Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрем.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса – счастливый путь!
Ах! как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Не всем дано поспать в раю,
Но кое-что мы здесь успеем натворить:
Подраться, спеть… Вот я – пою,
Другие – любят, третьи – думают любить.
Уйдут, как мы, в ничто без сна
И сыновья, и внуки внуков в трех веках…
Не дай Господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса – счастливый путь!
Ах! как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Тебе плевать, и хоть бы хны:
Лежишь, миляга, принимаешь вечный кайф.
Что до меня – такой цены
Я б не дал даже за хороший книжный шкаф.
Разбудит вас какой-то тип
И впустит в мир, где в прошлом войны, вонь и рак,
Где побежден гонконгский грипп.
На всем готовеньком ты счастлив ли, дурак?
Ну а пока – звенит звонок.
Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!..
И если там и вправду Бог,
Ты все же вспомни – передай Ему привет.
1973
Кто за чем бежит
На дистанции – четверка первачей,
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто – горячей,
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,
Но судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всем пути —
В общем, равная почти.
«Э-э! Расскажите, как идут, бога ради, а?» —
«Не мешайте! Телевиденье тут вместе с радио!
Да нет особых новостей – все ровнехонько,
Но зато накал страстей – о-хо-хо какой!»
Номер первый рвет подметки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой
Он в победном ореоле и в пылу
Твердой поступью приблизиться к котлу.
А почему высоких мыслей не имел?
Да потому что в детстве мало каши ел,
Ага, голодал он в этом детстве, не дерзал,
Он, вон, успевал переодеться – и в спортзал.
Ну что ж, идеи нам близки – первым лучшие куски,
А вторым – чего уж тут, он все выверил —
В утешение дадут кости с ливером.
Номер два далек от плотских тех утех,
Он из сытых, он из этих, он из тех.
Он надеется на славу, на успех —
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже – бетон у щек!
Краше некуда уже, а он – еще!
Он стратег, он даже тактик – словом, спец;
У него сила, воля плюс характер – молодец!
Он четок, собран, напряжен
И не лезет на рожон!
Этот будет выступать на Салониках
И детишков поучать в кинохрониках,
И соперничать с Пеле в закаленности,
И являть пример целеустремленности!
Номер третий убелен и умудрен,
Он всегда – второй, надежный эшелон.
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Ну а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
«У тебя последний шанс, эх, старина!»
Он в азарте, как мальчишка, как шпана,
Нужен спурт – иначе крышка и хана:
Переходит сразу он в задний старенький вагон,
Где былые имена – предынфарктные,
Где местам одна цена – все плацкартные.
А четвертый – тот, что крайний, боковой, —
Так бежит – ни для чего, ни для кого:
То приблизится – мол, пятки оттопчу,
То отстанет, постоит – мол, так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну а третьему – ползти
На запасные пути…
Нет, товарищи, сколько все-таки систем в беге
нынешнем!
Он вдруг взял да сбавил темп перед финишем,
Майку сбросил – вот те на! – не противно ли?
Товарищи, поведенье бегуна – неспортивное!
На дистанции – четверка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
Отделяются лопатки от плечей —
И летит, летит четверка первачей.
1974
«Водой наполненные горсти…»
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести —
Впрок пили воду черногорцы
И жили впрок – до тридцати.
А умирать почетно было —
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся,
Стрелял и с седел, и с колен.
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста,
До жизни жадным, – век с лихвой
В краю, где гор и неба вдосталь
И моря – тоже с головой.
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век до тридцати.
И жены их водой помянут,
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слёзы в траву,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля,
За ними вслед чернели горы,
Себя огнём испепеля.
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут —
Людей и гор самосожженье
Как несогласие и бунт.
И пять веков, как божьи кары,
Как мести сына за отца,
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою – всегда в чести.
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
Мне одного рожденья мало —
Расти бы мне из двух корней!
Жаль, Черногория не стала
Второю родиной моей.
1974
Песня про Джеймса Бонда, агента 07
Себя от надоевшей славы спрятав,
В одном из их Соединенных Штатов,
В глуши и в дебрях чуждых нам систем
Жил-был известный больше, чем Иуда,
Живое порожденье Голливуда —
Артист, Джеймс Бонд, шпион, агент ноль семь.
Был этот самый парень —
Звезда ни дать ни взять —
Настолько популярен,
Что страшно рассказать.
Да шуточное ль дело —
Почти что полубог!
Известный всем Марчелло
В сравненьи с им – щенок.
Он на своей на загородной вилле
Скрывался, чтоб его не подловили,
И умирал от скуки и тоски.
А то, бывало, встретят у квартиры —
Набросятся и рвут на сувениры
Последние штаны и пиджаки.
Вот так и жил, как в клетке,
Ну а в кино – потел:
Различные разведки
Дурачил как хотел.
То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
А то на абажуре
Кого-нибудь соблазнит.
И вот артиста этого – Джеймс Бонда —
Товарищи из Госафильмофонда
В совместную картину к нам зовут.
Чтоб граждане его не узнавали,
Он к нам решил приехать в одеяле:
Мол, все равно, говорит, на клочья разорвут.
Вы посудите сами:
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса;
С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Прям со взлетной полосы.
И вот в Москве нисходит он по трапу,
Дает доллар носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу.
Вдруг ктой-то шасть на «газике» к агенту,
И – киноленту
вместо документу,
Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду!
Огромная колонна
Стоит сама в себе,
Но встречает чемпиона
По стендовой стрельбе.
Попал во все, что было,
Тот выстрелом с руки —
По нём ну все с ума сходило,
И тоже мужики.
Довольный, что его не узнавали,
Он одеяло снял в «Национале»,
Но, несмотря на личность и акцент,
Его там обозвали оборванцем,
Который притворялся иностранцем
И заявлял, что, дескать, он агент.
Швейцар его – за ворот.
Ну, тут решил открыться он,
Говорит: «Ноль семь я!» – «Вам межгород —
Так надо взять талон!»
Во рту скопилась пена
И горькая слюна,
И в позе супермена
Он уселся у окна.
Но вот киношестерки прибежали
И недоразумение замяли,
И разменяли фунты на рубли.
…Уборщица ворчала: «Вот же пройда!
Подумаешь – агентишка какой-то!
У нас в девятом – принц из Сомали!»
1974