Мы посетив тебя, Дружинин...
Мы посетив тебя, Дружинин,
Остались в верном барыше:
Хотя ты с виду благочинен,
Но чернокнижен по душе:
Научишь каждого веселью,
Полуплешивое дитя.
Серьезно предан ты безделью
И дело делаешь шутя.
Весьма радушно принимаешь
Ты безалаберных друзей,
И ни на миг не оставляешь
Ты аккуратности своей.
В числе различных угощений
Ты нам охоту снарядил
Среди наследственных владений…
И лист бумаги положил
Для Чернокнижных вдохновений.
И. С. Тургенев
РАЗГОВОР
— Мария, увенчай мои желанья.
Моею будь — и на твоих устах
Я буду пить эдемские лобзанья.
— Богаты вы? — Нет — сам без состоянья.
Один, как говорится, хуй в штанах!
— Ну нет — нельзя, — ответствует уныло
Мария, — не пойду — нет, если б два их было!
Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев
ПОСЛАНИЕ К ЛОНГИНОВУ
Недавний гражданин дряхлеющей Москвы,
О друг наш Лонгинов, покинувший — увы! —
Бассейной улицы приют уединенный,
И Невский, и Пассаж, и клуба кров священный,
Где Анненков, чужим напоенный вином,
Пред братцем весело виляет животом,
Где, не предчувствуя насмешливых куплетов,
Недолго процветал строптивый Арапетов,
Где, дерзок и красив, и низок, как лакей,
Глядится в зеркало Михаило Кочубей,
Где пред Авдулиным, играющим зубами,
Вращает Мухортов лазурными зрачками,
Где, о политике с азартом говоря,
Ты виртембергского пугал секретаря
И не давал ему в часы отдохновенья
Предаться сладкому труду пищеваренья. —
Ужель, о Лонгинов, ты бросил нас навек?
Любезнейший поэт и редкий человек!
Не ожидали мы такого небреженья.
Иль мало мы к тебе питали уваженья?
Иль полагаешь ты, что мы забыть могли
Того, кем Егунов был стерт с лица земли,
Кто немцев ел живьем, как истый сын России,
Хотинского предал его родной стихии,
Кто верно предсказал Мильгофера судьбу,
Кто сукиных сынов тревожил и в гробу,
Того, кто, наконец, — о подвиг незабвенный —
Поймал за жирный хвост весь причет наш священный?
Созданье дивное! Ни времени рука,
Ни зависть хитрая лаврового венка
С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не пернет!
И что же! нет тебя меж нами, милый друг!
И даже — верить ли? — ты нынче свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь,
В купальне — без штанов — с утра ты заседаешь,
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь и пьете вновь до рвоты!
Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если наконец вмешаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
А вынимаешь член и потрясаешь оным!
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее… Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за «Северной Пчелою»,
С разбухшим животом, с отвислою губою,
Среди обжорливых и вялых стариков,
Тупых политиков и битых игроков
Сидишь ты, то икнешь, то поглядишь сонливо…
«Эй, Вася! трубочку!» — проговоришь лениво,
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его прилично обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло выжидая,
То в карты взглянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь, за что не знаешь сам…
А там, за ужином, засядешь в колымагу —
И повлекут домой две клячи холостягу —
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак,
И ходит между книг хозяином прусак.
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Английского клуба
Лихая бабища — ни девка, ни жена.
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?
Опомнись, возвратись! Разумно и счастливо
С тобою заживем, как прежде жили, мы.
Здесь бойко действуют кипучие умы:
-Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа,
Из Вены выгнали барона Мейендорфа,
Милютина проект ту пользу произвел,
Что в дождь еще никто пролеток не нашел,
Языкова процесс отменно разыгрался:
Он без копейки был — без денежки остался.
