— Вам кого? — настороженно спросил хозяин, торопливо заглатывая пищу.
— Хотел бы повидать Антона Сергеевича Иегупова.
— Я Иегупов. Вы по какому вопросу? — он так и не двинулся из дверного проема.
— Извините, я не вовремя, вы обедаете…
— Обедаю.
— Я задержу вас ненадолго. Может впустите? — слабея от унижения и неловкости, сказал Левин. — Я из сыскного агентства «След», — он суетливо извлек удостоверение и протянул его Иегупову.
— Входите, — не очень охотно посторонился Иегупов. — Только учтите, я пришел на перерыв пообедать. А он у меня короткий, — он дал понять, что к долгим разговорам не расположен. — За каким вы все-таки делом? — Сильно припадая на одну ногу, Иегупов прошел к столу.
Левин быстро огляделся. Однокомнатное убогое жилье. Занавеска отгораживала раковину и двухконфорную плиту. Стол, два стула, табурет, широкая старая деревянная кровать, прикрытая до пола рыжим одеялом из верблюжей шерсти, с потолка под погнутым зеленым выгоревшим колпаком свисала лампочка, у кровати стояла тумбочка с ночником, а чуть загораживая единственное окно, боком был приткнут фанерный платяной шкаф.
Нищенских квартир Левин навидался, и сейчас удивила не бедность, а сам хозяин: неопрятный и вроде беспричинно злобно настороженный, и необычные для такого возраста сильный, не оплывший жиром торс, крепкие мускулистые руки.
— Я по поводу Георга Тюнена, Антон Сергеевич, — сказал Левин.
— Кого? — как бы не понял Иегупов.
— Георга Тюнена.
— А-а… А что?
— Он гостил у вас в апреле?
— С чего бы?! Так, иногда раз в год по открыточке писали друг другу.
— Он собирался к вам. Даже письмо написал до востребования. Но вы его не получили.
— Мало ли что собирался… А письма я не получил. Кто ж знал, что он напишет до востребования.
— Мы разыскиваем его, — сказал Левин. — В Старорецк он прилетел. А вот куда подевался дальше…
— Может, еще у каких знакомых. Он ведь из этих мест.
— У каких знакомых?
— Это уж ему известно… А что стряслось-то?
— Исчез он, не вернулся в Энбекталды.
— Ничего такого не знаю… Тут я не свидетель… — в глазах Иегупова колыхнулось смятение.
Левина удивила поспешность ответа — все-таки, судя по содержанию письма, приятели.
Опустив руку в карман пиджака, где лежало невостребованное письмо Тюнена, Левин извлек из конверта фотографию троих мужчин, и почти теми словами, с какими Тюнен обращался в письме к Иегупову, спросил протягивая снимок:
— Антон Сергеевич, нет ли среди этих людей вашего отца? Или какого-нибудь другого родственника?
Глянув мельком, Иегупов ответил:
— Нет тут отца. И родственников нет, — он прошел к шкафу, открыл, долго рылся, вернулся с пожелтевшим газетным пакетом и развернув, стал копаться в бумажках. — Вот мой отец, — протянул он Левину старинную фотографию на плотном картоне.
С коричневого поблекшего снимка смотрел молодой человек с аккуратно подстриженными усиками и идеально ровным пробором в гладко зачесанных волосах. Внизу на паспарту золотом оттиснуто: «Фотографiя С. Иегупова. Старорецкъ. Рядом с городской управой. Большая Успенская, д. Новогрудцевыхъ. Негативы сохраняются. Увеличенiе портретовъ до желаемого размера».
— Ваш отец был владельцем фотосалона? — спросил Левин.
— Да. Он умер в восемнадцатом году от тифа. Мне было четыре месяца. Тетка воспитала. А это его кто-то сфотографировал.
Какое-то время оба молчали. Иегупов убирал со стола.
— У вас капремонт был? — спросил Левин, обводя взглядом потолок и стены.
— Да.
— Долго?
— Год. В июле переселился сюда.
— А где жили во время ремонта?
— Переселенческий фонд. Конура на улице Боженко, тринадцать. Мне пора, — Иегупов посмотрел на ходики.
— Да-да, — как бы очнулся Левин. — Извините, задержал вас.
Проковыляв к двери, Иегупов встал у порога, как бы приглашая Левина к выходу.
По дороге к бюро Левин пытался прояснить свои впечатления о Иегупове. Нелюбезность и желание поскорее спровадить Левина не очень смущали: мало ли таких грубоватых неприятных людей! Да и не каждый получает удовольствие от внезапного вторжения в свое жилище посторонних, лезущих с расспросами. Непонятно другое: почему Иегупов не проявил интереса к письму, не потребовал вернуть; не спросил Левина, когда и где узнать, как идут поиски Тюнена, а ведь их связывали непростые отношения, о чем свидетельствует доверительность письма Тюнена. Только и сказал: «Я не свидетель». Конечно, есть люди и их немало, которые не желают, чтоб их втягивали в какие-то выяснения, не любят попадать в свидетели. Это существует в каждом обществе и вполне объяснимо. Обычно у подобных людей изломанная неудавшаяся жизнь, что-то в ней однажды и навсегда испугало их, замкнуло. Что ж в итоге? Существенного вроде ничего, кроме ощущения, что Иегупов если и не лгал, то что-то утаивал? Но что?..
