авода много лет поддерживал добрые отношения. Он знал, что ему и фотографу уже заказаны хорошие номера в прекрасном гостиничном комплексе, выстроенном финнами, часть валюты за комплекс внес коннозавод.
У окошечка администратора Шоор весело поднял руку, приветственно пошевелил пальцами, и тут же услышал в ответ от немолодой женщины с хорошо уложенными седеющими волосами:
— С приездом, господин Шоор! Рады вас снова видеть у нас, улыбнувшись, она взяла его паспорт…
Они поселились, как всегда, в тех же смежных номерах, соединяющихся внутри дверью.
Шоор приехал в Старорецк за двое суток до официального открытия аукциона. Во-первых, чтобы в спокойной обстановке сделать съемки, заключить новый контракт, поскольку в июне истекал срок предыдущего. Учитывая возросший тираж журнала, который в прошлом году был куплен новым владельцем — Густавом Анертом, и то, что теперь издание будет не только на немецком, но и на английском и французском языках, пойдет в розницу и по подписке в некоторые англои франкоязычные страны, сумма контракта возрастает. Шоор надеялся, что это не испугает директора завода, человека умного, предприимчивого, умеющего заглядывать на несколько лет вперед. Во-вторых, было у Матиаса Шоора и приватное дело в Старорецке. Владелец и издатель журнала «Я — жокей» Густав Анерт попросил Шоора попытаться разыскать следы своего дядьки, — оберста вермахта Алоиза Кизе, погибшего в Старорецке при странных обстоятельствах в 1948 году в лагере военнопленных…
Приняв душ и поменяв сорочку, Шоор позвонил в дирекцию завода.
— Фрау Света? Здравствуйте! Матиас Шоор… Да-да… Спасибо, — узнал он голос молоденькой симпатичной директорской секретарши. — Только что… Да-да… Уже очень отдохнул… Вы же помните, как вы меня назвали: «Господин не терять времени»… Спасибо, соединяйте… Хелло, господин Орлов, это Шоор… да… Благополучно… Хотелось бы сегодня… Знаю, у вас, как это вы говорите, «сумасшедший день»… Какое-то любое ваше время… Годится… — он посмотрел на часы. — В восемнадцать зеро-зеро… Мой номер сто и восемь. До встречи…
Шоор удовлетворенно поднялся с кресла, распахнул балконную дверь накурили. Деловая часть их встречи прошла неплохо. Сложив стопочкой свои экземпляры документов, привезенных Шоором, директор всунул их в прозрачную целлофановую папочку с изображением в левом верхнем углу золотым петушком в рамочке.
— Я думаю, мои коллеги возражать не станут, — сказал директор. Надеюсь, к вашему отъезду все подпишем.
— Да-да, это будет хорошо. — Шоор прошел в угол комнаты, где на специальной раскладной подставке стояла сумка. Раскрыв ее, он достал высокую коробку. — Вашему внуку, — подошел он к директору. Шоор знал, что подарки этому человеку можно вручать только после завершения дела. Директор придерживался надежной старой морали. Они с Шоором были ровесниками, обоим за шестьдесят, оба воевали, но никогда, по молчаливому, не объявленному уговору, разговоров на эту тему и выяснений не заводили.
— Что на этот раз? — спросил директор, разглядывая красивую коробку.
— Авторалли.
— Спасибо, то-то будет радости.
— Ребенок должен иметь радость. — Шоор знал, что никаких подношений, кроме какой-нибудь детской игрушки для своего семилетнего внука директор не примет.
— Как поживает ваш садовник? Я дома рассказывал о его цветах. Розарий — превосходно! Вы один раз говорили, что во время войны он спасал секретную картотеку с родословными лошадей. В репортаже об аукционе красиво будет дать этот эпизод: простой садовник спас такие документы, человек из народа. Демократично и не так сентиментально. Читатель любит… Как с ним встретиться, с садовником… как его?.. — спросил Шоор.
— Иегупов… К сожалению, он в больнице.
— Очень жаль, очень жаль. Передайте ему привет… Дальше: сейчас хочу делать много снимков, мало текста, много снимков! Манеж и натура. На тех прекрасных лугах, — вернувшись к распахнутой балконной двери, Шоор указал куда-то за реку, которая отсюда казалась неподвижной и беззвучной, хотя по ней змеились мускулы стрежневого течения, сновали катера и моторки. Нужен подходящий парень. Чтобы он был, как говорят, образ времени. И рядом с лошадью выглядел не хуже ее. Ростом, фигурой, мышцами он должен подчеркивать ее красоту. Снимем в жокейской форме, в спортивном костюме и с обнаженным торсом. Я привез модели новых костюмов и обуви.
— Рекламируете? Хотите и таким образом на нас заработать? — улыбаясь, миролюбиво спросил директор.
— Тут будет и ваш процент, — невозмутимо ответил Шоор.
— Где же мне взять такого парня? — директор задумчиво поскреб щеку. Ладно, что-нибудь придумаю… Может быть в институте физкультуры… Вечером позвоню проректору, мы знакомы, — он поднялся. — Значит, до завтра. В котором часу вас ждать?
— В одиннадцать. Будет солнце, хорошее небо, такое стереоосвещение. Шоор проводил директора до двери. — У меня к вам приватная просьба, остановил он его. — После войны в вашем городе был лагерь немецких военнопленных. В 1948 году в нем погиб дядька моего шефа господина Густава Анерта. Мне надо по этому вопросу выяснения. Куда я могу обратиться?
