Шура Пикшуп
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Мой дядя — самых честных правил.
Когда не в шутку занемог —
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог
Его пример — другим наука
Что жизнь? Не жизнь — сплошная мука!
Всю жизнь работаешь, копишь,
И недоешь, и недоспишь.
Ан нет! Готовит снова рок!
Последний жесткий свой урок.
Итак, хана приходит дяде.
(Служанки этим сильно рады.)
И в мысли мрачны погружен,
Лежит на смертном одре он.
А в этот столь печальный час
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадным к горлышку приник
Наследник всех его сберкниг.
Племянник. Звать его Евгений.
Он, не имея сбережений,
В какой-то должности служил
И милостями дяди жил.
Евгения почтенный папа
Каким-то важным чином был.
Он осторожно, в меру хапал,
И много тратить не любил.
Но все же как-то раз увлекся.
Всплыло, что было, и что нет…
Как говорится, папа спекся.
И загудел на десять лет.
А будучи в годах преклонных,
Не вынеся волнений оных
В одну неделю захирел,
Пошел в сортир — и околел.
Мамаша долго не страдала —
Такой уж женщины народ.
«Я не стара еще, — сказала, —
Пусть подыхает сей урод!»
И с тем дала от сына ходу.
Уж он один живет два года.
Евгений был практичен с детства.
Свое неверное наследство
Не тратил он по пустякам.
Пятак слагая к пятакам.
Он был глубокий эконом —
То есть, умел судить о том,
Зачем все пьют и там, и тут,
Хоть цены все у нас растут.
Любил он трахаться — и в том
Не знал ни меры, ни числа.
Друзья к нему взывали — где там!
Душа потрахаться звала!
Бывало, на балу, танцуя,
В смущеньи должен был бежать:
Не мог несчастный он, ликуя,
Девицу в страхе удержать.
И ладно б, если б все кончалось
Без шума, драки, без скандала.
А то ведь получал, красавец,
За баб от каждого нахала.
Да только все без проку было:
Лишь оклемается едва —
И ну пихать свой мотовило
Всем, будь то девка, иль вдова.
Сношаемся мы понемногу
Уж где-нибудь, да как-нибудь
И траханьем уж, слава Богу,
У нас. не запросто блеснуть.
Но поберечь не вредно семя.
Член к нам одним концом прирос!
Тем более что в наше время
Так на него повышен спрос!
Но — ша. Я, кажется, зарвался.
Прощения у вас прошу.
И к дяде, что один остался,
Вернуться с вами поспешу.
Ах, опоздали мы немного —
Старик уже в бозе почил.
Ну, мир ему. И слава Богу,
Что завещанье настрочил.
Вот и наследник мчится лихо,
Как за блондинкою грузин…
Давайте же мы выйдем тихо —
Пускай останется один.
Ну, а. пока у нас есть время,
На злобу дня поговорим.
Так что я там писал про семя?
…Попозже мы займемся им.
Не в этом зла и бед причина —
От баб страдаем мы, мужчины.
Что в бабах прок? — одна бурда!
Да и она не без вреда!
И так не только на Руси:
В любой стране о том спроси:
«Где бабы, — скажут, — быть беде!
Шерше ля фам — ищи! Но где?!»
Где бабы — ругань, пьянка, драка.
Но лишь ее поставишь раком,
Концом ее перекрестишь —
И все забудешь, все простишь.
Да только член прижмешь к ноге —
И то уже порой — эге!
А ежели еще минет!
А ежели еще….Но нет.
Черед и этому придет,
А нас пока Евгений ждет.
Но тут насмешливый читатель,
Возможно, мне вопрос задаст:
«Ты с бабой сам лежал в кровати?
Иль, может быть, ты педераст?
Иль, может, в бабах не везло,
Коль говоришь, что в них все зло?»
Его без гнева и без страха
Пошлю интеллигентно на хрен.
Коль он умен — меня поймет,
А коли глуп — так пусть идет.
Я сам люблю, к чему скрывать,
С хорошей бабою кровать.
Но баба бабой остается,
Но не всегда мне достается…
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Он в первый день, без рассуждений
В кусты крестьянку поволок.
И, преуспев там в деле скором,
Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Вздохнул и молвил: «Красота!»
Один среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить
Решил в то время наш Евгений
Такой порядок учредить:
Велел он бабам всем собраться,
Пересчитал их лично сам,
Чтоб легче было разобраться,
Переписал их по часам.
Бывало, он еще в постели
Не сполоснув еще лица,
А под окно уж баба, в теле.
Ждет, не дождется, у крыльца.
В обед — еще, и в ужин — тоже.
Да кто ж такое стерпит, Боже!
А наш герой, хоть и ослаб,
Сношает днем и ночью баб.
В соседстве с ним, и в ту же пору
Другой помещик проживал.
Но тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.
Звался сосед — Владимир Ленский.
Приезжий был, не деревенский.
Красавец, в полном цвете лет,
Но тоже свой имел привет.