Европе доказал известный Соллогуб,
Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп,
А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился — конечно, не ошибкой…
И Арапетов сам — сей штатский генерал,
Пред кем ты так смешно и странно трепетал,
Стихами едкими недавно пораженный,
Стоит, как тучный вол, обухом потрясенный,
И с прежней дерзостью над крутизной чела
Уж не вздымается тюльпан его хохла!
А. В. Дружинин и Н. А. Некрасов
ПЕСНЬ ВАСИНЬКЕ
Хотя друзья тебя ругают сильно,
Но ты нам мил, плешивый человек.
С улыбкою развратной и умильной
Времен новейших сладострастный Грек.
Прекрасен ты — как даровитый странник,
Но был стократ ты краше и милей,
Когда входил в туманный передбанник
И восседал нагой среди блядей!
Какие тут меж нас кипели речи,
Как к ебле ты настраивал умы,
Как пердежом гасили девки свечи…
Ты помнишь ли? — но незабудем мы!
Среди блядни шуток грациозных,
Держа в руке замокнувший гондон,
Не оставлял и мыслей ты серьезных
И часто был ты свыше вдохновлен.
Мы разошлись… иной уехал в Ригу,
Иной в тюрьме, но помнит весь наш круг,
Как ты вещал: люблю благую книгу,
Но лучшее сокровище есть друг!!![15]
О дорогой Василий наш Петрович,
Ты эту мысль на деле доказал,
Через тебя ерливый Григорович
Бесплатно еб и даром нализал.
* * *
Тот, кто умел великим быть в борделе —
Тот истинно великий джентльмен.
Еби сто раз, о друг наш, на неделе,
Да будет тверд твой благородный член.
Пускай, тебя черня и осуждая,
Завистники твердят, что ты подлец.
Но и в тебе под маской скупердяя
Скрывается прещедрый молодец.
О, добр и ты!.. Не так ли в наше время,
В сей блядовской и осторожный век,
В заброшенном гондоне скрыто семя,
Из коего родится человек.
Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев
ОТВЕТ ЛОНГИНОВА ТУРГЕНЕВУ
Тургенев! кто тебе внушил
Твое посланье роковое?
Я здесь беспечно ел и пил,
Пердел устами и дрочил,
Позабывая все земное.
И вдруг — послание твое
В купальне круг наш так смутило,
Как будто всем нам копие
Воткнули в жопу или шило!
Тебе ли пьянство осуждать
И чернокнижные поступки,
Которым суждено блистать
От Петербурга до Алупки.
(Читатель ждет за сим залупки.
На, вот, бери, ебена мать!)
Тебе ль, кто, жив лет тридцать пять
Доныне не окреп в рассудке,
Стыдиться нагишом плясать
И всенародно хуй встрясать
Под видом грациозной шутки?
Скажи, ебал ли ты ежа,
Его в колени положа,
Как действуют сыны России?
Любил ли водку всей душой?
И в час похмелья — час лихой,
Алкал ли рюмки, как Мессии?
Хвала тому, кто без зазору
В грязи, в говне, на груде вшей
Паршивейшую из блядей
Готов уеть во всяку пору!
И тот велик, кто по утрам,
Облопавшись икрой и луком,
Смущает чинных светских дам
Рыганья величавым звуком.
Блажен, кто свету не кадит,
Жеманных дам не посещает,
Купаяся, в воде пердит
И глазом весело глядит,
Как от него пузырь всплывает
И атмосферу заражает
Но наслажденью не вредит!
А. В. Дружинин
ПАРГОЛОВСКИЕ ИДИЛЛИИ
Насрал я в тени сикоморы,
Подтерся лопушником я
И слышал кругом разговоры,
Что я и подлец, и свинья.
Прошел тут какой-то ядрило.
Меня он свирепо ругнул.
Но сам, поскользнувшися, рыло
В мое изверженье воткнул.
Казалось, и самые птицы
Бежали картины сея,
Лишь робко младые девицы
Глядели на кончик хуя.
