— Это квартира Кукиных? — спросил Михальченко, прижав трубку к уху плечом и распрямляя запутавшийся шнур.
— Да. Кто изволит интересоваться?
— Мне бы Павла Никифоровича, — попросил Михальченко.
— Я у телефона, — ответил густой шершавый баритон.
— Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного бюро «След» Михальченко.
— Что за бюро такое?
— Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.
— По поводу чего?
— Вы откликнулись на объявление «Комиссионторга». Это связано с плащом, который вы купили.
— Был такой эпизод. — Наступила пауза. — Хорошо, приезжайте. Улица Листопадная, шесть, квартира сто двенадцать. Это на Колпаковке.
— Буду через полчаса…
Кукин оказался высоким стройным человеком лет шестидесяти пяти с совершенно седой пышной шевелюрой. Идя за ним по коридору, Михальченко обратил внимание на его легкую походку и на ровную спину. Весь он был какой-то свежий, сияющий в куртке из тонкого коричневого сукна с широким шалевым воротником из серой ткани. Ступал по ковровой дорожке, обутыми не в домашние шлепанцы, а в черные, глянцево блестевшие туфли. И в комнате, куда он завел Михальченко, тоже все светилось чистотой — покрытый лаком паркет, чистые окна, ни пылинки на простой полированной мебели местного изготовления.
— Садитесь, — Кукин указал на кресло, подождал, пока Михальченко сел, и сам опустился в такое же. — Так что же это у вас за бюро?
Михальченко рассказал.
— Неплохо придумано, неплохо. Милиция не справляется.
— Что поделать, — сказал Михальченко. — Я мог бы взглянуть на плащ, Павел Никифорович?
— Это несложно, — Кукин вышел в другую комнату и вернулся с плащом, надетым на вешалку.
Повертев плащ, Михальченко подумал, что по описанию он совпадает с тем, которое дал сын Тюнена. Но это еще ничего не значило, таких импортных плащей могло быть тысячи.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Кукин, аккуратно опуская плащ на диван.
— Мы ищем пропавшего человека. Он мог быть одет в этот или в такой же плащ. Павел Никифорович, в каком комиссионном вы купили плащ?
— Напротив главпочтамта, через скверик, знаете?
— Знаю. А у вас не сохранился ярлык, который комиссионщики прищивают к принятым вещам?
— Должен быть, — он открыл бар в серванте, взял деревянную шкатулку с резной крышкой и стал рыться в бумажках.
«Я бы этот ярлык давно выбросил, — подумал Михальченко, глядя как Кукин перебирает какие-то листки. — Господи, ну зачем он ему? Нет же, хранит! Вроде Остапчука».
— Вот, — протянул Кукин.
К ярлыку скрепкой была приколота какая-то белая картонка размером с два спичечных коробка, обернутая в прозрачный целлофан, на обороте он был прихвачен полосками лейкопластыря. На картонке красивым каллиграфическим почерком было выведено: «А(II) Rh + положительная. Каз. ССР, Энбекталды, ул. Жолдасбая Иманова, 26».
«Это же адрес Тюнена! — вспомнил Михальченко. — Но что за формула?»
— Что это? — спросил он Кукина.
— Видите прорезь в подстежке? Это карман. Видно владелец плаща сунул картонку туда, но промахнулся. А когда я отстегнул подстежку, она и выпала.
«Отставничок ты мой дорогой! — Михальченко готов был расцеловать Кукина. — А я, сукин сын, еще посмеялся над тобой, что бумажки собираешь!»
— Я могу взять это на некоторое время?
— Разумеется. Видите, хорошо, что я сохранил. Штабная работа приучила к бумагам относиться уважительно.
— Конечно!.. И еще один вопрос, Павел Никифорович: если нам понадобится, вы сможете приехать к нам с плащом? Для опознания.
— Позвоните. Я приеду.
— Большое вам спасибо. Извините, что побеспокоил.
— Ничего. Дело серьезное, рад помочь. Во всем должен быть порядок.
26
Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением седьмой городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон, пришла старшая медсестра, потом бухгалтер объединенной бухгалтерии. Никак не удавалось начать разговор. Был понедельник. Только что окончилась «пятиминутка», длившаяся около часа, а Левин по неопытности пришел к девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец, в кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата, закурила и, выпустив сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:
— Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я вас слушаю… А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?
— Нет, — Левин не знал, кто такие Панчишины.
— Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.
— Встречались. И не раз. По делу о криминальном аборте. Гинеколог Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.
— Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!
— Слава Богу, нет. Все проще, — и он сказал: — Семнадцатого апреля больной Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года рождения, проходил ВКК, закрывал бюллетень. Талон у него на семнадцать часов. Хотелось бы уточнить, был ли он действительно в этот день на ВКК и, если возможно, время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?
— Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?
— Иегупов Антон Сергеевич.
Она записала.
— А чем он болел? — спросила.
— Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.
— Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.
— Я понимаю.
— Как мне с вами потом связаться?
— По телефону, — и Левин назвал номер. — Фамилия моя Левин.
Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась и вмяла красивыми пальцами окурок в пепельницу…
В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету, Левин направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже раздавались короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их «уазика» на месте нет. Значит, Михальченко куда-то укатил…
Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.
«Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты, — посетовал он мысленно. — А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже не в первый раз!»
Письмо было от секретаря Анерта.
«Уважаемый господин Левин!
До отъезда в Канаду господин Анерт приготовил для Вас документы. Несколько задержались с ними, поскольку переводчик был в отпуске. Посылаю Вам их ксерокопии.
Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства…
Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.
«…Советник доктор Клеффер, уехавший в Вену несколько лет назад, как в воду канул. Два или три раза я заходил к нему в бюро, но там какие-то новые люди, они ничего о нем сообщить не могли. В квартире, которую он занимал, тоже живут другие, домовладелец сообщил, что контракт с господином Клеффером истек. Все эти годы у меня было много работы, новое время, новые люди, и о советнике Клеффере я постепенно забыл.
Однако вчера он вдруг объявился. Позвонили из больницы Громберга, попросили, чтоб я приехал: меня срочно хочет видеть советник, доктор Клеффер. Я поехал. Пока я шел с лечащим врачом по длинному коридору, он сообщил, что Клеффер смертельно болен, у него рак легкого, протянет в лучшем случае месяц. Мы вошли в палату и врач оставил нас вдвоем. Палата одноместная. Клеффер лежал у окна. Он показался невероятно исхудавшим, почти древним стариком, кости лица, казалось, вот-вот прорвут истонченную серовато-восковую натянувшуюся кожу, выпирал огромный лоб костяного желтого цвета. И только живые умные глаза следили за моим лицом, как бы улавливая, какое впечатление произвел на меня его вид. Я присел на стул рядом с кроватью. Клеффер взял мою руку в сухую холодную ладонь, и я ощутил прикосновение мертвеца.
„Ты удивлен, как я тебя разыскал? По моей просьбе позвонили старшему лейтенанту Каммериху… Ты ведь с ним когда-то дружил… У него я узнал твой телефон… Слушай, Алоиз… Жить мне осталось месяц… Я должен выполнить обещание, которое когда-то дал тебе. Тем самым очистить и свою совесть… Мне тяжело говорить, задыхаюсь… — он выпустил мою руку, прикрыл глаза и какое-то время лежал, провалившись в беспамятство или заснув. Я даже испугался, не умер ли он. Но он пришел в себя и повторил: Мне тяжело говорить… Поэтому хочу успеть сказать тебе главное: Иегупов негодяй… Обыкновенный бандит… Не имей с ним никаких дел… Берегись его… Он и меня обманывал… Всех нас… Вот здесь в тумбочке книга… Прочитай… Остальное узнаешь из моего письма. Тебе перешлют его после моей смерти… Такова моя воля… Теперь уходи…“ — И он снова впал в долгое забытье…
Я достал книгу из тумбочки. Называлась она „Расследование убийств. Методика. Рекомендации. Истории“. Издана в „Рютте-Ферлаг“ в 1927 году. В аннотации сказано: „Книга эта переведена с русского. Первое издание было осуществлено в Советской России издательством „Знамя труда“. Затем автор, советский криминалист В. Агафонов, порвавший с ЧК, эмигрировал в Германию“.
Взяв книгу, я последний раз взглянул на советника доктора Клеффера и ушел»…
Пожалуй, это была одна из самых полезных информаций, полученных Левиным от Анерта. В ней имелась ссылка на конкретный документ, на книгу. Фамилия автора — В. Агафонов — была Левину незнакома, хотя он знал имена и работы многих известных следователей-криминалистов двадцатых годов. Имя В. Агафонова скорее всего предали забвению однажды и навсегда по одной причине: он эмигрировал в Германию. Этого по тем временам было достаточно. Книгу, понимал Левин, искать в частных библиотеках своих коллег, пожалуй, бессмысленно. От криминалистов своего поколения, имей они ее, он хоть однажды бы да услышал фамилию автора. Скорее всего она может быть в двух библиотеках: университетской или Академии наук. Если она там есть, то, вероятней всего, в спецфондах. Сейчас попасть туда уже не проблема. А Анерта надо попросить поискать в бумагах его дяди письмо Клеффера, которое должно было быть вскрыто после его смерти, либо содержание письма в дневниковых записях за вторую половину 1928 года.