Похуже баб похуже водки.
Не дай вам Бог такой находки,
Какую сей лихой орел
В блатной Москве себе обрел.
Он, избежав разврата света,
Затянут был в разврат иной —
Его душа была согрета
Наркотика струей шальной.
Ширялся Вова понемногу,
Но парнем славным был, ей-богу.
И на природы тихий лон
Явился очень кстати он.
Ведь наш Онегин в эту пору
От траханья уж изнемог.
Лежит один, задернув шторы.
И уж смотреть на баб не мог.
Привычки с детства не имея
Без дел подолгу пребывать,
Нашел другую он затею:
И начал крепко выпивать.
Что-ж, выпить в меру — худа нету,
Но наш герой был пьян до свету.
Из пистолета в туз лупил,
И, как верблюд в пустыне, пил.
О! Вина, вина! Вы давно ли
Служили идолом и мне.
Я пил подряд: нектар, «Боржоми»
И думал: истина— в вине!
Ее там не нашел покуда
И сколько не пил — все вотще,
Но пусть не прячется, паскуда,
Найду, коль есть она вообще!
Онегин с Ленским стали други:
В часы свирепой зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, икру едят.
Но тут Онегин замечает,
Что Ленский как-то отвечает
На все вопросы невпопад
И уж давно смотаться рад,
И пьет уже едва-едва.
Послушаем-ка их слова:
— Куда, Владимир, ты уходишь?
— О да, Евгений, мне пора!
— Постой, с кем время ты проводишь?
Скажи, ужель нашлась дыра?
— О да! Ты прав Но только, только…
— Ну, шаровые, ну народ!
Как звать чувиху эту? Ольга?
Что? Не дает? Как не дает?!
Знать, ты неверно, братец, просишь.
Постой, ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного?
Ха-ха! Добьемся своего!
Скажи, там есть еще одна?
Родная Ольгина сестра?!
Сведи меня.
— Ты шутишь?
— Нет. —
— Ты будешь трахать ту, я — эту.
Так что-ж, мне можно собираться?
И вот друзья уж рядом мчатся.
Но в этот день мои друзья
Не получили ничего,
За исключеньем угощенья.
И, рано испросив прощенья,
Летят домой дорогой краткой.
Мы их послушаем украдкой:
— Ну, как у Лариных?
— Фигня! Напрасно поднял ты меня.
Я трахать никого не стану,
Тебе ж советую Татьяну.
— Но почему?
— Эх, друт мой, Вова,
Баб понимаешь ты фигово!
Владимир сухо отвечал,
А после во весь путь молчал.
Домой приехал, принял дозу.
Ширнулся, сел и загрустил,
Одной рукой стихи строчил,
Другою… делом занимался…
Меж тем развратников явленье
У Лариных произвело
На баб такое впечатленье,
Что у сестер живот свело.
Итак, она звалась Татьяной.
Грудь, ноги, попка без изъяна.
И этих ног счастливый плен
Мужской еще не ведал член.
А думаете не хотела
Она попробовать конца?
Хотела так, что а ж потела
И изменялася с лица.
И все же, несмотря на это,
Благовоспитана была.
Романы про любовь искала
Читала их, во сне летала,
И нежность строго берегла.
Не спится Тане, враг не дремлет,
Любовный жар ее объемлет.
— Ах, няня, няня, не могу я!
Открой окно, зажги свечу…
— Ты что, дитя?
— Хочу я члена,
Онегина скорей хочу!
Татьяна утром рано встала,
Прическу модно начесала,
И села у окошка сечь,
Как Бобик Жучку будет влечь.
А Бобик Жучку шпарит раком!
Чего бояться им, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит
А там, глядишь, и он спешит…
И думает во мленьи Таня:
«Как это Бобик не устанет
Работать в этих скоростях?»
Так нам приходится в гостях
Или на лестничной площадке
Кого-то трахать без оглядки.
Вот Бобик кончил, с Жучки слез —
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж у окна одна
Осталась, горьких дум полна.
А что ж Онегин? С похмелюги
Рассола выпил целый жбан.
Нет средства лучше. Верно, други?
И курит стоптанный долбан.
О долбаны, бычки, окурки!
Порой, вы слаще сигарет!
Мы ведь не ценим вас, придурки,
Иль ценим вас, когда вас нет.
Во рту говно, курить охота,
В кармане только пятачок,
И тут в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.
И крики радости по праву
Из глоток страждущих слышны.
Я честь пою, пою вам славу
Бычки, окурки, долбаны!
Еще кувшин рассолу просит,
И тут письмо служанка вносит.
Письмо Онегин написал —
Татьяну на свиданье звал.
Себя не долго Женя мучил
Раздумьем тягостным, и вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.
В мечтах Татьяну он представил,
И так, и сяк ее поставил…
Решил: «Сегодня ввечеру
Сию Татьяну отдеру!»
День пролетел, как миг единый.
И вот Онегин уж идет.
