Когда Хайле Селассие поклонился и пошел, все гости поклонились тоже, генералы обеих армий обменивались орденами, украшали друг друга наградами, государственные советники прикалывали звезды сбоку к фракам, звезды и широкие ленты через грудь, которые они получили от императора, и меня, самого незначительного среди них, ни с того ни с сего взяли и отвели к императорскому канцлеру, тот пожал мне руку и за образцовое обслуживание приколол по значению хотя и самый маленький, но по размеру самый большой орден с голубой лентой за заслуги перед троном эфиопского императора, и теперь у меня на отвороте фрака тоже был пришпилен орден с голубой лентой через грудь, я смотрел в пол, и все мне завидовали, и как я заметил, больше всех метрдотель из ресторана пана Шроубека, ведь, в сущности, этот орден получить должен был он, и с того дня я стал ему ужасно неприятен, ему оставалось года два до пенсии, наверно, он только такого момента и ждал, потому что с этим орденом ему бы разрешили открыть отель где-нибудь в Крконошах или в Чешском Рае, отель «У ордена эфиопской империи», но журналисты и репортеры сфотографировали меня и записали мое имя, так я и ходил с эфиопским орденом и голубой лентой, мы собирали посуду и относили в кухню приборы и тарелки, работы хватило до самой ночи, и когда женщины под наблюдением детективов, переодетых в поваров и официантов, вымыли и вытерли триста золотых приборов и пан Скршиванек их пересчитал с помощью того метрдотеля из ресторана «У Шроубека», так им пришлось еще раз пересчитывать, и потом еще пересчитал маленькие кофейные ложечки сам шеф, и когда досчитал, побледнел, одной ложечки не хватало, он пересчитал их заново, потом они советовались, и я видел, как тот метрдотель пана Шроубека что-то тихо говорил шефу, и потом они смотрели на всех нас, одолженные официанты умывались и шли в служебный зал, потому что оставалось столько еды, и теперь официанты, повара и сервировщицы все собрались если не доесть, то хотя бы попробовать спокойно эти деликатесы, и, главное, все глядели на наших поваров, которые пробовали, определяли и угадывали, с какими кореньями сделан тот или иной соус и какие приемы были применены, чтобы получилось такое роскошное блюдо, что тот государственный советник Конопасек, который бывал дегустатором блюд в пражском Граде, так восторгался и кричал, но я этих роскошных блюд не ел, я видел, что шеф на меня уже не смотрит, что его уже не радует этот мой несчастный орден и что тот метрдотель, одолженный у пана Шроубека, тихо разговаривает с паном Скршиванеком, и неожиданно меня озарило, о чем они говорят, о золотой ложечке, они подозревают, что эту ложечку украл я, налил я себе рюмку коньяку, который был выставлен для нас, выпил, налил еще одну и направился к моему учителю, к тому, кто обслуживал английского короля, не сердится ли он на меня, упомянул и о том, как несправедливо получил этот орден, хотя его должен был получить метрдотель из ресторана «У Шроубека», или сам пан Скршиванек, или наш шеф, но никто меня не слушал, я даже видел, что пан Скршиванек глядит на мою бабочку, так пронзительно он на нее смотрел, что я почувствовал — это тот же самый взгляд, каким несколько дней назад он глядел на тот галстук, тот белый с крапинками, голубыми, как точечки на крыльях махаона, на тот галстук, который я без разрешения взял из шкафа, куда складывают вещи и одежду, забытую гостями, и я прочел в глазах пана метрдотеля, что если я без разрешения взял галстук, так почему бы я не мог взять золотую ложечку, которую я последний относил со стола самого эфиопского императора, а было это так, что я отнес ее и положил прямо в таз. И облило меня таким позором, когда я вот так стоял с протянутой рюмкой и хотел выпить за здоровье человека, который был для меня самым большим и самым высоким, даже выше, чем император, чем президент, и он поднял рюмку, с минуту поколебался, и я все время надеялся, что он выпьет со мной за этот мой несчастный орден, но он, который всегда все знал, теперь не знал, он чокнулся с метрдотелем пана Шроубека, таким же старым, как и он, а на меня даже не взглянул, и я ушел с этой протянутой рюмкой и выпил ее, все во мне загорелось, все меня жгло, я налил себе еще порцию коньяку и выбежал в чем был на улицу, в ночь, позади был мой бывший отель, потому что я уже не хотел жить на свете, я взял такси, таксист спросил, куда я хочу поехать, и я сказал, чтоб он отвез меня в лес, мол, хочу подышать свежим воздухом… и так мы поехали… все