они всегда для себя были и будут правыми, сильными и хорошими, а ты — недочеловеком, достойным лишь презрения или, в лучшем случае — жалости. Пластмассовый мир победит. И да и хуй с ним! Главное — поспеть. Главное — чтобы поверить, что Маленький Принц все-таки вернулся домой, на свою планету, когда его укусила змея! Понимаешь?
— Таким образом, каждая твоя песня — это этакий "взмах факелом в ночи", как у Кафки?
— Надеюсь, что это так. Когда мне наступает очередной пиздец (а это бывало весьма частенько), меня вытаскивали Высоцкий, Достоевский, Моррисон, Леннон, Боб Марли и прочие. И я жадно, всеобъемлюще и безрассудно благодарен им всем тем, что не дали мне потонуть в слабости и инерции. Может быть, все ими сотворенное в искусстве предназначалось только для того, чтобы я, или кто-то другой, в некий момент не загнулся. Я счастлив, если помог кому-то таким же образом, как и мне самому помогали и помогают. Значит — не зря… И вообще, это — великий закон: взял — отдай. Передай другому.
— А как ты расцениваешь свое творчество? Это искусство, или — …?
— Вот, Шевчук, кажись, где-то заявил, что, по его разумению поэты делятся на две основные категории: на тех, которые всю жизнь пишут один единственный идеальный стих, как скажем, Пушкин или он сам и, собственно, тех, кто своим творчеством как бы завоевывает новые пространства, территории, горизонты. Так вот, я и есть такой завоеватель. Я именно завоевываю внутри себя новые рубежи Безграничности, вседозволенности и дерзновенной вдохновенной всевозможности. И если творческий акт есть утверждение свободы, значит я из тех, кто ее завоевывает. Ибо ее нельзя получить в подарок, и она сама нс явится: ее можно лишь смело и отчаянно забрать, захватить, отвоевать — спиздить. В конце концов! И всевозможные проявления этого бунта и являются, по моим понятиям, настоящей поэзией, к которой никакого отношения не имеет лукавая эстетствующая срань всевозможных "игр в бисер".
— Ты вот, все говоришь о бунте, о свободе… Что для тебя есть бунт? Что для тебя есть свобода?
— Бунт — это единственная свобода. Единственная Радость. А свобода: она лишь одна — быть против. Как это у Брэдбери: "Если тебе дали линованную бумагу — пиши поперек".
— За все ведь надо платить… И ты знаешь чем?
— Заплатим. Я согласен платить. Идти вперед — значит неизбежно рвать мирские связи. Это — путь в Вечности через вселенское одиночество, по меньшей мере. Если ты выбрал движение, значит ты сам — Бог, Творец, Демиург, Созидатель собственной нравственности, собственного закона, мира, бытия. За это "покушение на престол" и следуют естественно вытекающие «награды» и пиздюли. Где праздник — там и похмелье. В самом акте творчества (особенно в роке) есть, на мой взгляд, некое «прометейство» — этакая кража, захват, крамольное и бунтарское похищение у горнего мира "небесного огня", знания, энергии, силы, света — в подарок, в дар своим увечным, лишенным, убогим, обижеУшьш, обделенным сородичам, «болезным» — тем, кому изувеченно и извечно не положено. И Матросов, и Махно, воюющий единовременно на всех фронтах, и Высоцкий, и Шукшин, и Тарковский, вообще, каждый истинно живой каждым своим честным, горьким и ликующим действием как-бы затыкает собой некое чудовищное метафизическое дуло, хоть на пару мгновений. И тут не важно — чем придется платить, какой карой… главное — что амбразура пару секунд безмолвствовала. Главное — что вражеское орудие выведено из строя хоть на пару секунд. Значит, свои получили передышку. И тут не важно — узнает ли кто об этом, поймет ли… если даже окажется, что ты — один такой пидор на всей планете — все равно надо взрывать и затыкать. Пока хоть один из нас держит этот антитоталитарный фронт — фронт не падет. И пока я жив — рок-н-ролл не умрет. И в этом я прав не по людской правде, я прав по своей свободе. Это — единственное, что чего-то стоит. Единственная реальность, единственная система координат, единственная моя религия, которая выше Бога, выше Мироздания, выше истины.
— Ты, стало быть, верующий?
— Я — человек, свято и отчаянно верующий в чудо. В чудо неизбежной и несомненнейшей победы безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками. В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду. Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый «маленький». Я, вот, где-то читал про одного самурая, который перед тем, как сделать себе харакири, написал: "Уничтожу весь мир!". Так вот, я свято и закоченело верю и знаю, что он его этот "весь мир" и уничтожил, расхуярил, величественно, безвозвратно и однозначно. Введенский правильно пишет, что чудо — остановка времени, возможная лишь в момент смерти. Сытый индивидум, существующий в липкой протяженности будней, надежд, желаний, ожиданий и т. д. и т. п., не сотворит чуда, не "остановит мир". На это способен лишь тот, кому нечего терять. Это тот сокрушительный залп, когда уже "кончились патроны". Пусть в глазах всего мира это — разгромное поражение, зато для тебя и для твоего мира это — полный и окончательный мат, триумф и торжество! Имеющий уши слышать — услышит. Если ты посмел и не отрекся, не предал в глубине души сам то, во имя чего ты жертвуешь — то никогда не проиграешь. И… кроме этой чудесной силы, нарушающей и попирающей вселенские законы и заповеди, я верю лишь в себя самого, в свою непримиримость и свои собственные игры. Все это можно выразить одним словом — свобода.