Как и условлено, в старинный
Тенистый парк. Татьяна ждет.
Минуты две они молчали…
Подумал Женя: «Ну, держись!»
Он ей сказал: «Вы мне писали…»
И рявкнул вдруг: «А ну, ложись!!»
Орех, могучий и суровый,
Стыдливо ветви отводил,
Когда Онегин взгляд суровый
Из плена брюк освободил.
От ласк Онегина небрежных
Татьяна как в бреду была.
Шуршанье платьев белоснежных..
И, после стонов неизбежных,
Свою невинность пролила.
Ну, а невинность — это, братцы,
Воистину, и смех, и грех.
Хоть, если глубже разобраться,
Надо разгрызть, чтоб съесть, орех.
Но тут меня вы извините —
Изгрыз, поверьте, сколько мог.
Теперь увольте и простите —
Я целок больше не ломок.
Ну вот, пока мы здесь шутили,
Онегин Таню отдолбал,
И нам придется вместе с ними
Скорее поспешить на бал.
О, бал давно уже в разгаре.
В гостиной жмутся пара к паре.
И лик мужчин все напряжен
На баб всех, кроме личных жен.
Да и примерные супруги
В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером в бальном круге
К чужому тянутся концу.
В соседней комнате, смотри-ка!
На скатерти зеленой — сика.
А за портьерою в углу
Сношают бабу на полу.
Лакеи быстрые снуют,
В бильярдной все уже блюют,
Там хлопают бутылок пробки…
Татьяна же, одернув юбки,
Наверх тихонько поднялась,
Закрыла дверь и улеглась.
В сортир летит Евгений сходу.
Имел он за собою моду
Усталость тела душем снять,
Что нам не вредно б перенять.
Затем к столу Евгений мчится.
И надо же беде случиться —
Владимир с Ольгой за столом.
Беседуют о том, о сем.
Он к ним идет походкой чинной,
Целует руку ей легко;
— Здорово, Вова, друг старинный!
Jeveus nome preaux, бокал «Клико»!
Бутылочку «Клико» сначала,
Потом «Зубровку», «Хванчкару»
И через час уже шатало
Друзей, как листья на ветру.
А за бутылкою «Особой»
Онегин, плюнув вверх икрой,
Назвал Владимира: «Убогий!»
А Ольгу — «драною дырой».
Владимир, поблевав немного,
Чего-то стал орать в пылу.
Но, бровь свою насупив строго,
Сказал Евгений: «Пасть порву.»
На этом я хочу закончить
Без заключенья сей роман.
И не судите очень строго,
Пока, друзья! Шерше ля фамм!
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИНПародия
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Рукопись этой пародии попала ко мне случайно. В 1987 году, в разгар горбачевской битвы с так называемым «алкоголизмом» и с виноградной лозой, я отдыхал в Сочи в санатории имени Орджоникидзе Там познакомился с одним чиновником из Министерства угольной промышленности СССР — человеком молодым, общительным и интересным. О таких говорят: «Душа компании!» Вот он-то и дал мне эту вещь переписать.
Переписать на курорте? У моря? В бархатный сезон, где женщины почти раздетые разгуливают по пляжам? Ха-а!
Только дома вспомнил я о рукописи, разбирая чемодан. А потом, «в тревоге мирской суеты» и творческих заботах, и вовсе позабыл о ней…
Но вот пришло, настало такое время: нет Душительницы Цензуры, благодаря чему многое, запрещенное ранее, издано и издается сегодня новыми издателями — слава им!
Я, пишущий на темы эротики, порылся в своих бумагах и нашел эту пародию — лохматую, местами безграмотную, с ритмическими сбоями и т.д. И взялся за нее: «причесал», разбил на главы, отредактировал, не меняя авторского смысла всей вещи. Вот тут-то читатель вправе спросить меня: «А кто же автор?» Сколько я ни бился — не смог установить! И взял на себя смелость, пользуясь моментом, опубликовать это неожиданно интересное произведение. И, уверен: любители эротической поэзии скажут мне и издателю: «Спасибо!»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мой дядя самых, честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не смог.
Его пример — другим наука:
Коль есть меж ног такая штука,
Не суй её кобыле в зад, —
Как дядя, сам не будешь рад!
С утра, как Зорьке он заправил, —
Инфаркт! Инфаркт его хватил.
Он завещание составил:
Всего лишь четверть прокутил.
Опять пример — всем нам наука,
Что жизнь — не в жизнь, сплошная мука:
Как мерин пашешь, всё копишь,
И недоешь, и не доспишь!..
И, кажется, достиг всего ты,
Пора оставить все заботы,
Жить в удовольствие начать —
И покутить, и погулять…
Ан, нет! Готовит подлый рок
Последний, жесткий, свой урок:
Таков, увы, закон Природы —
Ебут самих нас в гузно годы…
Лежишь — никто и не заглянет,
Согнулся вялым лыком хуй.
И как над ним ты не колдуй,
Он никогда уже не встанет.
