с бесплотны, как это стекло в окне — тоже имя существительное, обозначающее некую прозрачную субстанцию. Однако сквозь нее виден двор, каштан, у забора «уазик», эту машину Михальченко привел в порядок, и она резво бегает; в машине, свесив ноги в открытую дверцу, сидит шофер Стасик, недавно демобилизовавшийся из погранвойск; если он на месте, значит и Михальченко у себя. Вот что видно сквозь прозрачное имя существительное «стекло», которое даже потрогать рукой можно, чтоб ощутить. А что видно сквозь слова «сержант Юра», «прораб», «Рита»? Ни-че-го! Остается авторемонтный завод: красный кирпич стен, рядом автобусная станция, маленькая площадь, где всегда народ, пыль, ошметки газет, использованные билеты, крохотный — три-четыре прилавка — базар, где продают пучки моркови, петрушки, укропа, свеклу…
Он вышел к Михальченко, дернул дверь, но она оказалась заперта. «Значит махнул куда-то поблизости», — подумал Левин и двинулся во двор. Заметив его, Стасик, еще не утративший армейских привычек, соскочил с сиденья и встал у дверцы.
— Где наш милый шеф? — спросил Левин.
— Не знаю, Ефим Захарович. Приказал быть здесь.
— Заводи, прокатимся.
— Куда едем? — Стасик вставил ключ зажигания.
— На авторемонтный завод. Улица Белградская. Знаешь?
— Знаю.
— Поехали.
Из вахтерской по внутреннему телефону Левин позвонил начальнику отдела кадров, объяснил, кто он, передал трубку вахтеру, тот, получив указание, сказал:
— Проходите.
— Куда идти?
— Справа, за этим цехом здание заводоуправления. На втором этаже…
Кабинет начальника отдела кадров находился в конце коридора. Постучав, Левин вошел. Обыкновенная казенная комната, стол, сейф в углу, этажерка с какими-то брошюрами. Начальник отдела кадров поднялся из-за стола.
— Проходите, садитесь.
Левин протянул ему удостоверение. Тот с любопытством повертел его.
— Смотри, — улыбнулся кадровик, — не знал даже, что существует такое агентство, — и взглянул на Левина.
— Как видите, существует.
— И много убийств расследуете? — он был высок, худощав, хорошо выбрит, ладно скроен, неброско, но аккуратно одет: белая свежая сорочка с ровно закатанными рукавами, хорошо отглаженные, черные, но почему-то, как успел заметить Левин, флотские брюки.
— Мы убийствами не занимаемся, — ответил Левин. — Так, всякой мелочью. Вы, я вижу, недавний флотский?
— Точно. Недавний. Списали… Я вас слушаю.
— Простите, как ваше имя-отчество?
— Олег Степанович.
— Олег Степанович, скажите, пожалуйста, на заводе есть ветераны?
— Что понимать под «ветеранами»?
— Те, кто работал здесь с сорок седьмого-сорок восьмого годов.
— О-хо-хо! Таких уже никого нет.
— Я ищу женщину, которую звали Рита, очевидно Маргарита. Фамилия неизвестна. Работала в ту пору на заводе кладовщицей в инструментальном цехе.
— А говорите, что занимаетесь всякой мелочью! — покачал головой собеседник. — Ничего себе мелочь: найти бесфамильного человека через сорок два года!
— Вы давно здесь работаете?
— Четыре года.
— А до вас кто был?
— До меня один подполковник, отставник. Проработал шесть лет. А вот до него… Знаете, у нас есть такой стенд «Они защищали Родину». Там фотографии и краткие биографии всех фронтовиков, кто пришел на завод сразу после войны.
— Можно взглянуть?
— Конечно…
Они спустились этажом ниже, где был небольшой холл, по дугообразной стене которого шел застекленный стенд.
— Вот, — указал кадровик. — Второй ряд, третий справа.
Небольшой портрет пожилого мужчины в военной фуражке, в офицерском кителе покроя конца сороковых, — со стоячим воротником, только без погон. Полноватое лицо его ничего не выражало, вернее выражало напряженность человека, который знает, что его снимают. Левин стал читать текст под фотографией: «Колядко Амвросий Илларионович. Родился в 1918 году. Участник Великой Отечественной войны. Член КПСС. Имеет правительственные награды. На нашем заводе проработал с 1946 по 1979 год в должности начальника отдела кадров».
— Олег Степанович, а у вас нет его адреса или телефона? — спросил Левин.
— Это должно быть, пойдемте.
Они вернулись в кабинет. Из нижнего ящика стола кадровик, порывшись, достал длинный узкий справочник с вертикальным алфавитом, и полистав его истрепанные страницы, сказал:
— Записывайте. Колядко Амвросий Илларионович, улица Чапаева, дом двенадцать, квартира шесть, телефон 35-74-01.
— Спасибо, Олег Степанович, — Левин поднялся.
— Да тут не за что… Дорогу от меня найдете? Вниз и налево, а там проходная.
— Найду. Спасибо…
Выйдя за ворота, Левин поискал глазами телефон-автомат, но не обнаружив, пошел к автобусной станции, где в уголочке припарковался Стасик.
Левин вошел в одноэтажное замызганное здание станции. Недалеко от касс висело три телефонных аппарата. Один оказался неисправным, но монетку заглотал. Левин перешел ко второму, набрал номер. После долгих гудков ответил резкий женский голос:
— Да!
— Это квартира товарища Колядко? — спросил Левин.