А с розой шиповник шептался,
Зефиры порхали кругом.
И к небу, - виясь, поднимался
Лопушник, покрытый говном.
ПОСЛАНИЕ КНЯГИНЕ БУТЕР
Мы, плебеи, пришли издалека
Поглядеть на владенья твои.
Нет в кармане у нас ни бойока,
Но здоровы и толсты хуи.
Покажи нам дворец твой блестящий,
Где так много чернил и статуй.
Мы ж за то тебе — вечно стоящий
Обнаружим ядреный наш хуй.
Ты стара и богата не в меру,
Мы же в бедности гнусной живем.
Наеблась ты Полье и Бутеру,
А теперь мы тебя заебем.
ПОДРАЖАНИЕ ДАНТУ
Из всех людей, пристрастных к жепендясу,
Один лишь поп, подняв бесстыдно рясу,
Ебет при всех, за небольшую мзду.
Давно уж он в борделях не бывает,
И женский род открыто презирает,
И бранию рыгает на пизду.
Не знает он, что по законам русским
Того, кто тычет хуй по жопам узким,
Во всех церквах проклятью предают
И, повестив печатно всю Европу,
Спустив порты и оголивши жопу,
Треххвостником на площади дерут.
Когда ж во ад отыдет подлый грешник,
Пятьсот бесов, церковный взяв подсвечник,
В широкий зад преступника воткнут.
И, накалив металл его докрасна,
Беснуясь и ликуя велегласно,
Подсвечник тот там трижды повернут.
Смотреть на казнь смердящей сей особы
Все дрочуны придут и жопоебы.
И весь в огне предстанет Вельзевул.
И лопнет зад — и будут своды ада
Исполнены зловония и смрада,
И крикнет поп: миряне, караул!
АЛ. ДМ. Г.Щ.Н В ЭЛЕГИЧЕСКОМРАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА
Однажды наш любезнейший Сатир
Вошел в бордель с Кирилиным Андреем
И, портеру хватив, вещал: «Наш мир
Стареется, и сами мы стареем!
Друзья, друзья! полезли вы в чины
(Хоть чин высокий нездоров для хуя!),
И прежние лихие блядуны
Трудятся для наград и почечуя!
Увы! увы! согнувшися, сидит
За картами Каменский наш плешивый.
Мантилии он больше не винтит.
Он стал Штабе-Рат и дилетант спесивый!
Заходится лишь ухо у него тогда,
Как де Лагранж отдернет трель синицей,
В бездействии висит его елда,
Зато болит всечасно поясница!
Где Лонгинов, сей сердцу милый хлыщ,
Достойный бард бордельного лакея?
Умчался он от клуба и блядищ
В Москву, отчизну водки и елея!
А Пейкер? Уж его не обвинит
Наш Федька-дрянь[16] в деяньях непристойных!
О милый друг, не лучше ль во сто крат
Быть прежним безалаберным Андреем?
О милый друг, не лучше ль по ночам
Иль в бурный день являться средь столицы,
С банкротами ходить по хересам
И оставлять платки свои девицам?[17]
Хвала тебе, Степан Струговшиков!
И ты, меньшой из канцелярских братий!
Дружинин наш, любитель портеров,
Так оба вы пример для всех собратий!
И молоды обоим лета вам.
И с дракой бал, и кегли средь Туннеля,
И нагишом кадриль среди борделя.
И блядовство по грязным Чердакам!
На зло годам, на зло вестям из Крыма,
Собачий кляп Судьбе сулите вы,
Так блядуны воинственного Рима
Перед судьбой не гнули головы!
Враги чинов и с ними почечуя,
Вы любите веселие одно!
Зато ваш дух бодрей монашья хуя:
Цветете вы — а мы — давно Говно!!»
* * *
Ушел Сатир. А вся бордель рыдала,
Кирилина блевало в уголку.
И тень Ждановича привет свой посылала
Любезнейшему старику!