— Разговор с ним всегда требует больших усилий.
— Не верит?
— Нет… Забавный он какой-то. И студентом такой же был. Мы вместе кончали институт. Он мне говорит: «Мое официальное положение, положение консультанта, исключает всякую попытку повлиять на чьи-либо убеждения. Я — буква закона. Все, что я сейчас буду говорить, выходит за пределы моих полномочий». И мне, как своему давнему однокашнику, он подал совет. Прежде всего заверил, что комбинат на отличном счету и в Москве, и в Башкирии. «И зачем тебе нужно взваливать на свои плечи новые заботы? — спросил он. — Спокойно сиди в кабинете и получай положенные премиальные. И ты будешь удовлетворен, и рабочие будут довольны, Какой тебе смысл лишать несколько тысяч рабочих возможности получать прогрессивку? А твои проекты, хочешь ты этого или нет, лишат вас премиальных».
— И это все?
— Нет. Еще он напомнил, что мне уже под шестьдесят. «Люди рискуют в начале карьеры, а не в ее конце… Перенатрудишься, сорвешься и полетишь в тартарары. Выбросят и забудут». Вот что соизволил напомнить мне консультант.
— Вы, конечно, за ответом в карман не полезли?
— Конечно…
Помолчали. Шофер ехал осторожно, хотя в это время суток движение на улицах небольшое.
— А какие доводы приводит он против проекта?
— Говорит, что в этой области у нас нет опыта, а у иностранцев есть. Это во-первых. Зачем заново открывать открытое? Это во-вторых. Отсюда вывод: подбросить золотишка голландцам или итальянцам, и цех сам собой построится.
— Ваш ответ?
— Золотишко сбережем, справимся сами.
— Все это хорошо, однако необходимо как следует обосновать. Ведь я обязан доложить секретарю обкома. Сегодня же поставлю его в известность. Выкладывайте свои доводы. Итак…
— Я верю в творческие возможности комбината. Пока нам удавалось успешно решать подобные технические задачи.
— Я это знаю.
— Если уж на то пошло, у нас отличные инженеры. Например, Циолковский.
— Случайно он не родственник тому… отцу русской ракеты?
— Нет. Но свою фамилию оправдывает. Золотая голова. В одном лице и химик, и конструктор, и поэт.
— Даже поэт?
— Без поэзии химия не химия.
— Итак, наш Циолковский.
— Наш Каримов, наш Бикчурин, наш Гохберг…
— И, пожалуй, Сызранкин.
— Разумеется… Во время разговора с Уфой необходимо подчеркнуть: на готовой базе новый цех построим за два года вместо четырех и в два раза дешевле. Проект выполним сами.
— Итак, по рукам?
— По рукам.
Разговор перекинулся на сливочное масло — в магазинах, особенно по вечерам, появились очереди.
— Проблема решится дней через пять, — заверил Юрюзанский.
— А с детскими садами? — вдруг подала голос Майя Владимировна. — Помнится, о них и на активе поднимали вопрос.
— Беда с нашими женщинами, — усмехнулся Седов. — Наш город по рождаемости на первом месте в Российской Федерации. Надо признать, строители не поспевают за жизнью.
Люди в машине прикидывали, можно ли построить пять детских садов за счет внутренних резервов комбината. Да еще выяснилось, что город нуждается в филиале института, что торговым организациям нужен холодильник. И еще много о чем говорили они, пока машина медленно шла по улицам спящего города.
Они довезли нас до самого дома. Когда пришла пора прощаться, Юрюзанский как будто вспомнил и о нас.
— Не понимаю я вашего Амантаева, — неожиданно заявил он.
— Что вас в нем смущает? — спросил Седов, протирая запотевшие стекла очков.
— Вот уже третий раз вызывают его в Уфу на предмет выдвижения. И что ж? Человек не соглашается. Отказался от работы в аппарате совнархоза: не приспособлен, говорит, к неподвижному образу жизни. Не стали настаивать, отпустили с богом. Потом предложили пост заместителя министра. Сказал, что не справится; и убедил, между прочим. Позже намечали его директором завода, и снова конфуз — не дал себя уговорить…
— Что же в этом странного? — горячо заступился за Амантаева Седов. — Его позицию легко объяснить. Выходит, человек отлично знает свое призвание, свои возможности. В этом суть дела. Не хочет уходить от живой работы.
— Позвольте, — возразил Юрюзанский. — Вот мы с вами — в аппарате. Что же, по-вашему, эта работа не живая?
Не отвечая, Седов продолжал:
— Многие охотно принимают предложение о любом продвижении по службе. При этом принято считать, что начальство знает, кого оно продвигает. Уметь отказаться от высокого поста, сознавая, что ты на это не годен, удел честнейших людей!
Всю дорогу я присматривался к своим случайным спутникам и думал: вот с такими стариками жить можно. И дружить с ними стоит. Однако почему я так плохо их знаю?
46
Как только достал два билета на премьеру местного театра, сразу побежал в контору седьмого строительного участка: с пяти до шести у них собрание. А нам с Айбикой и перекусить надо и домой забежать, переодеться. Волей-неволей пришлось пройти в зал, где было полным-полно народу. Поискал глазами, вижу — Айбика. Сидит впереди, во втором ряду. Немедленно сочинил записку, написал, что дело не ждет.
