— Нет-нет! Ты все испортила!
Этот человек делал трагедию из любой мелочи.
— Смотри, это кусок весит сто шестьдесят два грамма.
— И что?
Я выложила мясо обратно на тарелку.
— Да не так, не в ту сторону! Это выглядит смешно! Как будто говядина обиделась на цветную капусту…
— Ничего не изменилось.
— Все изменилось! Ты вообще не уважаешь мою работу!
«Не будет же он плакать из-за того, что я развернула кусок мяса!»
Я взвесила вторую порцию:
— Сто тридцать девять грамм. Видишь?
— Ну да, немного меньше, и что?
— В том-то и дело, что ста сорока граммов на человека вполне достаточно. Давай не будем выходить за пределы этой цифры.
— То есть ты хочешь сказать, что я плохо справился с тем куском, да?
— Ты должен все взвешивать, прежде чем готовить, и, если порция получается больше ста сорока грамм, отрезать кусочек.
— Отрезать кусочек?
— Да.
— И что я с ним сделаю?
— Положишь на другую тарелку и добавишь к ней столько, сколько нужно.
— Ага, отлично! Я буду поваром, который делает блюда из кусочков!
— Давай посмотрим на это здраво. Клиенту важно качество мяса, а не то, как оно порезано.
— Бред какой-то! Может, сразу измельчить и насыпать в тарелку нужное количество?
Он начал заводиться, и я решила закончить разговор, пока еще могла выносить степень его иррациональности.
— Это тебе решать. Можешь использовать остатки на следующий день, сделать из них фарш или что-то другое — на твое усмотрение. Ты же видишь, что сейчас мы могли бы сэкономить двадцать два грамма, а это двенадцать-тринадцать процентов стоимости куска. С нашими финансовыми трудностями такими вещами нельзя пренебрегать.
— А, так вот в чем дело! Я виноват, что у фирмы нет денег? Ты на это намекаешь?
Он весь побагровел, а я никак не могла взять в толк, почему он так резко отреагировал на факты и простой анализ ситуации. Чем больше эмоций он обрушивал на меня, тем больше мне хотелось ничего не чувствовать и поскорее отстраниться. Нужно было поразмыслить и найти логичное объяснение его нелогичному поведению.
Скорее всего, Родриго обладал характером номер четыре. Я узнавала в нем то, что пережила накануне: непреодолимое желание сбежать от банальной повседневной жизни в богатый, насыщенный переживаниями внутренний мир. У него были любимые способы выделиться: он ненавидел следовать правилам, гнушался повторять два раза один и тот же рецепт, хотел быть не как все и, о чем бы его ни просили, всегда поступал по-своему. В результате он попадал в ту же ловушку, что и я днем раньше: с одной стороны, огромная потребность быть уникальным, чтобы не слиться с общей массой и не потонуть в ней, а с другой — тяжелое переживание своей отделенности, невозможности стать своим, ощущение себя дефектным и недостойным любви.
Он вел себя несколько иначе, чем я накануне, но Фирмен несколько раз повторял, что один и тот же характер может проявляться тысячью разных способов и что в мире нет двух абсолютно одинаковых людей. Нас объединяют только базовые принципы, они же фильтры в сознании: то, что побуждает к действию, порождает эмоции, искажает картину мира и подсказывает, как интерпретировать события.
Я ненадолго задумалась, вспоминая, что именно говорил утром Оскар Фирмен о моем предыдущем характере. Мне хотелось объяснить нашему повару, как он устроен, чтобы он успокоился и здраво взглянул на ситуацию.
— Родриго, я сейчас расскажу, что с тобой происходит и почему ты так злишься…
— Что со мной происходит? Ты хочешь сказать, что со мной что-то не так?
— Вовсе нет, просто хочу кое-что пояснить. Каждый из нас имеет свой собственный характер, который заставляет нас особым образом воспринимать себя и других. Людям с твоим типом личности кажется, будто в них есть нечто, чего другие не в силах понять и… хм… ну, скажем, оценить. Поэтому, если тебе указывают на что-то, ты воспринимаешь это как упрек и тяжело переживаешь.
— Ты хочешь сказать, что я слишком чувствительный?
Его глаза покраснели. Я терялась в догадках, что это могло означать. Он злился? Или стыдился?
— Пожалуйста, не обижайся, но…
— Как я могу не обижаться? Ты говоришь, что я слишком чувствительный, а мне после этого еще и обижаться нельзя?
— Я просто пытаюсь донести до тебя одну мысль. Я делаю замечания не для того, чтобы обидеть, а чтобы какие-то вещи ты делал немного по-другому. Можно просто выслушать и принять к сведению, не испытывая негативных эмоций. Я знаю, почему ты так остро реагируешь на мои слова: в глубине души тебе кажется, что с тобой что-то не так. Но на самом деле все хорошо, в тебе нет никакого изъяна. Ты можешь расслабиться и не чувствовать себя плохим, если кто-то просит тебя изменить подход к работе.
— Офигеть, что я слышу! Ты говоришь, что у меня в голове какие-то бредни, что я, как чувак из психушки, что-то там себе придумываю, что у меня вообще поехала крыша и при этом я не должен обижаться, когда слышу такое.