Начнешь ты кашлять и дристать,
И пальцем в жопе ковырять.
И будь ты Лидер иль Герой —
Заткни свой хуем геморой…
Итак, пиздец приходит дяде —
Навек прощайте, водка, бляди.
Да, в мысли мрачны погружен,
Лежит на смертном одре он.
И в этот, столь печальный час,
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадным к горлышку приник
Наследник всех его сберкниг:
Племянник. Звать его Евгений.
Он, не имея сбережений,
В какой-то должности служил
И милостями дяди жил.
Евгения почтенный папа
Каким-то важным чином был.
Он осторожно, в меру, хапал
И много тратить не любил.
Но все же, как-то раз увлекся:
Всплыло что было и что нет —
В одно мгновенье папа спёкся
И загудел на десять лет.
А будучи в годах преклонных,
Не вынеся волнений оных,
В одну неделю захирел,
Пошел посрать — и околел…
Мамаша долго не страдала
(Такой уж женщины народ!)
«Я не стара еще! — сказала. —
Я жить хочу, ебись всё в рот!»
И с тем дала от сына хода —
Уж он один живёт два года…
Евгений был практичен с детства.
Свое мизерное наследство
Не тратил он по пустякам:
Пятак ложился к пятакам.
Он был великий эконом,
То есть, умел судить о том,
Зачем все пьют и там, и тут,
Хоть цены всё у нас растут.
Любил он тулиться, и в этом
Не знал ни меры, ни числа.
Друзья к нему взывали. Где там!
А хуй имел, как у осла!
Бывало, на балу танцуя,
В смущеньи должен был бежать.
Его трико давленье хуя
Не в силах было удержать.
И ладно, если б всё сходило
Без шума, драки, без беды,
А то ведь получал, мудило,
За баб не раз уже пизды,
Да только всё без проку было:
Лишь оклемается едва,
И ну пихать свой мотовило
Всем — будь то девка иль вдова…
Мы все ебёмся понемногу
И где-нибудь, и как-нибудь,
Так что поебкой, слава богу,
У нас не запросто блеснуть.
Но поберечь не вредно семя,
Член к нам одним концом прирос!
Тем паче, что и в наше время
Так на него повышен спрос.
Но — ша! Я, кажется, заврался,
Прощения у вас прошу
И к дяде, что один остался,
Явиться с вами поспешу…
Ах, опоздали мы немного:
Старик уж в бозеньке почил.
Так мир ему! И, слава Богу,
Что завещанье настрочил.
И вот, наследник мчится лихо,
Как за блондинкою грузин.
Давайте же мы выйдем тихо:
Пускай останется один.
Ну, а пока у нас есть время,
Поговорим на злобу дня.
Так что я там пиздил про семя?
Забыл! Но это всё хуйня.
Не в этом зла и бед причина —
От баб страдаем мы, мужчины.
Что в бабах толку? Лишь пизда,
Да и пизда не без вреда.
И так не только на Руси,
В любой стране о том спроси:
Где баба, скажут, быть беде —
Шерше ля фам ищи в пизде.
От бабы ругань, пьянки, драка,
Но лишь её поставишь раком,
Концом её перекрестишь —
И все забудешь, всё простишь.
Да, только член прижмёшь к ноге,
И то уже «Ту аль монд э гэ».
А ежели еще минет,
А ежели еще.. Но — нет,
Черёд и этому придет…
А нас уже Евгений ждет.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Деревня, где скучал Евгений,
Была прекрасный уголок.
Он в тот же день, без промедлений,
В кусты крестьянку поволок.
И, преуспев там в деле спором,
Спокойно вылез из куста.
Обвел свое именье взором,
Поссал и молвил: «Красота!»
Один среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить,
Решил настойчиво Евгений
Такой порядок учредить:
Велел он бабам всем собраться,
Пересчитал их лично сам,
Чтоб было легче разобраться,
Переписал всех по часам.
Бывало, он еще в постели,
Спросонок чешет два яйца,
А под окном уж баба в теле
Ждет с нетерпеньем у крыльца.
В обед — еще и в ужин — тоже.
Да кто ж такое стерпит, Боже?
А наш Герой хоть и ослаб, —
Ебет и днем и ночью баб…
В соседстве с ним, и в ту же пору,
Другой помещик проживал.
Но тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.
Звался сосед Владимир Ленский:
Столичный был, не деревенский —
Красавец в полном цвете лет,
Но тоже свой имел «привет»:
Похуже баб, похуже водки —
Не дай нам Бог такой походки,
Какую сей лихой орёл
В блатной Москве себе обрел:
Он, избежав разврата Света,
Затянут был в разврат иной —
Его душа была согрета
Наркотика струей шальной.
Ширялся Вова понемногу,
Но парнем славным был, ей-богу!
И на природы тихий лон
Явился очень кстати он.
А наш Евгений в эту пору
От ебли частой изнемог,
Лежал один, задёрнув штору,
И уж смотреть на баб не мог.