постепенно тускнело позади меня, прежде всего огни, уйма огней, потом там и сям фонари, и потом уже ничего, все позади, только на повороте машина еще раз прокрутила передо мной Прагу, и мы остановились у настоящего леса… я заплатил, он посмотрел на мой орден с голубой лентой и сказал, что не удивляется, что я такой расстроенный, он это понимает, многие метрдотели просили отвезти их в Стромовку или куда-нибудь еще, где можно пройтись… я засмеялся и говорю, что иду не пройтись… а наверно, повешусь, но таксист не поверил, что это серьезно, он засмеялся: на чем? А у меня и вправду ничего не было, я сказал, на платке, таксист вышел из машины, поднял капот багажника, покопался там и потом при свете фар протянул веревку, такой тросик, он смеялся, и таращил глаза, и свернул из этой веревки петлю, и смеясь советовал, как правильно повеситься… и потом еще опустил окошко и пожелал мне много счастья, когда буду вешаться, уехал, и еще поморгал фарами на прощание, и, прежде чем заехать за лесок, погудел… я зашагал по лесной тропинке и потом сел на скамейку, и когда снова все перебрал, и главное, когда сделал вывод, что пан Скршиванек меня больше не любит… я сказал, жить на свете дальше невозможно, если бы это была девушка, так не для одной светит солнце, но ведь это пан метрдотель, который обслуживал английского короля и который думает, будто я способен украсть ложечку, которая все-таки пропала, но ведь ее мог украсть и кто-то другой, такое не умещалось у меня в голове… и я чувствовал в пальцах эту веревку, была такая темь, что мне пришлось нащупывать дорогу, и я натыкался руками на деревья, но это были не деревья, а такие маленькие деревца, при свете звезд я видел, что иду среди совсем маленьких деревьев, по какому-то питомничку, и потом я попал в лес, но тут опять были одни березы, высокие березы, и мне понадобилась бы лестница, чтобы залезть на какую-нибудь ветку… только потом я понял, что все это было не просто так, и вот я попал в настоящий лес, сосновый, и ветви росли очень низко, они торчали так, что мне приходилось пролезать под ними на четвереньках… так я и лез на четвереньках, а орден звякал о подбородок, и бил меня по лицу, и еще сильней напоминал о золотой ложечке, которая потерялась в отеле, потом я остановился и стоял на четвереньках, и опять все проворачивал в голове, и опять запнулся на больном месте, и не мог его преодолеть, пан Скршиванек больше меня не любит, не будет больше меня воспитывать, мы больше не будем делать ставок, какой национальности гость, который только что вошел в ресторан, что он должен или не должен заказать, и я так завыл, точно тот старший советник Конопасек, когда съел несколько порций роскошного фаршированного верблюда… тогда я и решил, что повешусь, и когда встал на колени, что-то коснулось моей головы, с минуту я так и стоял на коленях, потом поднял руки и нащупал ботинки, мысочки двух ботинок, я потрогал и чуть выше и там нащупал две щиколотки и носки на холодных икрах… я поднялся и уткнулся носом прямо в пояс какого-то повесившегося человека и так испугался, что побежал и продирался сквозь острые старые ветки, поцарапал лицо и содрал кожу с ушей, и так я продирался до самой тропинки, а там свалился с веревкой в руке и потерял сознание… разбудили меня свет и человеческие голоса… и когда я открыл глаза, то увидел, нет, не увидел, но понял, что лежу на руках у пана Скршиванека, он меня гладит, а я все время повторяю: там, там; и вот там они нашли того повесившегося, который спас мне жизнь, потому что там повесился бы я, чуть подальше от него или рядом с ним, и пан метрдотель гладил меня по волосам и стирал кровь… А я плакал и кричал: эта золотая ложечка! И пан метрдотель прошептал: не бойся, она нашлась… и я спрашиваю: где? И он тихо объяснил: не стекала вода из раковины, так ее развинтили, и эта ложечка была уже в колене трубы… прости меня… все снова будет хорошо, как прежде… я говорю: но как вы узнали, где я… и он сказал, что это таксист, который подумал и вернулся в отель и спросил официантов, кто из них мог бы хотеть повеситься, и как раз в ту минуту водопроводчик принес золотую ложечку, и метрдотель, тот, который обслуживал английского короля, мгновенно уже знал, что это я, и они тут же кинулись за мной… и вышло так, что я опять чувствовал себя в отеле «Париж» как горошина в стручке, пан Скршиванек даже доверил мне ключи от винных погребов, от ликеров и коньяков, точно хотел все, что случилось из-за этой золотой ложечк