Наивные и самонадеянные, мы не подозревали, что все было сказано всерьез. Поступая в институт, многие думали, что достаточно выучить текст, громко, с выражением его произнести и всё — диплом актера у тебя в кармане. Даже я, выросший в актерской среде, не подозревал, сколько душевных сил и труда мне потребуется, чтобы получить диплом с записью: «артист драматического театра и кино».
Нам тут же дали задание: до первого сентября прочесть сорок произведений, в том числе «Пряслины» Федора Абрамова, «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса, научиться садиться на шпагат и ежедневно вести творческий дневник, записывая туда все, что сделано на благо профессии.
Никто нас потом не спросил ни о прочитанных книгах, ни о дневнике, это со временем и так выяснялось, а вот со шпагатом случилась история.
На первом же занятии по актерскому мастерству нам предложили продемонстрировать свои акробатические способности. Шпагат сумела сделать одна Аня Назарова, остальные разложили на полу веревку и сели на нее рядком.
— Лева, они циники! — в ужасе закричал Аркадий Иосифович. — Мы ошиблись, мы взяли не тех ребят!
Через неделю Лев Абрамович попросил тех, кто не пропустил ни одного занятия, встать справа, а тех, кто пропустил, — слева. Справа оказалось три человека.
Так мы начинали.
На первом курсе было много теории, которую читал Кацман. Аркадий Иосифович требовал, чтобы мы конспектировали Константина Сергеевича Станиславского, но мне сочинения театрального реформатора давались с трудом. Я честно начинал читать и «Работу актера над собой», и «Мою жизнь в искусстве», но долгий рассказ Константина Сергеевича про себя любимого и гениального вгонял в сон. К тому же штудировать первоисточник, в принципе, было лишним.
Кацман преподавал замечательно, он умел донести самую суть так образно, что она тут же отпечатывалась в твоей голове навсегда. На первых же лекциях стало понятно, что система Станиславского — гениальное озарение. Она стройна, логична и действенна от начала до конца, благодаря чему актерской профессии можно научить, как таблице умножения.
Я до сих пор уверен, что любой человек, даже со скромными способностями, изучив Станиславского, может стать актером.
По-английски актер — actor, от act — «действие». Аркадий Иосифович не уставал повторять, что пока артист не овладеет техникой работы с воображаемыми предметами, он артистом не станет.
Если тебе нечем заняться на сцене, тебе там не место. Ты постоянно должен быть в конфликте с партнерами, с предлагаемыми обстоятельствами, иначе зрителю не за чем следить, а значит, и сопереживать нечему.
Все теоретические постулаты мы тут же подкрепляли практикой.
Сколько воображаемых ниток нанизали мы бисером, сколько выпили из воображаемых чашек, сколько вдели воображаемых ниток в иголку!
— Малый круг внимания, — объявлял Кацман. — Давайте послушаем соседа.
— Я слышу, как у Рубина перевернулся солитер, — паясничал Слава Борисевич.
Однажды Аркадий Иосифович замучил Аркашу Коваля, который показал, как зажигают спичку.
— Спичка никогда не загорается с первого раза, — уверял Кацман. — Она может сломаться, может выпасть из рук, может отлететь сера. Дайте коробок!
Аркадий Иосифович чиркнул спичкой, и она тут же загорелась.
— Это случайность! — прокомментировал он и достал другую.
Вторая спичка тоже не собиралась подыгрывать мастеру. Но Кацман не сдался.
Коваль потом показывал «отредактированный» этюд минут десять, и все это время что-то происходило — со спичкой, с коробком, с Аркашей.
14 ноября 1979 года в зрительном зале Учебного театра прощались с Иваном Эдмундовичем Кохом. Легендарная личность, автор учебника по сценическому движению и сценическому фехтованию, по которому учатся во всех театральных вузах.
После панихиды Аркадий Иосифович спросил, что мы там видели. Все видели вообще панихиду. Занятие Кацман посвятил разговору об актерской профессии.
— Даже в самую трагическую минуту вы не должны забывать, что вы артисты, надо постоянно смотреть и видеть, откладывать в копилку реакции, эмоции, жесты, запоминать, анализировать. Актер не очень счастливая профессия, даже страшная. Она требует всего человека, а взамен может не дать ничего. Добиться успеха очень сложно. И успех порой зависит не от таланта, а от удачи. Но уйти невозможно — это как болезнь. Поэтому — копите.
У Кацмана было такое определение — человек в тренинге и вне тренинга.
Тренинг должен быть каждый день или никогда вовсе, считал Аркадий Иосифович.
— Почему же вы, черти, не занимаетесь тренингом? — этот вопрос Кацмана висел в воздухе постоянно.
Радовала мастера только Ира Селезнева, которая одна, по его мнению, постоянно была в тренинге.
Он был не прав, мы все занимались тренингом. Мы изучали себя в самых разных предлагаемых обстоятельствах — в институте, дома, на улице — слушали дальние и близкие звуки, следили за своими реакциями, работали с воображаемыми предметами. Регина Лялейките даже просыпалась среди ночи и гребла в воображаемой лодке к берегу.