Привычки с детства не имея
Без дел подолгу пребывать,
Нашел другую он затею:
Он начал крепко выпивать.
Что ж, выпить в меру — худа нету!
Но наш Герой был пьян до свету.
Из пистолета в туз лупил
И, как верблюд в пустыне, пил..
О вина, вина, вы давно ли
Служили идолом и мне?
Я пил подряд нектар, говно ли,
И думал: «Истина в вине!»
Её там не нашел покуда.
И сколько не пил — всё вотще.
И пусть не прячется, паскуда, —
Найду, коль есть она вообще…
Онегин с Ленским стали друга:
В часы свирепой зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликёры пьют, за жизнь пиздят.
Но тут Онегин замечает,
Что Вовка Ленский отвечает
На все вопросы невпопад
И уж скорее сдуться рад.
И пьет уже едва, едва,
Послушаем-ка их слова:
— Постой, с кем время ты проводишь?
Или меня ты за нос водишь?
Скажи: ужель нашлась дыра? —
Тогда и мне искать пора!
— Ты угадал! Но только, только…
— Ну, тары-бары! Ну, народ!
Как звать чувиху эту? — Ольга!
— Что, не даёт? — Как не даёт?
— Ты, знать, не сильно, братец, просишь.
Постой, ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного?
Не ссы: добьемся своего!
Скажи: там есть еще одна:
Сестрица Ольги? Пусть бедна —
Сведи меня!
— Ты шутишь? Нету!
— Ты будешь тулить ту, я — эту.
Так что ж, мне можно собираться? .
И вот друзья уж рядом мчатся.
Но в этот день мои друзья
Не получили ни хуя,
За исключеньем угощенья.
И, рано попросив прощенья.
Летят домой дорогой краткой —
Мы их послушаем украдкой:
— Ну что, у Лариных хуйня?
— Напрасно поднял ты меня!
Ебать я никого не стану,
Тебе ж советую — Татьяну.
— Пошто так, милый друг мой Вова,
Баб понимаешь ты хуево.
Когда-то, в прежние года,
И я еб всех — была б пизда!
С годами гаснет жар в крови:
Теперь ебу лишь по любви…
Владимир сухо отвечал,
А после, во весь путь, молчал…
Меж тем двух ёбарей явленье
У Лариных произвело
На баб такое впечатленье,
Что у сестёр пизду свело.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Итак, она звалась Татьяной!
Грудь, ноги, жопка — без изъяна.
И этих ног счастливый плен
Мужской еще не видел член.
Вы думаете: не хотела
Она попробовать конца?
Хотела так, что аж потела
И изменялася с лица!
Но всё же, всё же… благовоспитанной была:
Романы про любовь искала,
Читала их, во сне спускала,
Но целку строго берегла…
Татьяна утром рано встала,
Пизду об лавку почесала
И села у окошка сечь,
Как Бобик Жучку будет влечь.
А Бобик Жучку шпарит раком,
Чего бояться им, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит
И улететь скорей спешит…
И думает с волненьем Таня:
Как это Бобик не устанет
Работать в этих скоростях?..
Так нам приходится в гостях
Или на лестничной площадке
Кого-то тулить без оглядки…
Вот Бобик кончил, с Жучки слез —
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна у окна — одна
Осталась, горьких дум полна.
А что ж Онегин? С похмелюги
Рассолу выпил целый жбан,
(Нет средства лучше, верно, други?)
И курит топтанный долбан,
О долбаны, бычки, окурки,
Порой вы слаще сигарет.
Но мы не ценим вас, придурки,
И ценим — лишь когда вас нет.
Во рту — говно, курить охота,
А денег только пятачок.
И вдруг в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.
И крики радости, по праву,
Из глоток страждущих слышны!
Я честь пою, пою вам славу —
Бычки, окурки, долбаны!
Ещё кувшин рассолу просит.
И вдруг письмо служанка вносит.
Он распечатал, прочитал, —
Конец в штанах мгновенно встал.
Себя недолго Женя мучил
Раздумьем тягостным, и вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.
В мечтах Татьяну он представил:
И так, и сяк её поставил,
Решил: сегодня ввечеру
Сию Татьяну отдеру.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
День пролетел, как миг единый.
И вот Онегин уж идет,
Как и условленно, в старинный
Парк: да, туда, где Таня ждет.
Минуты две они молчали.
Подумал Женя: «Ну, держись!»
И молвил: «Вы ко мне писали?»
И гаркнул вдруг: «А ну, ложись!..
Орех могучий и суровый
Стыдливо ветви отводил,
Когда Онегин хуй багровый
Из плена брюк освободил.
От ласк Онегина небрежных
Татьяна как в бреду была.
Шуршанье платьев белоснежных.
И после стонов неизбежных
Свою невинность пролила.
Ну, а невинность эта, братцы,
Уж истинно, и смех и грех.
Хотя, поглубже разобраться —
Надо разгрызть, чтоб съесть орех.