Директор пожал плечами, растерянно задумался — столь неожиданным оказался вопрос. После паузы он сказал:
— Для начала, видимо, надо обратиться в милицию… Так мне кажется. Может они подскажут… — неуверенно заключил он… — Что же я тут могу? Поговорю с начальником городского управления, попрошу, чтоб он вас принял, изложите ему подробности. Начните с этого.
— Я хотел бы для шефа иметь тут результат, — подчеркнул Шоор, когда они стояли уже у порога раскрытой в коридор двери.
Директор кивнул:
— Попробуйте… Всяко бывает…
Поздно вечером, когда Шоор доставал из холодильника банку любимого пива «Heineken», позвонил директор конного завода:
— Господин Шоор, я нашел вам, по-моему, подходящего парня. Работает в фотосалоне, и как натурщик подрабатывает в институте декоративного и прикладного искусства. Запишите: зовут Леонид Локоток. Завтра в десять утра он будет у вас. Платить ему будем мы. В рублях, конечно. Валюта нужна нам, а ему не положено… Теперь о другой вашей просьбе. Я говорил с начальником городского управления милиции. Понимаете?.. Вот… Это не в их компетенции. Он посоветовал поступить так: у нас есть частное сыскное бюро «След». Что? Да-да, приват. Они занимаются поисками исчезнувших людей. Возможно, возьмутся и за ваше дело. Попробуйте, вдруг получится. Запишите адрес, это недалеко от гостиницы…
— Да-да! Спасибо!
Утром следующего дня, приняв душ, побрившись, овеяв себя облачком цветочного дезодоранта, съев бутерброд с сыром и запив его чашечкой кофе прямо в номере, Шоор вел какие-то подсчеты на миниатюрном калькуляторе, когда в дверь постучали.
— Прошу! — крикнул Шоор.
В комнату вошел молодой человек в хорошем джинсовом костюме, куртка, подбитая белым мехом, была распахнута, и Шоор сразу увидел, что парень сложен великолепно — широкие сильные плечи, узкая талия, под тонким свитером, обтягивающим торс, проступали бугры мышц.
— Меня просили прийти к вам. Моя фамилия Локоток.
— Очень приятно, — улыбнулся Шоор. — Садитесь, — парень Шоору понравился: крупное лицо, не придется особенно возиться с гримом и светом, чтобы «выбрать» каждую деталь — глаза, лоб, нос, рот, — все открыто, чуть вьющиеся светлые волосы. «Почти неккермановский тип, — подумал Шоор, ничего азиатского. Это подкупает читателей журнала, европейцы любят себе подобных. — Вам господин директор объяснил, какую будем делать работу?»
— Да, — кивнул Локоток. — Когда начнем? — по-деловому спросил он.
— Через полчаса. Мы поедем отсюда все. Пива? — предложил Шоор.
— Нет, благодарю, не употребляю, — Локоток рассмеялся.
Шоору понравился и этот отказ (пьет, конечно, но набивает себе цену), и приоткрывшиеся ровные здоровые зубы (можно будет сделать несколько снимков улыбающегося, довольного жизнью человека), и то, что красавчиком парня не назовешь (рядом с лошадью должен стоять настоящий мужчина спортивного и несколько сурового облика, женщины любят таких, ибо напомаженные красавчики напоминают им либо педерастов-наркоманов, либо алкашей-импотентов…).
Минут через пятнадцать вошел фотограф Шоора, обвешанный небольшими кожаными ящичками с аппаратурой, что-то сказал по-немецки, Шоор указал на Локотка, познакомил. Фотограф профессионально охватил Локотка взглядом и одобрительно похлопал его по плечу.
В половине одиннадцатого они втроем уехали на конный завод.
5
Корреспонденция «до востребования», за которой не явились адресаты, пролежав положенный месяц в почтовом отделении, хранилась затем еще месяц на главпочтамте. Теперь, когда и тут срок вышел, комиссия из трех человек во главе с заместителем начальника почтамта засела за ее разбор. Серые мешки с невостребованными письмами были свалены в кучу в углу небольшой комнаты. Предстояла нудная и кропотливая работа: вскрывать, читать и решать, что сжигать, а что отложить, еще раз прочитать и окончательно определить: сжигать или отправить в милицию. Обычно туда передавались письма, в которых имелись документы, важные бумаги или какие-нибудь особые сообщения. Но такое случалось редко. В основном все шло в топку.
Люди, читавшие чужие письма, настолько привыкли к этой рутинной работе, что не очень уж вникали в глубины и в смысл чьих-то посланий. Горе, заботы, описания, тяготы и печали жизни, радости по каким-то ничтожным или достойным поводам оказывались настолько сужены почти одинаковым для всех бытом, что тематически письма эти можно было рассортировать на три-четыре категории; в каждую из них той или иной стороной входила не только жизнь тех, кто писал и кому писались эти письма, но и тех, кто сейчас их читал. И редко попадалось что-либо этакое, цеплявшее внимание или необычное, как увлекательная, полная утопий книга, которая порою отодвигает от нас хоть на несколько часов однообразную и нудную жизнь. По этому последнему признаку письмо Георга Тюнена своему приятелю было отложено замначальника почтамта для вторичного прочтения.