Домой Левин вернулся раньше жены. Тоскливо бродил по квартире, заглянув в холодильник, в кастрюли на плите. Хотелось есть, но решил дождаться жену. У детей был отпуск, и они на три недели уехали с внуком в какой-то пансионат на Рубцовские озера. В доме стало тихо, пусто и тоскливо. Он волновался, как там внук: не простудится ли, купаясь, не перегреется ли на солнце, не будет ли есть немытые ягоды, бродя по лесу, не искусали ли его ночью комары? Все эти волнения, конечно, смешны. Мальчик поехал с родителями. Но для Левина они тоже были детьми несерьезными, безответственными, легкомысленными, эгоистичными в ущерб ребенку.
Левин зажег газ под кастрюлями. Вот-вот должна была прийти жена. Он подошел к окну и увидел, как она поднимается по лестнице, ведущей с улицы во двор. В подъезд вошла уже не видимая им сверху, щелкнул, загудел лифт. Левин вышел в коридор, предупредительно открыл дверь.
— Ты обедал? — спросила она.
— Нет, жду тебя.
Они прошли на кухню.
— Дети не звонили? — спросил он.
— Нет. А тебе звонил какой-то Гукасян. Просил связаться.
— Когда? — встрепенулся Левин.
— Перед моим уходом на работу, сразу после того, как ты ушел.
— Готовь, есть хочется, а я позвоню пока, — он заторопился к телефону…
— Гукасян слушает, — отозвался где-то далеко голос, прорвавшийся через коммутатор.
— Здравствуй, Гарник. Это Левин.
— Ты, конечно, поносил меня и в гроб, и в доску, и в мать? Думал, что я забыл о твоей просьбе? Уезжал я, Ефим, в срочную и длительную командировку. Как живешь, что нового?
— Жив. Вот это и есть главная новость.
— У меня для тебя сюрприз, если в нем еще есть нужда.
— Есть.
— Тогда пиши.
— Подожди, возьму бумагу и ручку.
— Готов?
— Да.
— Пиши. Цурканов Тимур Георгиевич. Он работал военфельдшером в те годы в Старорецком лагере. Сейчас подполковник медслужбы в запасе. Увольнялся из нашей санчасти. Мне его наши финансисты разыскали. Правда, полгода назад, после смерти жены он переехал во Львов к дочери. Запиши его львовский адрес и телефон, — Гукасян продиктовал. — Ну, а как твое дело? Движется?
— С Божьей помощью. Сейчас с твоей может чуток продвинусь.
— У меня как-будто все.
— Тогда спасибо.
— Рад был помочь. Будь здоров…
Обедали молча. Левин думал о своем, быстро хлебая перловый суп.
— Что-нибудь случилось? — не выдержав, спросила жена.
— Нет, ничего.
— Почему же ты все время молчишь?
— А что говорить?
— Можно подумать, что в нашей семье уже нет тем для разговоров.
— Я спешу.
— Ты всю жизнь спешил. Я хочу в воскресенье поехать к детям.
— Поедем.
— Сколько туда километров?
— Километров семьдесят.
— Автобусом или электричкой?
— Посмотрим. Выберем, что удобней, — он доедал второе.
— Компот, Фима.
— Не хочу, — он посмотрел на часы. В ванной прополоскал рот, причесался. — Так я пошел, — крикнул уже из коридора. — Возьми дверь на цепочку.
Посещение ломбарда ничего не дало: на забеленном мелом витринном стекле кто-то изнутри вывел пальцем «ремонт», а на дверях висел замок. Ругнувшись про себя, Михальченко вернулся в бюро, через управление торговли выяснил, что в связи с ремонтом работники ломбарда отправлены в отпуск, ремонт продлится еще дней десять.
— Ну что, выпьем с горя? — спросил Михальченко после того как они обменялись с Левиным информацией, которую каждый добыл за день.
— Какое горе? — Левин поднял на него глаза.
— У меня были большие надежды на ломбард. Плащ-то оттуда.
— Это еще не горе, Иван. Не гневи Бога. Ты еще не знаешь, что такое горе. А пива выпьем. На объявление в газете пока никто не откликнулся?
— Пока глухо.
Михальченко достал из холодильника две бутылки «Жигулевского».
Попивая, Левин стал куда-то звонить. Судя по количеству цифр, которые он набирал, Михальченко понял: звонит по коду в другой город.
Левин долго ждал, пока не пришел обратный сигнал. Наконец услышал женский голос:
— Алло, слушаю!
— Это квартира Цуркановых? — спросил Левин.
— Да.
— Звонят из Старорецка. Будьте добры, Тимура Георгиевича, если можно.
— Папа, тебя, — позвала женщина. — Быстрей, междугородка.
— Слушаю, — сказал мужской голос.
— Здравствуйте, Тимур Георгиевич. С вами говорят из Старорецка. Моя фамилия Левин. Я бывший прокурор следственного управления областной прокуратуры. Сейчас на пенсии. Работаю в частном сыскном бюро, — Левин старался подробней, чтобы расположить собеседника и избавиться от излишних его вопросов. — Ваши координаты мне дал подполковник Гукасян. Возможно, вы его знали. Я веду одно дело, связанное со Старорецким лагерем военнопленных. Дело сорокалетней давности. Поэтому нуждаюсь в каждой крупице. Вы ведь в те годы служили там в санчасти? Я хотел бы с вами повидаться, готов приехать, если вы не возражаете.
— Вы меня заинтриговали, товарищ Левин. Гукасяна я помню. Когда вы хотите приехать?
— Завтра суббота. В понедельник удобно?
— Хорошо, я вас жду.