Но, право, други, как хотите,
Грыз уж, поверьте, сколько мог
Теперь увольте и простите —
Я больше целок не ломок!
На этом месте вопрошаю
Я, живший век, ебёна мать:
Ведь должен кто-то их ломать?
Я никого не осуждаю!..
Но оправданья не ищите,
Коль вы внимательно следите
За всем развитием главы,
Поймете всё и сами вы.
Но — полно: спор пока ведётся,
Евгений Таню отдолбал.
И вместе нам теперь придется
За ними поспешить на бал…
О бал! Уже давно в разгаре:
В гостиной жмутся пара к паре,
И член мужчин всех напряжен
На баб всех, кроме личных жён!
Да и примерные супруги,
Вертясь с партнёром в бальном круге,
В отместку брачному кольцу,
К чужому тянутся концу.
В соседней комнате, смотри-ка:
Над скатертью зеленой — сика[6],
А за портьерою, в углу,
Ебут кого-то на полу.
Лакеи быстрые снуют:
В бильярдной так уже блюют!
Здесь хлопают бутылок пробки…
Татьяна же, после поёбки,
Наверх тихонько пробралась,
Прикрыла дверь и улеглась…
Спешит в сортир Евгений сходу:
Имел он за собою моду
Усталость ебли душем снять,
(Что нам не дурно б перенять!)
Затем к столу Евгений мчится.
И надобно ж, друзья, случиться:
Владимир с Ольгой за столом,
И хуй, естественно, колом.
Он к ним спешит походкой чинной,
Целует руку ей легко.
«Здорово, Вова, друг старинный!
Дэлобьен при — бокал «Клико»!
Затем поргвейн, гнилушки чары,
Короче, к вечеру качало
Друзей, как листья на ветру,
Как после ебли поутру.
А за бутылкою «особой»
Онегин, плюнув вверх икрой,
Назвал Владимира «разъебой»,
А Ольгу — «ссаною дырой»!
Владимир, побледнев немного,
Чего-то стал орать в пылу.
Но, бровь свою насупив строго,
Спросил Евгений: «По еблу?»
Хозяину, что вдруг нагрянул,
Сказал: «А ты пойди поссы!»
Потом на Ольгу пьяно глянул
И снять с неё решил трусы.
Сбежались гости. Наш кутила,
Чтобы толпа не подходила,
Достал карманный пистолет —
Толпы пропал мгновенно след!
А он, красив, могуч и смел,
Её меж рюмок поимел.
Затем зеркал побил немножко,
Прожег сигарою диван,
Из дома вышел, крикнул: «Прошка!»
И уж сквозь храп: «Домой, болван!»
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ночь. Снежный вихрь во тьме кружится,
В усадьбе светится окно —
Владимир Ленский не ложится:
Он занят думою одной.
И под свистящий ураган
Дуэльный чистит свой наган.
«Онегин — сука, блядь, говно,
Козёл, разъёба, хуй, зараза!»
Дуэль! До смерти: решено —
Взойдёт лишь солнце — драться сразу!..
В веселых красках солнце встало.
Во рту с похмелья стыд и срам.
Онегин встал, раскрыл ебало
И выпил водки двести грамм.
Звонят. Слуга к нему вбегает,
Надеть рубашку предлагает,
На шею Жене — черный бант.
Дверь настежь — входит секундант!
Не стану приводить слова…
Не дав пизды ему едва,
Кричит Онегин, что придёт:
У мельницы пусть, сука, ждет!..
Поляна белым снегом крыта.
Да, здесь всё будет шито-крыто!
Забиты колья по краям,
Теперь враги, вчера — друзья.
И так спокойно, без волнений,
«Мой секундант, — сказал Евгений,
Вот он, мой друг, месье Шертрёз».
Становятся меж двух берёз.
Мириться? На хуй эти штучки!
«Наганы взять прошу я в ручки» —
Промолвил секундант — и вслед
Евгений поднял пистолет.
Он на врага глядит сквозь мушку,
Владимир тоже поднял пушку
И не куда-нибудь, а в глаз
Наводит дуло, пидарас.
Евгения менжа схватила,
Мелькнула мысль: «Убьёт, мудило!
Но — ни хера, дружок, дай срок».
И первым свой спустил курок!
Упал Владимир, взгляд уж мутный,
Как будто полон сладких грёз.
И после паузы минутной
«Пиздец!» — сказал, месье Шертрёз...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Весна для нас — сплошная мука:
Будь хром ты, крив или горбат —
Лишь снег сойдёт, и к солнцу штука.
А в яйцах звон! Где звон? — Набат!
Прекраснейшее время года,
Душа гитарою поёт.
Преображает нас природа:
У стариков и то встаёт!..
Лист клейкий в пальцах разотрите,
Дела забросьте все свои,
Все окна — настежь, посмотрите:
Ебутся лихо воробьи!
Вокруг нее крик-скок, по кругу,
Все перья — дыбом, бравый вид!