— Нет…
— С меня хватит!
И он вышел, хлопнув дверью.
Столько усилий — и все зря. Я не знала, как с этим быть.
До меня потихоньку доходило, что даже самые веские доводы не могут изменить встроенные в человека убеждения.
Это напомнило мне анекдот, который привезла знакомая переводчица из Японии. Она ездила со своим боссом в Киото на съезд, куда собрались все сотрудники японской фирмы-партнера. Во вступительной речи начальник сказал, что хорошо знаком с японской культурой и с их привычкой говорить «да», даже если человек не согласен. Дальше он сообщил, что он, американец, напротив, ценит честность и открытость в общении, ведь благодаря им любые переговоры становятся проще и эффективнее, и, наконец, предложил им поступать так же, высказывая без обиняков свое мнение. В конце речи он бодро спросил: «Согласны?» — «Да, да!» — хором ответили японцы.
Выйдя из кухни, я наткнулась на Ивана Раффо, на ходу поздоровалась и пошла дальше. У дверей ресторана мое внимание привлекла грифельная доска с названиями блюд. Я тщательно стерла витиеватое «Шаролезская ночь в Бретани» и заменила его простым и понятным: «Жаркое из говядины с цветной капустой».
Затем я опять спряталась в глубине трюма, подальше от сотрудников, которыми было так сложно управлять и еще сложнее переносить их эмоциональные всплески.
Я погрузилась в чтение книги по управлению персоналом. По мере того как голова напитывалась информацией, стресс отступал.
Нужно было принять решение относительно сладкого буфета. После долгих подсчетов, сверив расходы и доходы и определившись с рентабельностью, я решила остановиться на десертах премиального сегмента, при этом сделав памятку для Родриго, чтобы он не расходовал слишком много продуктов. Затем я составила текст объявления для посетителей.
Просьба брать по одному десерту за один подход к столу.
Вы сможете в любой момент подойти повторно.
Довольная собой, я попросила официанта принести легкий обед и вернулась в свой официальный кабинет. Не успела я сесть, как зазвонил телефон.
— Сибилла?
— Да.
— Сибилла, это Бертиль…
— Бертиль?
— Ну да, твоя кузина! Ты что же, забыла меня?
— Нет.
Бертиль была дальней родственницей во всех смыслах слова. Она жила в какой-то глуши, и мы почти не виделись.
— Сибилла, у меня отличная новость: я в Лионе! Можешь себе представить? Я в Лионе!
— Да.
Я могла представить себе еще кое-что: она наверняка предложит встретиться.
— Это просто восхитительный город! А я ведь здесь впервые! Ты знала?
— Нет.
— Ну да, один раз я собиралась приехать за компанию с мамой, но накануне подхватила какую-то заразу и осталась дома, помнишь?
— Нет.
— Ох, я так рада, что оказалась здесь! Мы же увидимся?
Ну вот, приехали.
Пока я думала, что ответить, она продолжала щебетать:
— Давай, я ведь уже завтра уезжаю! Целую неделю пытаюсь тебя найти. Раз десять звонила тебе домой и каждый раз ни ответа, ни привета.
— А откуда у тебя этот номер?
— Натан мне его дал. Сегодня утром я набрала еще разок, и он наконец взял трубку.
М-да, мог бы предупредить меня.
— Ну что, увидимся? — не умолкала она. — Во сколько ты заканчиваешь?
— Поздно. Думаю, не получится.
— Ничего страшного! Будет глупо вот так разминуться, я подожду тебя!
Я нехотя согласилась. Мы договорились встретиться в «Негоциантах» в одиннадцать вечера.
Не то чтобы Бертиль была мне неприятна, но в последний раз мы виделись три года назад, и я понятия не имела, о чем с ней говорить. Ну правда, о чем? Я покрылась холодным потом, представив, как мы сидим друг напротив друга и не знаем, что сказать, а неловкость нарастает с каждой минутой. Нужно было составить список тем для обсуждения.
В дверь постучали. Манон принесла обед.
— Поставь на стол.
Она вышла, а я включила радио — всегда полезно быть в курсе новостей.
Я жевала цветную капусту, когда от слов диктора мои челюсти замерли на месте.
«Археолог Антуан Гийомон совершил знаменательную находку в Ливийской пустыне в Нижнем Египте. В шестидесяти километрах от Александрии он обнаружил Kellia — убежища, вырытые в Нитрийской пустыне монахами, искавшими еще большего уединения, чем может предоставить монастырь. Они отправились на юг и там, в пустыне, на большом расстоянии друг от друга, не позволяющем ни видеть, ни слышать себе подобных, вырыли в земле жилища. Этот факт очень усложнил поиски, которые и так были не самым простым делом, ведь за прошедшие века убежища покрылись толстым слоем песка. В одном из них провел последние пятнадцать лет своей жизни Евагрий Понтийский.
Вы слушаете «Франс-Кюльтюр». Радио принадлежит тем, кто его слушает. Передаю слово Марселю Леклеру, который расскажет вам о погоде…»
Я была поражена.
Евагрий Понтийский… Я ничего о нем не знала, но, кажется, однажды слышала это имя…