из группы наружного наблюдения их хлеб.
Татарин шмыгнул носом и вдруг вполголоса жалобно позвал:
— Э, земляк! Что там, снаружи, а?
— Москва, — проинформировал его Глеб. — Лубянка. Я тебе что сказал? Лежи тихонько и не рыпайся! Скоро сам все узнаешь, осталось-то всего секунд двадцать-тридцать…
Фархад Назмутдинов тихонько заскулил и умолк.
Глеб все-таки не удержался и, вынув из кармана мобильный телефон, нажатием первой попавшейся клавиши осветил дисплей. Связи не было. «Ай да генерал, — подумал он. — Все-таки не подкачал!»
Он пошарил глазами по крышам. Человеку непосвященному не так-то просто разглядеть с тротуара антенну, которая обеспечивает ему привычное удобство в виде доступной в любой момент и практически в любом месте телефонной связи. Но Слепой, в отличие от подавляющего большинства сограждан, знал, куда смотреть и что искать. Ему показалось, что на плоской крыше одного из окрестных домов мелькнула сгорбленная человеческая фигура, но полной уверенности не было, и, поразмыслив, он решил не выдавать желаемое за действительное, тем более что связь все равно отсутствовала — так или иначе, но отсутствовала. Не мытьем, так катаньем, как, помнится, высказался по этому поводу его превосходительство…
Между делом он отметил, что, несмотря на скверную, совсем не летнюю погоду, в районе станции как-то непривычно много праздношатающихся личностей. За рулем как минимум десятка из великого множества припаркованных поблизости машин скучали водители; Глебу показалось, что в двух или трех из них сидят еще и пассажиры, но полной уверенности, опять же, не было. Под выгоревшим на солнце синим тентом с надписью «Балтика» какие-то приличные, военно-спортивного вида мужчины неторопливо распивали не пиво, как можно было ожидать, а чай и растворимый кофе из пластиковых стаканчиков. Кроме того, в наблюдаемой зоне заметно активизировались дворники и прочие сотрудники коммунальных служб, чьи оранжевые и желто-зеленые светоотражающие жилеты так и мелькали повсюду.
Вспомнив недавний разговор с Федором Филипповичем, во время которого просил ограничить круг участников операции минимальным количеством доверенных лиц, Слепой подумал, что этот самый круг у его превосходительства весьма и весьма широк. Впрочем, кому доверять, а кому не доверять — это было сугубо личное, персональное, генеральское и где-то даже интимное дело Потапчука, в которое Глеб вовсе не собирался совать нос. Уже одно то, что при своей профессии (и, самое главное, при своем характере) Федор Филиппович дожил до своих лет, намекало, что он очень редко ошибается в выборе. А когда ошибется, то в половине случаев эта ошибка допускается преднамеренно — как, например, это почти наверняка произошло в случае с инцидентом в Измайловском парке. Имевший тогда место «мизандестендинг» мог стоить Глебу жизни, но генерал сознательно пошел на риск, и Сиверов его не осуждал, поскольку придерживался на этот счет того же мнения, что и Федор Филиппович: каждый сам виноват в своей смерти. Если ты считаешься профессионалом высокого класса и при этом позволяешь каким-то небритым отморозкам разнести себя в щепки, как фанерную мишень на стрельбище, — туда тебе и дорога, и так тебе, убогому, и надо…
— Извини, уважаемый, — послышалось из-под приборной панели. — Не сердись, прошу. Сколько время, скажи, пожалуйста, э?..
Отметив про себя, что за считанные минуты превратился из «земляка» в «уважаемого», Глеб посмотрел на часы.
— Ноль одна, — ответил он, скрывая облегчение. — Минута первого. Живи, татаро-монгол! Такой жизни, какая тебя ждет, конечно, не позавидуешь, но проживешь ты, по крайней мере, намного дольше, чем тебе отмерил твой Саламбек. Это я тебе, можно сказать, гарантирую.
— Спасибо, гражданин начальник, — вежливо поблагодарил Фархад, демонстрируя сообразительность, о наличии которой Глеб до сих пор даже не подозревал.
Секунды утекали одна за другой. Хотелось курить, но вместо сигареты Глеб достал из-за пазухи «стечкин» с длинным глушителем, снял его с предохранителя и передернул ствол, досылая патрон.
— Ого, — льстивым медовым голосом оценил его огневую мощь Фархад.
Глядя на двери станции, Глеб отвел руку с пистолетом вправо и вниз. Ему показалось, что татарин перестал дышать, настолько тихо вдруг сделалось в кабине.
Он продолжал неотрывно смотреть на разлинованные квадратиками стекла двери с надписью «Входа нет». На месте человека, который должен одно за другим привести в действие целых два взрывных устройства, а потом тихо и незаметно слинять, Глеб Сиверов занял бы позицию именно там, в павильоне. А что? Найди себе укромное, тихое местечко где-нибудь в уголке и стой спокойно. Взрыв внизу, на станции, тебе никак не повредит, а второй взрыв разве что вышибет в павильоне стекла, что абсолютно безопасно для того, кто знает, чего и когда следует ждать. При этом ты будешь находиться практически в центре событий и сможешь отлично все разглядеть и снять на цифровую камеру. А потом, после второго взрыва, смешаться с толпой оглушенных, шокированных, кричащих, бьющихся в истерике людей и, для вида покашливая в кулак, спокойно удалиться. Для пущей убедительности можно даже облиться кетчупом или клюквенным сиропом, который, по слухам, широко использовался в кинематографии до того, как изобрели искусственную кровь… Хотя нет, в этом случае к тебе может прицепиться врач подоспевшей «скорой» или просто какой-нибудь добрый самаритянин, и тогда придется скандалить, драться, а то и убивать, что чревато абсолютно ненужными осложнениями…
Двери непрерывно пребывали в возвратно-поступательном движении, открываясь и закрываясь, выпуская под дождик все новые и новые людские толпы. Потом одна из створок вдруг распахнулась с такой энергией, как будто изнутри ее протаранил не успевший своевременно затормозить поезд метро. Глебу не ко времени вспомнился популярный некогда плакат, представлявший собой подлинную, хотя и сильно увеличенную, датированную началом прошлого века фотографию паровоза, протаранившего стену и свалившегося со второго уровня парижского вокзала Монпарнас прямо на городскую улицу. «Shit!» — было напечатано на плакате, и Глеб с трудом удержался от аналогичного восклицания, увидев, кто выскочил из столь энергично распахнувшейся двери.