Догонит милую подругу —
И раком, раком норовит.
Весной, как всем, друзья, известно,
Влупить мечтает каждый скот.
Но краше всех, признаться честно,
Ебётся в это время кот.
О сколько страсти, сколько муки,
Могучей сколько простоты!
Коты поют, и эти звуки
Своим подругам шлют коты.
И в схватке ярой рвут друг друга —
В любви сильнейший только прав!
Лишь для него стоит подруга,
Свой хвост с готовностью задрав.
И он придет, окровавленный, —
То право он добыл в бою!
Покровы прочь: он под Вселенной
Подругу выдерет свою.
Нам аллегории не внове.
Но всё ж скажу, при всем при том,
Пусть не на крыше и без крови,
Но не был кто из нас котом?
И пусть с натяжкою немножко,
Но в каждой бабе есть и кошка.
Вам пересказывать не стану
Я всех подробностей. Скажу
Лишь только то, то, что Татьяну
Одну в деревне нахожу.
А Ольга? Что ж, натуры женской
Не знал один, должно быть, Ленский.
Ведь не прошел ещё и год,
А Ольгу уж другой ебёт!
Оговорюсь: другой стал мужем.
Но не о том, друзья, мы тужим —
Знать, так назначено судьбой.
Прощай же, Ольга, бог с тобой!..
Затягивает время раны,
Но не утихла боль Татьяны,
Хоть уж не целкою была,
А дать другому не могла.
Онегина давно уж нету —
Бродить пустился он по свету.
По слухам, где-то он в Крыму —
Теперь всё по хую ему!..
«Но замуж как-то нужно, всё же,
Не то — на что это похоже?
Ходил тут, девку отодрал,
Дружка убил да и удрал». —
Твердила мать. И без ответа
Не оставались те слова:
Приблизилось лишь только лето —
И вот нагружена карета,
А впереди — Москва… Москва…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дороги! Мать твою налево:
Кошмарный сон, верста к версте…
О Александр Сергеич, где Вы?
У нас дороги — ещё те!
Лет чрез пятьсот дороги, верно,
У нас изменятся безмерно,
Так ведь писали, помню, Вы?
Увы! Вы, видимо, правы!..
Что там Лондоны и Парижи,
Что Штаты, плёсы, авеню?
Россия мне дороже, ближе —
Я ей вовек не изменю!
Зачем скрывать, что всем известно?
В Москве есть много чудных мест
Но я, друзья, признаюсь честно:
Известен мне один подъезд.
Быть может, что мое писанье
В такие руки попадёт,
Что эти строки с содроганьем
Прочтет читатель, коль дойдет
Не надо морщиться, не надо
И ложных выдвигать идей.
Подъезда этого ограда
Великих видела людей
Пусть «через шею»[7], а закуской
Рукав служил порою нам,
И счастлив был в той келье русской
И благодарен тем стенам!.
… Да, жизнь я с шахматной доскою
Сравню. И только ли свою?
Миг — в черной клетке я с тоскою,
Миг — и уж в белой я стою.
Во тьме годов цвет черный тает,
А белый долго глаз хранит.
Поэтому всё улетает
Назад, все в прошлое летит
Ошибку нашу мы исправим
И путь к Татьяне свой направим,
Затем, что ветер сладких грёз
Нас далеко уже занес
Из горлышка
И рад бы обойтись без мата,
Но дело, видно, хуевато:
Село глухое и — Москва:
У Тани кругом голова.
В деревне новый ёбарь — это
Затменье, буря, конец света.
Здесь ёбарей, как в суке блох:
Кишат и каждый, бля, не плох.
Ей комплимент за комплиментом
Здесь дарят (мечутся не зря!)
И, ловко пользуясь моментом,
Ебут глазами втихаря.
Один глядит едва, с украдкой,
Другой — в открытую, в упор,
Походкой мимо ходит краткой,
В углу давно и гул, и спор:
— Да, я б влупил ей, господа!
— Нет, чересчур она худа.
— Так что же, я худых люблю
И этой, верно уж, влуллю.
— Нет, эту вам не уломать!
— Так что ж, я лгу, ебёна мать?
— Посмотрим!
— Хули там, смотри!
Так что же, господа, пари?
Вы принимаете, корнет?
Я захочу, так и минет
Она возьмёт, чёрт побери!
— Так что, пари?
— Держу пари!
Вы искушаете судьбу!
— Через неделю я ебу!
— Минет! Минет! А если нет?
— А если нет — всё отдаю
И целый месяц вас пою…
— Что ж, вызов принят! По рукам!
Дворецкий, дайте-ка стакан!.
Вас рады видеть, милый граф,
Вы опоздали: просим штраф!
— Виват! До дна, мой граф, до дна!
— Скажите, граф, а кто она?
Вон, у колонны. Нет, не та!
Та, что скромна так и проста.
— А, эта? Ларина, корнет:
Впервые появилась в свет!
Что, хороша?
— Да, хороша!
