самом: не надо было лезть на рожон!
Видя, что я еще торчу перед его глазами, он добавил:
— Поищи Барабана. Он и будет твоим бригадиром.
Через некоторое время я разыскал Барабана. Вижу, он тот самый Баганай, который вчера возле управления заманивал девчонку, спустившуюся с гор. Час от часу не легче.
— Полы мыть умеешь? — спросил Барабан.
— Из простого любопытства спрашиваешь? — не сдержался я.
— К сожалению, имею специальный интерес, — он оскалил зубы. — Нам, видишь ли, некогда глупостями заниматься. Спрашиваю, чтобы тебя к делу пристроить.
— А где же твои уборщицы? — спрашиваю его, ошарашенный этим предложением. — Разве не положено по штату?
— Какой прыткий! — воскликнул он громко, чтобы услышала вся бригада. В эту минуту он был преисполнен величия. — В том-то и штука, браток, что на данном этапе все мы тут уборщицы. Пока строители не сошли с крыши и не убирались монтажники, у нас другого выхода нет. Нужно им помогать. Соображать должен. И поменьше вздору молоть.
И мне дали ведро с мешковиной. Дома сроду этим делом не занимался, а тут запрягли.
И даже фамилию спрашивать не стали. Ничего себе, думаю, недаром десять лет проучился, в поломойки угодил!
Не успел я присесть возле ведра, как появился Катук.
— Не мастак, как вижу, не мастак, — проговорил он, хихикая. — Животом до пола должен касаться, иначе перемыть заставят. Слушай старших, будь ласков…
8
Новоиспеченный карбамидчик ползает на брюхе на отметке двадцать один. В переводе на житейский язык — на третьем этаже. Химикам пока здесь нечего делать, здесь царствуют кудесники-монтажники, а еще выше, на отметке тридцать пять, — единоличная власть строителей. Мы принимаем этаж за этажом, по готовности.
Ползаю не я один. Старый химик Прохор Прохорович, человек благородной осанки, орудует мешковиной, как заправский матрос шваброй, будто всю жизнь только тем и занимался, что драил пол до блеска. Только Катук не снизошел до положения поломойщика, он — в руководителях, крутится возле бригадира, но рук не марает!
— Неделю назад девчонки на моих глазах уложили плиточки, — ворчит Прохор Прохорович. — А монтажники, чертовы дети, во что превратили пол!
«Чертовы дети» сидят тут же, у них перекур.
— Выпиши нам, батя, белые перчатки, — шутит чумазый парень.
— Да, без белых перчаток нам смерть, — поддакивает другой, расплываясь в улыбке.
— Заставить бы тебя, паршивец, самого убирать за собой, не стал бы шкодить!
Кто-то из молодежи громко произносит:
— Тетя теща, пожалей нас, бедненьких!
— Это кто речь держит? Кто соскучился по теще?
Прохор Прохорович стоит, величественно откинув голову, и в руке держит мокрую мешковину. Но «чертовы дети» молчат, перекур кончился, они усердно копошатся у компрессора — попробуй догадайся, кто из них зубоскалит.
Сердито бросив мешковину в ведро с грязной водой, Прохор Прохорович криво ухмыляется:
— Одно слово — чертовы дети! И к тому же трусливые.
Не дождавшись ответа, старик продолжает:
— Неужели никто не учитывает расход смазочных масел? Неужели над ними нет начальства?
Никто ему не отвечает.
Катук самым любезным голосом окликает меня:
— Эй, новичок! Все еще боишься запачкать пузо?
— Много тут вас, указчиков, — огрызаюсь я, — отстань.
— Послушай меня, новичок: с такой работенкой живо вылетишь из бригады! Не удержаться тебе среди благородных людей…
— Ну-ка, подойди поближе, — говорю я и по примеру старика Прохора Прохоровича хватаюсь за мешковину. — Не бойся. Ты, я вижу, человек ученый. Значит, тебе известно, что у древних греков в ходу была такая поговорка: мало уметь говорить, надо знать, когда тебя станут слушать.
Катук, соблюдая дистанцию, отвечает:
— Где уж нам знать, о чем говорили твои древние греки! Откуда, кстати, они, философы, родом? Не из Белебея?
Он, разумеется, только прикидывается дурачком, сразу видно, что начитан.
И вот тут-то перед нами появляется в сопровождении Барабана сама «белебеевская царица».
Лира Адольфовна величаво приближается к нам. Даже в рабочей синей блузке она чувствует себя королевой.
Перед «белебеевской царицей» мелким бесом рассыпается наш бригадир.
— Куда только смотрит начальство? — притворно возмущается он. — Такую красавицу и ставить на черную работу!
— Черная работа, как я понимаю, для меня временная, — удостаивает его ответом Лира Адольфовна. — Мне обещали должность помощника оператора.
Вот уж не ждал, что она заговорит. Подумать только, сразу между собой и нами, слесарями, установила тонкую дистанцию. Выходит, что помощник оператора — высокая интеллигентная должность.
— Итак, дочь моя, не бойся, я сделаю для тебя все, что ты сказала, — неожиданно гнусавит Катук, подражая дьячку, и тут же своим голосом добавляет: — Коли попали в нашу бригаду, не мечтайте перекинуться в помощники оператора, не отпустим. Верно, ребята?
Она внимательно смотрит на него, но ничего не говорит.