Минутой позже она обернулась и улыбнулась: значит, согласна. И велит, конечно, подождать.
По выступлениям ораторов сообразил: где-то проводятся довыборы депутата в Верховный Совет Башкирии, и от собрания требуется, чтобы оно выделило члена участковой комиссии. «О, это живо решат!» — успокаиваю себя. Тем более все ораторы предлагают одну кандидатуру, некую Хисматуллину.
И вот тут слово попросила моя Айбика.
— Я никак не пойму одного, — заговорила она, порядком волнуясь. — Что случилось за ночь? Вчера у нас было такое же собрание, и мы выбрали товарища Сабирова, моего сменщика…
В этом месте председательствующий перебил ее:
— Вчерашнее собрание недействительно.
— Почему? Председатель и секретарь были. Кворум был. Протокол вели.
— Никому не известно, — сказал человек из президиума, — кто выдвинул кандидатуру товарища Сабирова…
— Разве это так важно?
— Все важно в нашем профсоюзном деле.
— Ну что же, тогда должна сознаться: это я выдвигала кандидатуру товарища Сабирова. А вы лучше признайтесь, что его кандидатура кому-то из постройкома не понравилась. Вот где собака зарыта! А разве так уж важно: нравится он кому-либо из постройкома или нет? Сабиров — один из лучших башенников, и я не могу менять свое мнение о нем по заказу. Я буду голосовать за него. И только за Сабирова…
Если бы до этого дня у меня спросили, можно ли совершать подвиги на собраниях, я бы, пожалуй, сказал: это немыслимо. А вот оказывается, что и на собрании можно проявить мужество.
— Если бы ты знал, как трудно мне было выступать против прораба и постройкома! — созналась Айбика после собрания. — Я ведь страшная трусиха.
— Красиво выступила! — искренне похвалил я ее. — Смело.
— Знаешь что: если бы тебя не было в зале, я, может быть, и не осмелилась идти наперекор, просто духу не хватило бы…
Ну и наивная! При чем тут я? Я сам, например, никогда бы не рискнул пойти против своего собрания или, допустим, против цехового начальства, если бы оно гнуло одну линию. Я бы, пожалуй, считал: руководству виднее и пусть поэтому сами ломают голову.
47
Возле трамвая мы лицом к лицу столкнулись с Валентином. Он, очевидно, поджидал Айбику. И никак не предполагал, что она появится со мной. И совсем расстроился, когда узнал, что у нас билеты в театр.
Но кто-то же из нас двоих должен расстроиться?
Не вечно же мне.
…Впервые в своей жизни я сопровождаю девчонку прямо от дому. Дело это, оказывается, не такое простое. Во-первых, ждешь и ждешь ее, и пока ходишь по коридору, не раз подумаешь: опоздаем как пить дать. А во-вторых, когда лопается всякое твое терпение и ты заходишь в ее комнату, что же видишь? Она все еще не может подобрать себе наряд. То одно ей не нравится, то другое. Неожиданно выясняется, что бусы не идут к кофточке, кофточка — к юбке, юбка — к туфлям, а туфли, в свою очередь, — к шляпе.
Я уже подумывал: баста! Теперь ей не из чего комбинировать. Гардероб-то небольшой!
Именно тогда она вдруг вспомнила, что у Фатимы из сорок восьмой комнаты есть другие — янтарные бусы, а у Зайнаб из сто первой — туфли по последней моде. Одна из них живет, оказывается, на третьем, а другая — на пятом этаже.
А я жду, еще галантность при этом сохраняю.
— Не торопись, — говорю, — успеем!
Куда там успеем!
Мы прибежали к самому началу представления. Давным-давно третий звонок отгремел, это было видно по затемненному залу. Справа от нас, рядом с Айбикой, оказалась старуха лет под семьдесят, тугая на ухо. Глухие всегда больше всех болтают, это известно каждому.
Одним словом, не успело действие начаться, как она вдруг громко сказала своему супругу:
— Ты не помнишь, выключили мы газ или не выключили?
Старик, насупившись, долго глядел на нее, потом неопределенно пожал плечами. Остался недоволен, его понять можно. Не вовремя старуха вспомнила о газе — какой уж тут спектакль!
— Знаешь, в антракте я домой сбегаю, проверю, — сказал он покорно.
Старик ринулся к двери, как только раздались аплодисменты. Ему, конечно, не до этого было, не до аплодисментов.
«Наверное, они где-то недалеко живут, — подумал я, — если в антракте решил домой сбегать».
У нас с Айбикой только и было разговоров о забавной паре. Вся эта история нам показалась куда более интересной, чем то, что происходило на сцене.
Ждали, что будет дальше. Так сказать, во втором действии.
Старик спокойно уселся на свое место. По-видимому, с газом у них был полный порядок. Только начали смотреть спектакль, как снова слышим:
— А дверь за собой не забыл запереть?
Тут он уже не выдержал:
— Не можешь оставить меня в покое хотя бы в театре?
Однако вижу: спокойствие окончательно покинуло старика. Волнуется почем зря за дверь, которая в это время, может быть, не заперта.