— Но там не светит ни шиша…
— Поручик, слышите?
— Мандёшь!
Умело если подойдёшь…
Но — тсс… друзья, не разглашать!
Пора на танец приглашать!..
Гремит мазурка на весь зал.
Друзья, как я уже сказал,
Что непривычен Тане был
Кутёж московский, жар и пыл.
Поручик же был хват и фат
И пили за него виват!
Не в первый раз такие споры
Он-заключал и побеждал.
Черны усы и звонки шпоры —
Виктории он лёгкой ждал…
Читателя томить не стану:
Она пришла. Да, да, Татьяну
Обгуливал недолго он:
Был хитр, как змей, силён, как слон.
Споил, завел в укромный уголок,
Отделал дважды и в казарму уволок…
----------------------------
На этом — кончен мой рассказ,
Друзья! А в следующий раз…
Ан, нет!.. Во-о-н, подлый критик злые ушки
Уж держит, сука, на макушке:
Чтобы опять меня туда,
Где хлеб, решётки и вода —
Мол, опорочен Гений-Пушкин
И смысл поэмы искажен…
Я не полезу на рожон!
Пусть этот критик и не бог,
Но он, жидок, зело опасен…
Читатель, я с тобой согласен:
Пусть член сосет себе, как йог,
Что преет в шанкре между ног
Адью! До следующего раза —
Да не пристанет к нам зараза!
СЦЕНА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ
Лиза, молоденькая невеста 17-ти лет. Очень хорошенькая.
Ваня, жених 22-х лет.
Аксинья, няня, старуха 70-ти лет.
Действие происходит в хорошо убранной спальне, освещенной ночной лампой.
Лиза
(одна, в ночном наряде, держится за ручку двери в нерешительности — запереть или нет, обращается к другой комнате)
Ах, няня, няня! я запрусь,
Что маменька сказала мне.
Ах, Боже мой, как я боюсь,
Неужто это не во сне?
(Хватает себя за голову и повертывает ключ.)
Няня
(входит)
Что ты, голубка, что с тобой?
Лиза
(со слезами)
Неужто муж сюда придет?
Что будет делать он со мной?
Няня
Э, вздор, поспит и прочь уйдет.
Лиза
(начиная раздеваться)
Ах, няня, нет, сказала мама,
Что завтра я уж буду Дама,
Он что-то сделает со мной.
Няня
Ну что ж такое, Бог с тобой!
Лиза
Я слышала, что будет больно,
Что будет мне терпеть невмочь,
Что буду мучиться невольно,
Что это роковая ночь.
Няня
Вот насказали, это глупо,
Его ты любишь, он тебя,
На ласки будете не скупы,
И он все сделает шутя!
Лиза
Да что же все, скажи мне, няня,
Ведь ты же замужем была.
Неужто мой захочет Ваня,
Чтоб я со страху умерла.
Няня
Он поцелует раз пяточек,
Тебя к груди своей прижмет.
И в эту дырку с ноготочек
Свою он палочку воткнет.
(Показывает между ног полураздетой Лизе.)
Лиза
Откуда ж палочка такая?
Он раньше показать бы мог.
Няня
У всех мужчин уж есть такая.
И также носят между ног.
Лиза
А велика она бывает,
А входит она глубоко?
Няня
Да разные — и прах их знает.
Иные входят нелегко.
Лиза
(уже в постели)
А ты какую получила,
Как замуж вышла? — мне скажи,
Хоть так примерно покажи!
Няня
(увлекаясь воспоминаниями)
Мой муж-покойник бес был сущий,
Хоть ростом был немножко мал,
Но член имел такой большущий,
Что только к утру проломал.
Как бы вчера мне сон приснился,
Так помню все, хоть и давно,
Как он всем телом навалился
И всунул целое бревно.
Лиза
(вставая с постели)
Ах, няня, няня, что за страсти!
Неужто велики они?
Избавь меня от злой напасти,
В мою ты дырочку взгляни.
Няня
(опомнясь, щупает между ног Лизы)
Ах! Нет, голубка, успокойся,
Мой муж на все село такой
Один лишь был, а ты не бойся,
Лишь дырочку расправь рукой.
Слышится легкий стук в дверь.
Она достаточно велика.
Легко два пальца тут пройдут.
(Про себя.)
Борьба тут будет! ух Лизета!
А дырки просто нету тут!
Стук в дверь усиливается.
Ну что ж, впустить, голубка, что ли?
Ведь он страдает бедный там,
Ведь нет завидней вашей доли,
И как отрадно будет вам.
Лиза
(призывающим голосом)
Ах, няня, страшно… разик надо,
Скажи мне правду, потерпеть?
Няня
Клянусь, лишь раз, а там отрада,
Чтоб мне на месте умереть.
Лиза
Ах, няня, не уйди далеко,
Потом ведь, няня, ничего?
Зачем люблю я так глубоко?
Ах, няня, уж впусти его!
Ваня входит. Занавес опускается.