Педагоги часто отмечали этюды Вадика Войтановского и Пети Семака. Они органично складывали сено в стог, пилили дрова, доили корову.
Успех быстро вскружил обоим головы, они стали на пару загуливать. Вот что писала Лена Кондулайнен в стилизованной под боевой листок летописи от 4 января 1980 года:
…Самым ярким примером расхлябанности является поведение бойца Вадима Войтановского.
Во время подготовки к бою боец Вадим Войтановский отсутствовал по причине, как он потом объяснил, неготовности боевой формы. Объяснение смешно, но мы вынуждены были им удовлетвориться в связи с критическим положением.
Еще одно сообщение. Семак дезертировал еще в том году, день назад вернулся к нам с раскаяниями и молениями о прощении. Сегодня мы обязаны решить его участь. При решении этого вопроса мы должны учитывать трудные обстоятельства, в которых мы все находимся, и то, что любая сила увеличивает боеспособность отряда. Но нужна ли нам эта помощь, стоящая так дорого? И кто теперь может дать гарантию, что этот человек не предаст нас в будущем?..
Тогда мы простили обоих, но на старших курсах, когда кончились этюды и началась работа с конкретным текстом, у Вадика перестало получаться. Его, в конце концов, отчислили, теперь он депутат ЗАКСа и предприниматель, производит то ли рамы, то ли окна. А Петю талант спас, и он стал замечательным артистом.
Когда мастерство вел Додин, он не занимался с нами упражнениями, мы беседовали.
— Мне важны ваши ощущения, — говорил Лев Абрамович. — Вы наливаете шампанское. И что вы чувствуете по этому поводу? Одно дело, если это бокал шампанского в Новый год, другое — на юбилее родителей, и совсем иное — если с горького похмелья. Каждый раз ощущения разные.
Так постепенно мы входили в профессию. Ты учился не врать в мелочах, чтобы потом не врать и по большому счету.
Актерская наука меня очень увлекала, но, в отличие от Вадика и Пети, тем более Иры Селезневой,
этюды на память физических действий и ощущений мне давались с большим трудом. Я никак не мог понять, чего от меня требуют.
Я постоянно что-то показывал. Мы с Димой Рубиным в лесу рубили елку. В этюде «Я — Земля», где Коля Павлов был Землей, Аркаша — космонавтом, я изображал спутник, огибая Кольку с громким пиканием. С Ваней Воропаевым фактически накануне экзамена мы сделали двух пьяных петухов. Все ужасно смеялись, Аркадий Иосифович в том числе, но тут же объяснил, что это не этюд, заодно преподав урок об актерских штампах.
— В нашем театре все пьяные удивительно похожи друг на друга, будто это канонизированный святой. Пьяные такие же разные, как и трезвые. Надо идти от характера, а не от состояния.
На первый зачет по мастерству я вышел без этюда, и мне его поставили условно. Педагоги предупредили, если я всерьез не возьмусь за работу, меня отчислят.
Я не очень расстроился, свято веря, что я — артист (а кто же еще?!). Мало ли у кого что не получается… Я не сомневался, что в свое время покажу себя так, что все ахнут. К тому же я уже успел заработать хорошую репутацию как сочинитель зачинов.
В первые недели учебы нашей главной заботой стали не упражнения на память физических действий. Помимо заданий по мастерству ежедневно мы должны были приготовить зачин, композицию, напиток дня и летопись. Каждый по очереди становился Командиром дня, ему помогали Мужик и Баба. Игра стала способом существования. Сегодня ты играешь Командира дня, и твоя задача организовать творческий процесс. Завтра ты уже сочинитель и должен ярко описать все происшедшее, послезавтра — дизайнер,
ломаешь голову над композицией. Потом рыщешь по магазинам в поисках оригинального напитка. И каждый раз нужно было выложиться полностью, доказать, что ты оказался здесь не случайно.
Поначалу мы плохо понимали, чего от нас требуют, поэтому оставались всем курсом после занятий, иногда и до утра, чтобы сообща придумать, чем удивить педагогов.
Организовать творческую атмосферу курса — это была главная задача старосты Аркаши Коваля. Мы выбрали его единогласно. Аркаша окончил студию пантомимы, был старше всех, опытнее и в бытовых, и в творческих вещах, а главное, сразу проявил себя лидером. Коваль был старостой все четыре года обучения, и я плохо понимаю, как он это выдержал. Аркаша отвечал за все и часто спасал курс в безвыходных, казалось, ситуациях, что не всегда замечали мастера. Зато шишки на него валились на первого. Иногда упреки были совершенно незаслуженны и доводили его до слез.
Саша Калинин стал комсоргом. Мы в нем тоже не ошиблись. Он фактически окончил мехмат и имел богатый опыт комсомольской работы. Коммунистической идеологией Калинин нас не мучил, зато комсомольский чин позволял ему ходить по разным кабинетам, пробивая для нас мало-мальские блага. Свои прямые обязанности комсорга Саша ограничил сбором взносов. В день выдачи стипендии он вставал у окошка бухгалтерии и собирал дань — по две копейки с персоны, и в тот же день относил в комитет комсомола, чтобы не было соблазна их потратить. Этого оказалось достаточно, чтобы стать лучшим комсоргом района.