— Не возникает ли у тебя ощущения, что ты (да и все ГрОбовцы) в той или иной мере задействованы некими силами в этакой незримой партии в качестве шахматных фигурок? Я понимаю — это может звучать обидно…
— Задействованы? По-видимому, это так и есть. Я несомненно, ощущаю силу за своей спиной — иначе каким образом наши нелепые записи поимели бы столь широкое распространение на столь широкой замечательной во всех отношениях территории, несмотря на отвратительное качество записи и этакий, мягко выражаясь, «непрофессионализм» исполнения. Это, несомненно, кому-то нужно. Но в этом я не вижу ничего обидного, для себя во всяком случае. Видишь ли, дело в том, что я не соотношу себя, свое настоящее «я», свою истинную, нетленную суть с тов. Летовым Игорем Федоровичем, 1964 года рождения, проживающим по адресу… и т. д. Я и есть та сила, которая строго, заботливо и бережно хранит, ведет меня и спасет изо всех каждодневных мучительных ловушек. Мы все на «ГрОб-Рекордз» (кроме некоторых дезертировавших) в некотором роде — одержимые воплотители, исполнители некоего высшего, скажем, предначертания. Отдавая себе в этом отчет или не отдавая, каждый из нас делает то, что может и что должен.
— А, вот, скажи, по-твоему рок-н-ролл неминуемо приводит к суициду, безумию, погибели: так или иначе — к трагической "развязке"?
— Мне кажется, да. Это очень жесткий и суровый путь. Рок-н-ролл — это, вообще, жесткая штука. Это всегда, так или иначе, — вызов, бунт, всегда — побоище, войнушка. Преступление! Всегда — экстремизм. И если ты решил принять правила игры и принять в ней участие — хочешь-не-хочешь, придется распроститься с мечтаниями и попытками "на хуй сесть и рыбку съесть". Либо ты сам покоряешь, лепишь свою обетованную реальность, либо она превращает тебя в слякотное «увы». Да, и вообще, всегда и во всем необходимо доходить до полного крутняка: вплоть до самосгорания, самоуничтожения, или сгорания и уничтожения всего, что вовне. Если ты однажды решил сказать «а», то должен (если ты, конечно, не полный пиздун) сказать и «б» и все прочее. И ежели ты дошел до буквы «э», то имей гордость, мощь и совесть, чтобы выпустить из себя внушительное «ю», а затем — и великолепное раскидистое "я"!!. Рок — это всегда ярость, это — всегда агрессия. Яростное, одержимое, ликующее, бунтующее бессилие — бессилие загнанного в угол зверя, раздирающее и вдохновенное бессилие бросающегося на врага подранка, восставшее сокрушительное поражение, которое попирает вселенные, сдувает миры, как карточные домики, которые выше жизней, смертей и прочих подслеповатых сусальностей!.. Рокер в течении нескольких лет при честной и полной самоотдаче проживает то, на что нормальному жителю надобны десятилетия и целые жизни. Это — стремительное, яркое и зловещее, словно полет махаона, выгорание. Вымирание. Это своего рода трамплин, с которого, разогнавшись как следует, можно взмыть в наднебесье, выбраться за грань, перескочить несколько пролетов, прогрызть, пробить прозрачную стенку своей юдоли, перехитрить, наебать куцый человеческий удел и "объективные законы". Можно, конечно, и наоборот: сурово, самозабвенно и непоправимо наебнуться оземь вдрызг и брызг! Ну, что ж — кто не рискует, тот… Это очень здорово, вечно и вздорно — сигануть выше крыши, вытащить себя за шиворот из болота, как Мюнхаузен, понять то, чего нельзя понять, обрести неподдающееся обретению, сочинить то, что нельзя сочинить, позволить себе непозволительное. Главное — посильнее разогнаться и не дать уму и телу взять верх над собой, главное — не дать себе «съиндильгировать», как это делало и делает абсолютное большинство рокеров у нас, и тем более — на «Западе». Их Mario — первопроходцев, вольнодумцев, избранных. Основная масса же — апостолы, пожиратели, популяризаторы, приземлители. Так было и будет. Учитель учит лишь учителей. Художник рисует лишь для художников. Ученики не могут научиться ничему. Каждый живой, каждый настоящий — вселенски, безобразно одинок. Только косоротая чернь бывает «вместе». А каждый из наших всегда один на один со всем существующим и несуществующим. Таковы правила игры. У Леонида Андреева есть отличнейший рассказ — «Полет». Помнишь, чем он кончается? "На землю он так и не вернулся". Трагично ли это? А насчет суицида… Вот, Серега Фирсов (наш менеджер, друг, товарищ и брат), в отличие от меня считает, что последний патрон оставляют не себе, а пускают во врага, а потом идут в атаку с ножом, с голыми руками… пока ты не будешь убит в честном бою, убит именно ими, а не самим собой. Мол, если не можешь больше петь песни — пиши книги, снимай фильмы, просто существуй назло, главное — воюй до конца. Он мне однажды сказал, что никогда не простит мне, если я сделаю то же, что и Сашка Башлачев. А, по мне, так… самое страшное — это умереть заживо. Это — самое чудовищное, что я могу себе представить. Умереть "мучительной жизнью", как все эти бесчисленные престарелые постыдные "герои рок-н-ролла", Диланы и Попы. Я никогда не смогу себе позволить такой низости. А кроме того, сейчас на дворе такое жестокое времечко, ко