— Ты погоди-ка со своей библией, — отрезает Барабан. — Я думаю, что такими холеными ручками мыть пол не годится. Не пойдет! Я вам, Лира Адольфовна, наметил работенку, так сказать, возвышенную. Поднимайтесь вот по этой лестнице и сухой тряпочкой протрите стекло. Дело это опрятное, а зарплата все равно идет.
— Так бы и сказал, что ставишь ее ко мне в помощницы! — усмехается Александра Павловна, жена Прохора Прохоровича.
— То есть как? — бригадир разводит руками. — Кто сказал, что в помощницы? Она будет работать самостоятельно.
9
Прошла первая моя рабочая неделя.
Сегодня начальство распорядилось открыть столовую во втором этаже «элеватора». На эту операцию была брошена часть нашей бригады во главе с Барабаном. Не знаю, из каких соображений, но вместе с Катуком и женой Доминчеса был назначен и я.
— Задача простая, — вслух размышлял Барабан, постукивая кулаком по стене, — снести вот эту перегородку, и делу конец. Конечно, придется и мусор выбросить. Остальное — не наша забота. Придут строители.
Ходит слушок, что в штурмовые недели на строительную площадку сгоняют сотни людей. Их-то и надо кормить.
— Собирайся, новичок, — обратился ко мне Катук, — сходим за ломом. Без него нам не сдюжить, а до склада рукой подать.
— Где это видано, чтобы за одним ломом двое ходили? — возразил я. — Сходи один.
— Ты, новичок, ничего, пройдись, — вмешался Барабан. — Захватите лопатки и ведро или лучше — носилки. Кстати, не забудьте выписать пару рукавиц для товарища Доминчес.
Только тут я сообразил, что ему хочется остаться с «белебеевской царицей» наедине. Но я не торопился уходить, ждал, что скажет Лира Адольфовна.
Если у нее есть хоть немного совести, должна же она запротестовать! И тогда никто не сможет заставить меня подчиниться Барабану. Но она промолчала. Она посмотрела на меня насмешливо и чуточку настороженно.
— Ну, пошли! — крикнул Катук.
Склад помещался в правом крыле «элеватора». Пока мы оформляли накладную на рукавицы и ждали хозяина склада, прошло немало времени. Возвращались молча. На душе было нехорошо.
По лестнице подымались, громыхая лопатами и громко стуча ботинками. Возле двери я раз-два кашлянул, чтобы не застать их врасплох.
Как только мы вошли, Барабан суетливо поднялся с подоконника. Красавица не удостоила меня вниманием.
— А ну-ка подавай сюда лом! — потребовал Барабан.
Я невольно залюбовался его работой — он был сильный и сноровистый. После третьего удара упала почти четверть стены, посыпалась штукатурка.
— Помочь тебе?
Он только засмеялся.
— Обойдемся.
Растаскивая доски и глыбы штукатурки, я размышлял: «И зачем Доминчес, этот раззява, живет с ней? Неужели он ослеп?»
Теперь я более внимательно взглянул на Лиру Адольфовну — никакая она не красавица! Крупная, широкие плечи, круглое лицо.
Мы с Катуком подняли носилки и стали спускаться по лестнице. Я шел сзади, и поэтому мне приходилось пригибаться, чтобы не рассыпался мусор.
— Баба что надо! — бросил через плечо Катук, мелкими шагами спускаясь по ступенькам. — Находка!
— Перестань, болван! — прошептал я, заскрипев зубами.
— Ты очумел, что ли? А ну-ка, веди себя, своячок, как подобает.
Я чуть не опрокинул на него носилки. Однако быстро овладел собой. Он прав. С самого первого дня я для них чужой, «привезенный», чей-то «своячок», «родственничек».
Едва дождался обеденного перерыва. Никогда еще так тоскливо не было у меня на душе.
Александра Павловна — тетя Саша — быстренько увела своего ворчуна Прохора Прохоровича домой, они живут тут же, неподалеку. Улыбающийся и самодовольный Доминчес под ручку с женой направился в столовую электростанции. Я отвернулся, делая вид, что не заметил их. Мне было стыдно смотреть Доминчесу в глаза.
«Ты не испанец! — ругал я его на чем свет стоит. — И, по правде говоря, не мужчина! Таких, как Барабан, следует бить. Кулаком. Иного разговора они не понимают…»
За цехом, среди суровых каменных корпусов, раскинулся молодой парк. Я приметил его, когда ходил на склад. Мне надо было остаться одному, чтобы прийти в себя, и я устроился там в тени.
Видать, кому-то очень уж полюбились березки. Зеленая аллея напоминала людям о том, что существуют где-то дремучие леса и раздольные степи. Эта нежная поросль как бы говорила мне и всем тем, кто умеет слушать голоса березок: «Эй вы, кудесники, научившиеся производить из этой никудышной сернистой нефти ароматные духи и отличные удобрения, превосходные заменители шерсти и кожи, не забудьте все-таки поклониться! Эй вы, современные алхимики, шапки долой перед нами!»
Я сказал самому себе: если уж со мной заговорили березки, значит, что-то неладно у меня на душе.
Березки стояли — милые и грустные. Я настроился на этот лирический лад, мне уже стало казаться, что они жмутся друг к другу в страхе перед надвигающейся осенью. Подумал: наступит листопад, и вот они пойдут по золотистой дорожке неторопливой и печальной походкой…