— Его.
— Будьте добры, Амвросия Илларионовича можно?
— Можно, можно! — трубку на что-то там положили, но Левин слышал: Отец, иди к телефону. Амврося, ты что, глухой, к телефону тебя.
— «Дочь? Невестка? А, может и жена. Иногда жены называют мужей „отец“», — гадал Левин, вспоминая нелюбезный голос женщины. Но тут в трубке кто-то тяжко задышал, и сиплый голос произнес:
— Колядко слушает.
— Здравствуйте, Амвросий Илларионович. С вами говорят из сыскного бюро «След». Левин моя фамилия. Вы, пожалуй, единственный, кто может нам помочь в одном деле. Не откажите в любезности.
— Я хвораю. Ноги больные. Ежели вам уж так нужно, прибывайте ко мне.
— Хорошо, с вашего разрешения я через пятнадцать-двадцать минут буду. Улица Чапаева двенадцать, квартира шесть. Правильно?
— Ну да. Езжайте.
— Уже еду, — Левин подмигнул сам себе и повесил трубку…
— Заводи, Стасик. Гулять так гулять. Улица Чапаева, двенадцать, сказал он шоферу.
— Поедем через Артема, — согласился Левин, хотя ему было безразлично, как поедет Стасик, поскольку его занимала радостная мысль, что день начал складываться с маленьких удач: кадровик с завода попался любезный, на заводе оказался стенд с фотографией, подписью, сохранился алфавитный справочник, где имелся адрес и телефон Колядко, — и — главное — сохранился сам Колядко, которому, как высчитал Левин, шел семьдесят третий год. С завода Колядко ушел одиннадцать лет назад. За это время он мог поменять квартиру или уехать в другой город, просто умереть, наконец, мог только что по телефону послать Левина ко всем чертям…
Дверь открыла маленькая толстая женщина лет шестидесяти в домашнем фланелевом халате до пят, с кудрявыми черными крашенными до лилового отлива волосами.
— Входите! — как бы рыкнула она.
Левин сразу узнал этот голос.
— Амврося, к тебе пришли!.. Он у себя в кресле. Ноги не держат. Пить надо было меньше, — сообщила она Левину, утицей шествуя перед ним по длинному коридору. Возле входа в кухню она остановилась. — Дверь налево в его комнату. Да нет! Куда вы идете? Это в туалетную. Следующая…
Колядко сидел в кресле, сдвинув очки на нос и глядя поверх них на вошедшего Левина. На коленях у него лежала газета. У распухших ног стояли суконные тапочки с отрезанными задниками, видимо отечные ступни не умещались в тапочки.
— Здравствуйте, Амвросий Илларионович, — поздоровался Левин. Извините за вторжение. Без необходимости не стал бы вас беспокоить.
— Садитесь вон в то кресло, — сипло сказал Колядко.
На кресле стоял телефонный аппарат с длинным шнуром. Левин снял аппарат, осторожно поставил на книжную полку и сел.
— Амвросий Илларионович, я работаю в частном сыскном агентстве. Вот мое удостоверение, — Левин полез в карман, но Колядко махнул рукой, мол, ни к чему это. — По просьбе одного зарубежного клиента мы разыскиваем следы его родственника. Он был военнопленным, сидел в Старорецком лагере и работал у вас на заводе. Фамилия его Кизе. Алоиз Кизе. Вы не помните такого?
— Их много у нас имелось, в разных цехах, всех не упомнить.
— Он работал у прораба, кажется в инструментальном цехе.
— Не помню.
— А кто был прорабом в 1947–1948 годах?
Колядко задумался. Левин следил за его как бы отупевшим оплывшим лицом, понимая, как тяжело вращаются в обратную сторону стершиеся жернова старческой, скованной склерозом памяти. Наконец тот просипел:
— Гутаров, вроде Павлом звали. Или Петром.
— А где он сейчас?
— Он недолго проработал. Кажется, после смерти Сталина уволился и куда-то уехал.
«Для него точка отсчета времени — смерть Сталина. Это никакой склероз не затуманит», — подумал Левин и спросил:
— А вы с какого года там работали?
— Я служил в конвойных войсках. В сорок шестом, летом, демобилизовался. С тех пор там и был на кадрах.
— Амвросий Илларионович, а не помните ли вы кладовщицу из инструментального цеха, Риту, Маргариту.
— Эту помню. Рита Марголина. Ушла с завода на пенсию. Сам ее оформлял.
— Давно ушла?
— Давно, почти разом со мной.
— А адреса или телефона у вас нет?
— Нет. На что мне ее адрес? Я сотни людей на пенсию провожал. Это сколько же мне адресов надо хранить, — он слабо пошевелил пальцами.
— Что ж, спасибо вам, Левин поднялся, понимая, что больше ничего тут не выловит. — До свидания.
— До свидания, — равнодушно ответил Колядко.
На улице Левин взглянул на часы. Было четверть третьего.
— «Что ж я имею в итоге? — подумал он. — Фамилию Риты, кладовщицы из инструментального цеха — Марголина. Дырка от бублика. Но не сжевало ли время сам бублик?» Он сел в машину.
— Куда теперь? — спросил Стасик.
— Домой, в контору. Обедать пора. Проголодался, небось?
— Не очень…
На письменном столе Левин нашел записку от Михальченко: «Не дождался, ушел в райфинотдел. Звонили с почты, на ваше имя есть какое-то заказное письмо».